|
Отцы и дети. Простые люди. Великие замыслы большевиков. НЭП. Беспросветная нужда. Борьба за кусок хлеба. Наше детство. Грандиозные победы пятилеток. Враги народа. Герои страны.
Старая деревня на Руси была явлением любопытным, интересным. Царствовала община, т.е. земля принадлежала “всем”. Делилась по единым душам. По совести и т.п. В этом было что-то от “коммунистических” начал. Это людей объединяло. Но люди-то были разные! И разъединяло это деревенский люд и мир. Кто-то жил хорошо, складно. А кто-то был, что едва перебивался - голь перекатная.
В 80 гг. позапрошлого века жил в Кашникове Кузьма. Хозяин. Глава семьи. Детей трое: 2 сына и дочь. Так уж получилось, что не любил Кузьма пахать-сеять. Что-то в душе свободное у него - у потомка беглых холопов - угнездилось. Все ближе любил по лесу походить, пострелять дичи, половить рыбу... Коровенка худая. Лошади не было. За стол садились - все из леса, да квас. Бедно жили...
Андрей был из другого замеса. Крепкий, жилистый, работящий. Уж, не проспит. Не опоздает. Летом работал от зари до зари. На работу был жадный. Суровый. Зимой на печи не сидел. Бывало в мороз запряжет лошаденку и в Конёво. На последние денежки-копейки покупает нехитрую снедь - товары и везет себе в деревеньку. Продает. К 17 году у него была уже лавка. Дом. Корова. Лошадь. Все знали: если хлеба до нового урожая не хватит - мучки можно будет попросить у Андрея Терентьевича. Поможет. Да не за деньги, а по записи в долговой книге.
Да, в 17 году долговые книги были преданы анафеме: “...Кулаки, отродье, опутали трудовой люд долговыми книгами...”
Задумаемся на минуту. Зима. В доме нет хлеба. Голодные детишки. И хозяин или хозяйка неудачники или лодыри идут просить 2-3 пуда муки, керосина, спичек, масла и т.п. И “кулак” дает все это в долг, на полгода! Фактически веря соседу на слово. Теперь эта же ситуация в 30-60 гг. у нас, в сельпо. Кто, какая продавщица могла дать кому-то что-то в долг???
В 1892 г. у Кузьмы родился сын Вася, в 1895 г. у Андрея - дочь Настя. Подрастая, Вася пошел в отца. Пахать землю у него не было желаний, ни возможностей. Лошади-то не было! И ходил он до службы по деревне высокий, красивый и хулиганистый. Но не без способностей. Обычно присматривался к мужикам - как и что они ладят по хозяйству. Печь кладут, сруб рубят, стога мечут, и пр. Все схватывал на лету. Объяснять ему было не надо, посмотрел - все! И сам сделал. А от столярно-плотницких начал за спиной с топором по деревне ходить. И матерился. Завидя его, девки врассыпную - опять Ваську черт несет! Подрастающая Анастасия, ладная, завидная, с толстой косой черных, как смоль волос за спиной, фыркнет на него: давай иди, иди - гнала от себя! Близко не подпускала.
При этом надо сказать, что в старой русской деревне, у нас на севере, молодые девки вели себя строго. Не приведи господь кто-то какую-то видел с парнем в неурочное время. Деревня! Завтра все будут судачить. А отец этой неосторожной девахи может распорядиться весьма сурово. Север!
В 1914 г. началась война. Первая мировая. Кому-то что-то было надо! Васю забрали. Учитывая рост, вид и здоровье - на флот. Определили в комендоры, в Кронштадт, затем на крейсер “Диану”. Было 3 крейсера-близнеца: “Аврора”, “Диана”, “Паллада”.
История быстро смыла и “Диану” и “Палладу”. “Аврора” оставила свой след в октябрьском перевороте. На “Диане” соседом по койке у него был Мальков - тоже комендор. Ближе к 17 матросы уже были “заведены”. Кто за эсеров, кто за большевиков... Мальков потянул Васю к большевикам: “Крепкие они, ребята, с ними мы не пропадем. Давай, Васька, пишись...”
Расстрел демонстрации на Садовой 2 июля 17 г. Вася встретил на Литейном, в подвале магазина, что на углу Невского и Владимирского - занесла толпа. В августе заболел тифом. Отлежался и в деревню. Свою. К родным.
К этому времени Настя уже была на выдании. И сватался к ней инженер с Путиловского завода. И в Санкт-Петербург она уже съездила. И почему бы такую не взять? Красивая, работящая, надежная... С такой жить - как за каменной стеной. Но... норов был у молодухи ого-го. Не пойду! Как отрубила отцу. А тут подъехал Вася. Да в полной морской форме. При параде. Тельняшка на груди в полосочку, воротничок голубенький, да фуражка с ленточкой и белым кантиком, да такой ласковый: Тася, Тася, Тася. От былого хулигана и следа не осталось.
Началась война и на семейном фронте. Отец уламывает дочь выйти за инженера Путиловского завода. Это уже 1918 г. Наступает война! А тут Ромео и Джульетта. Род Кузьмы бедный, хулиганистый. Ну как отдать любимую дочь в такие руки? Можно сойти с ума! А Настя уперлась и ни в какую: “За Ваську не отдашь, а за Петьку не пойду. Лучше в Онегу брошусь!..” Любовь! Мать плакала. Сдался отец. Благословил. Поженились. А тут фронт. И пошел Вася добровольцем в Красную Армию. Все равно забрали бы. А тут у него спросили: кем ты хочешь быть, что можешь делать?
А, оказывается, Вася-то на флоте книжками занялся, библиотекарем был по совместительству, кроме своих комендорских дел. Язык французский изучать начал. Мало ли как дела пойдут? Одним словом, оказался и грамотным - писарем определили его в штаб Уборевича.
Раньше, по всем обычаям и порядкам деревни - невеста-жена уходила в дом к мужу. Вот Настя и вошла в дом... Нищета. Семеро по лавкам. По сравнении с ладно устроенным бытом и довольством в своем доме - мрак. а и муж на фронте. Неслыханное дело по тем временам - сноха возвратилась в отчий дом!
Тем временем: разъяренный пролетариат разгромил интервентов. Выбросил их из России. И Вася, как отслуживший все свои сроки службы, приехал в деревню. Что дальше?
А дальше, как и всегда, было в деревне. Если нет работы - в город, на заработки. Другого пути не было. И надо сказать, что мужики из Кашниково были проворные. Питер был под боком. Кончалось лето и с первым снегом уезжали. Устраивались, как могли. Приживались. Вековая деревенская общинность и тут складывалась. Ехали к своим, кашниковским. Встречали всех, как родных. Например, на Вознесенском проспекте один из Холоповых - двоюродный брат Кузьмы, был швейцаром. И он, Павел, и его жена Мария доброты были необыкновенной. Наши ехали к ним. Набивалось в комнатенке швейцарской тьма народу. Умудрялись всех накормить, приютить и пристроить. Так в Петербурге сказывались землячества и специализация. Ярославские мужики шли по печному делу. Наши - были ближе к газетному делу. Пацаны бегали с газетами - продавали, а взрослые мужики держали постоянные места.
Вася-то в Питере уже бывал до службы. В 1911 году. Работал на Балтийском заводе. Там тогда в заказе были знаменитые броненосцы “Гангут”, “Петропавловск” и др. - после Цусимы Россия очнулась. Нельзя без флота быть такой державе! И безработица была. Перед воротами завода по утрам всегда толпа стояла. И тут землячество выручило. Подрядчик был “свой”, архангельский, который выбирал из толпы тех, кто чем то выделялся: Ты - иди! И ты, Васька, - иди! Все на сегодня! Толпа еще стояла, веря в чудеса, но, потом недовольные, от безысходности расходились.
Ваське понравилось на заводе. Что бы ты не делал или не делал - полтинник на выходе у тебя в кармане. То т.н. поденщики. А полтинник - деньги! Если фунт мяса стоит 5 копеек.
По воспоминаниям, больше всего Васе нравились, смешно сказать... уборные. Чисто, тепло, светло. Сидишь! Можно газету читать. Никакого контроля. Благодать.
Да, но сейчас то в 20 году что делать? Респектабельный Петербург исчез в обломках Империи. А Петроград ничем похвастать не мог. И голод, и холод, и бандиты, и Советская власть. Не разгонишься! К счастью вскоре началась НЭП. Дали возможность работать люду. Россия всколыхнулась. Пошел товар. Начали открываться магазины... Деревня живо откликнулась. Началась трудная, трудовая жизнь. Настя взялась по хозяйству за двоих - мать ее лежала. Отнялись ноги после жесточайшей простуды в болоте. Отец то все пёр да пёр: работать надо! Вот и доработалась, бедная мать Насти. 10 лет мучилась болями, пока умерла.
Но молодые начали ставать на ноги. Васю знали все. Заказов на деревенскую утварь, мебель, печки, что-то строить было много. Он работал без устали. Молодой, жилистый, трезвый, честный труженик. Умелец.
Пошли дети. В 1922 г. родился первенец - Анатолий, в 1925 - Вячеслав. В 1928 году - я.
Жизнь моих родителей оказалась тяжелой. Бедствия и страдания преследовали их всю жизнь. Тон задавали наши правители. Уже сейчас, оглядываясь на 60-80 лет назад, анализируя это прошедшее время, приходишь к выводу: Да, все они, и Россия - страна - несчастная. Все-то у ней идет боком. Не может она развернуться, ну никак. Политическая пресса продолбила нам головы, что цари были тупые, кровавые, жадные и т.п. Ну, а Владимир Ильич - наша светлая голова? Гений? Он же сам жертва собственного маразма. Иосиф Виссарионович - тоже гений. На погибель миллионов людей...
Пишу к чему? В 1929 г. началась коллективизация. Это было решение гибельное для России, все последствия ее страшны. Сталин объяснял это необходимостью индустриализации страны, необходимостью централизации власти... Об этом тоже написано много. Теперь-то всем политикам все ясно. Но почему, зачем погибли люди и страна? Страна, которая с начала века по темпам роста производства продукции и земледелия не знала равных себе в мире.
А в конечном счете я пишу о судьбе простых людей. Как на них это сказалось, что они-то получили от таких великих замыслов?
Разгром деревни, как известно, начался в 1929 году. До Севера все это дошло в 30. И началось! Голь и рвань, лоботрясы взялись за винтовки. Жуть, дикость. Беззаконие.
Андрея Терентьевича, моего деда, того самого, который работал без устали всю жизнь, начали раскулачивать. Пришли в дом свои же соседи и начали перечислять: это, это, это - все теперь общее, наше. Все общее до медного котла! Увели со двора скотину. Да и кур с петухами пересчитали. Было хозяйство. Не стало. Разграбили полностью. Настя плакала навзрыд. Горе ее было безмерно, когда она увидела на скотном дворе любимого Воронка грязного, неухоженного. Из глаз лошади, когда она увидела молодую свою хозяйку, покатились слезы. Лошадь кинулась к ней и начала ласкаться своей мордой. Если бы знал Воронок, что его ждет впереди! Голод, холод и работа.
К этому времени у матери с отцом был выстроен большой дом, пятистенок. Жить бы да радоваться. А как жить, если на дворе пусто. Все ТАМ! Сердце обливалось кровью; но мать, проклянув власть, перекрестив дом, с 3-мя детьми выехала в Архангельск, на постой к чужим людям, у которых устроился муж искать свое счастье... Это был 32 год.
НЭП кончился. Пошли победные пятилетки. Магазины были пустые. С работой было плохо. Народ сидел на карточной системе. Отец - как моряк - нашел работу в ЭПРОНе. Кстати, и жили-то мы в доме у его приятеля, Мишки Чижова, в Соломбале, на берегу Северной Двины. При неустойке в ЭПРОНе он уходил на Мурманку, ловил рыбу. Мать хлопотала по хозяйству. Мыслимо ли трое пацанов! Старший - Анатолий, которому уже было к 10 годам, начал хулиганить, гопничать, воровать... А я - 3,5-4 года? Что помню из тех лет? Помню, как полез на песчаную гору - намывного песка - от землечерпалки. Лез, лез, потом меня сбило потоком воды. И... на счастье мое соседский мальчишка увидел: был пацаненок и нет! Кинулись искать. Вытащили. Откачали. Отмыли от песка. Потом показали матери. Кажется, она мне надавала еще шлепков...
Помню, зимой как мать попросила брата Толика покатать меня на саночках. Но катать в саночках тому было не интересно. И привязал он меня к буферу трамвая. Тут уж я в свои не полные 4 года понял, что дело будет плохо. Помню, как сейчас - начал орать. Сбежался народ, что был поближе. Устыдили братца.
Помню, как мать гладила белье, я вертелся где-то тут рядом, цепляясь за подол... И вдруг меня чем-то шарахнуло. Да. мать в работе быстрая была... повернулась с утюгом и мне как раз под левый глаз! Удар был не простой. Глаз остался в 3 мм от удара. Шрам на всю жизнь... Помню, я плакал. Меня утешали.
Когда было совсем туго, мать, из неведомых нам щелей, доставала десятирублевик золотой. Царской чеканки. И шла в торгсин. Был такой по изъятию остатков золота у недобитых буржуев. Сколько у ней их было я не знал и до смерти матери. Немного. Однако, брат один из них украл. Помню шум по этому поводу, крик и треск. Отец, как раз, был дома. Монету нашли. Молодой стервец не успел смыться к своей компании. Но уехал отец - он спер одну из рыбин, что вялились на солнце под зиму - пацанам надо было покурить.
Но чужой дом, чужая крыша, несмотря на крайне благожелательное отношение хозяев, - не жизнь! Особенно для моей матери, которая, как оказалось, обладала властным характером. Надо было что-то искать.
В одно прекрасное утро - было лето - мы сели на пароходик, который поплыл Белым морем в Кандалакшу. Я помню ночь, худо освещенный трюм, кучи людей, спящих вповалку между своими тюками, тряпками, сундуками, и качку. Потом услышал слова: “Умба. Умба” - это маленький рыбацкий поселок на Кольском полуострове, на пути в Кандалакшу... Потом пристань в порту Кандалакши, с ярким солнечным днем...
Конечно, писать о переживаниях отца с матерью, у которых на руках трое пацанов, которые двигались в неизвестность, которые не знали где им придется ночевать, что они будут есть, где отец найдет работу – трудно. Но шли, Искали свою долю. Таков русский народ. Много написано об освоении Запада американцами. У них двигались сотни, тысячи. У нас в катаклизмах гражданской войны, пятилетках, новостройках, репрессиях двигались в неизвестность миллионы!
Отец знал только одно: под Кандалакшей, в поселке Зашеек начинается строительство. И с тревогой: что-то будет? Реалии жизни оказались суровыми. Не в Зашейке - маленьком убогом поселении - требуются рабочие, а в Чирвисгубе! В Зашейке будут строиться! Но потом!
Что делать? Куда пуститься? Где эта чертова Чирвисгуба? Недалеко, 15 км. Но по берегу дороги пока нет. Есть таежная тропа. Или надо на карбасе. Там и будет губа.
Опять помню: карбас набит людьми. Вещами. Кто-то гребет. Плавание оказалось долгим и опасным. Не успели отойти, как потянул ветер. Потом пошла волна. Брызги. Но мне было тепло и хорошо. Я еще не знал, что можно в один момент утонуть. Порыв ветра и... все! Мать, прижимая меня к себе, читала молитвы. Больше всего помню: Господи, помоги. Господи, Господи.
Не знаю на что подрядился отец: что же он будет делать? Я вообще его мало в детстве видел. Он работал, как вол. Рано утром, пока мы спали, уходил. И очень поздно возвращался. Но хорошо помню домишко-избушку, в которой мы жили. Щели старых бревен, которым было за полсотни лет - были сквозные. Залезали руки. Там же жили карелы, финны. Уже тогда узнал счет. И... сатана, сатана курат - ругательства.
Помню разгружали карбас, который привез хлеб. Не знаю, сколько буханок положили мне на вытянутые руки (мне было уже почти 4 года). Я пошел, упал. И не хорошо. На спину. Буханки - мне на лицо. Ободрали кожу лица в кровь. Помню: плакал. Когда начала сходить короста я обнаружил на лице веснушки. Стал рыжим. И был таким до 18 лет.
Наступила зима. Избу не натопить. Как оказалось, заработки были плохие. Школы нет. А старшему сыну - брату - надо было учиться.
Отец услышал, что на лесозаводе № 6 - это в одном километре от Кандалакши - есть работа. Семья опять собрала весь свой нехитрый скарб и уже по льду, в декабре на санках тронулась в путь. Помню, как отец временами выходил вперед и большой дубиной простукивал лед: как звучит? Нет ли трещин? Достаточно ли он крепок? Не провалимся ли мы? Вышли днем. Но шли и в ночь. Доехали до Кандалакши. И тронулись снова в звездную темноту, - это же Заполярье! По шпалам, с саночками на лесозавод. И опять устроились сначала по-приятельски к кому-то. Чуть позже отцу - разобралось начальство, что умелец - дали комнатенку в большом, 2-х этажном бревенчатом доме.
Там впервые я увидел “лампочку Ильича”. И там вроде бы мы зажили. За домом мать обнаружила пустыри. Отец построил сарайчик. Появилась коза! Как-никак, но молоко! А молоко для деревенской женщины с детьми - все! Мать так соседке и говорила: кружка молока, да кусок хлеба - что ребенку еще надо? Это мне. А мне действительно больше ничего и не надо было. Я бегал. Со сверстниками. Шалили. Мать как-то меня обрадовала: принесла новые сапожки. На, сынок, носи! Я обалдевший от радости, в тот же день добегался, что оторвал подошву!
Потом, как-то по весне мать мне принесла новую кепочку - это было радостное событие. Жили-то мы бедно. Отец сколько ни работал, а платили гроши! Одним словом, такие подарки были по большим праздникам. Но я к тем временам уже насмотрелся на море. Оно было рядом! между крутыми склонами горы и темной полосой леса - с другой. С пароходами, лодками, причалами, кранами. Но меня тянула больше всего неизвестность. Если лес, то - ясно лес и лес. Так и думал. А что там? За исчезающей временами гранью между небом и землей?
Я хотел стать моряком. Как отец. Самим первым ее атрибутом - как я догадался - могла стать эта кепочка! Надо было только отрезать ей козырек, по околышу сделать ленту с надписью, например, “Аврора”. И я - моряк! Задумано - сделано. Надо предоставить “радость” матери, когда она увидела, что я сделал с кепкой. А вот драла она меня или нет - не помню. А вообще она никогда меня не била - шлепала!
Мы хулиганили. Кто был побольше - дрались. В поселке были группировки пацанов: это сторона речки и другая. Надо было обязательно сойтись стенка на стенку. Я в этих “боях” участвовал слабо. Маловат был. Но видел. И шумел, как мог.
В школе тоже егозил. Если всем оценивали поведение за день в целом, то мне выставляли оценки за каждый урок. Видимо, было за что. Но я-то вел себя еще сносно. Старший брат изгонялся из школы дважды! Был не без способностей. Много читал. Обнаружилась способность к стихам. Ну, он и сочинял. Конечно, преподавателям. Временами непечатно. Воровали. От озорства. От нищеты. От без присмотра. Больше - по мелочам. Как-то наловчились крючком вытягивать расчески из-под стекол витрины.
Однажды вечером, после закрытия “развинтили” замок в табачной лавке. Понравились оплошности продавцов, чтобы что-нибудь спереть с прилавка. Все “складировали” в коровнике - зарывали в опилки. Там был у нас “штаб”. Из зарытого помню банки гороха, тушенки, что-то вроде баклажан и пр. - больше всего, что можно было съесть. Отец и мать об этих деяниях своих сынков ничего не знали, не подозревали.
Лично я, однажды, участвовал уже в более серьезной “операции”. Мне сказали: пошли! И вот мы идем. Кто-то катит пинками консервную банку, кто-то кому-то что-то объясняет. Я рад безмерно. Солнце светит, теплынь, что не часто бывает в Кандалакше. Впереди Ленька Драчев – безоговорный лидер. Для меня он кумир, умелец, авторитет. Недавно подарил мне ружье самоличной выделки из обожженного дерева. Как настоящее. Итак, идем. Я ничего не знаю. Куда? Зачем? Важно, что наравне со всеми. Оказывается, Ленька принял решение грабануть лавку на кирпичном заводе. Узнал, когда продавец - завмаг - уезжает за товаром, когда приезжает, так в чем же дело?
Все свершилось в минуту. Дверь к магазину оттянули от косяка, мне дали команду: Заползай! Я и заполз. От мешков, ящиков и прочего товара у меня разбежались глаза. Тут и горы конфет, пряников... - Водку давай - послышался голос Леньки. Ящики с водкой, в которых рядами стояли бутылки, белея сургучными печатями, оказались у меня под ногами. Стал быстро подавать; меня только понукали: давай, давай.
И вдруг я в щель увидел: метрах в сто - стопятидесяти кто-то едет. Завмаг - сообразил я.
- Ребята, - заскулил я, - вытащите меня.
- Спрячься, - последовал суровый ответ Леньки.
Тут уж я понял, что мне может быть плохо. Сердце застучало. Я забился в дальнем углу склада. Подъехала телега. Действительно: завмаг! На толпу пацанов, почти все сопляки, а нас было человек 6, он не обратил никакого внимания. Тяжело поднимаясь по ступенькам крыльца, он ушел в магазин. Мне тихо свистнули. Опять оттянули нижний угол двери, я выскользнул в щель и мы все бросились бежать. Но... ведь это анекдот!.. - не отбежали и 20 метров, как тут же отвернули головку бутылке и начали “пробовать” водку. Попробовал и я, еще не переступив порог 1 класса начальной школы! Вкус остался на всю жизнь. Поганый! Вот ведь какие мы были.
Забегая вперед, в 1945 году, осенью, я, будучи уже курсантом училища, приехал в Кандалакшу, пришел, естественно, на лесозавод. О Леньке узнал следующее. С началом войны его забрали в армию - подошло время. Начал войну рядовым. Воевал отчаянно, быстро продвинулся на командира отделения, взвода, роты. Рассказывали, как он ходил в штыковые атаки. Небольшого роста, но необычайно верткий, крепкий, по существу пацан, удивлял многих. Даже бывалых солдат. Я видел его фотографии уже 45 года. Майор. Комбат. Ордена. В том числе и Александра Невского - их давали немногим! Последнее, что я о нем узнал позже - он был командиром полка...
Однако время шло. И я пошел в 1 класс. Это время помнится уже более серьезно. Школа размещалась в дощатом домишке. Там учился только один класс - первый. Помню хорошо учительницу - красивую и рослую женщину с мягким говором, характерным для люда южной Руси. Осталась даже фотография!
На следующий год класс “переселили” - уже учились в домике бревенчатом. Но безнадежно старым. Только одна комната с прихожей. 3-й и 4-й класс я учился уже в новом здании школы. В хорошем, новом, только что выстроенном доме. На фронтоне школы - серп и молот. Сделан отцом. Кстати, он может быть и сейчас на своем месте. Уже 60 лет эта школа, серп и молот хорошо видно из окна поезда, подъезжающего в Кандалакше.
Что же делали мы - пацаны - в те далекие годы, как жили, что менялось во времени. Как строился социализм-коммунизм.
Беспросветная нужда одолевала нас. Отец работал без продыху. О каких-то отпусках не могла быть и речи. Проблемы взрослых, естественно, были мне далеки. А мои? Коньки были сделаны из... дерева, с проволокой по низу. Крепились к валенкам веревками с палочкой - закруткой. Лыжи сотворил отец. О покупке чего-либо, кроме того, что надо носить и обувать - не могло быть и речи. Вместо мяча гоняли кусок тряпок, набитых во что-то. Мать заботилась, прежде всего, чтобы мы - дети - были сыты. Да не ходили босиком зимой. Она не была домохозяйкой в теперешнем понимании. Она работала до остервенения. Но чужое, казенное жилье в поселке - не для хозяйки. Значит, собрались с духом и купили лачужку. Но с куском земли и возможностью пристроить хлев для скота. Семья стала оживать. Говорила в матери крестьянская душа, привычка работать. Одна дума донимала ее - борьба за кусок хлеба. Сначала собирала по копейке и купила козу. Уже упомянул: козье молоко для ребенка - все! Потом завели кур. Яйца! Пух. Перья. Мясо! Потом появилась свинья. И мать откормила ее так, что она не могла поднять свой зад! Не по науке она кормила. Но здорово получалось. Она любила животных. Я как сейчас помню, когда однажды мне в тарелку она положила огромный кусок свинины. Он у меня и сейчас стоит перед глазами. А сколько было сала! И каждому куску мяса и сала мать была рада. Еды - на всю зиму. Кое-что уже продавалось. Мать берегла каждую копейку, рубль. Я уже разносил “клиентам” молоко за 3 км.
К 37 году родители купили корову. Но корову надо было кормить. Где на Севере выпас? Одни камни. Лето в два месяца уложится. Зима длинная. Мы, пацаны, вместе с матерью и раньше ходили в лес. Ломали веники. Рвали траву. Мать, вообще, ввела мне урок: после школы сначала нарвать травы корзинку козе, а потом бегай. Был, конечно, рев. Все на речку купаться, а я за травой. Но было, я халтурил, как мог. Например, травы с полкорзины, да она еще на ходу утрясется. Что делать? Я ее - травку - взбивал! Ну, как парикмахеры волосы дамам. Моя хитрость была мгновенно разгадана. И... я снова с удвоенным ревом отправился за травой: не надо молока, не надо козы..!
Понятий о комбикормах тогда и не было. Иди в лес! Рви, коси, неси. И началась ломка. Траву где рвали, там и набивали мешки. Трава сырая. Часто болотная. Тяжесть мешка - неподъемная. Это 25-30 кг. Мне - 7-8, среднему брату 10, старшему 14 и мать.
Я из этой игры выходил сухим. Мать не могла дом оставить без присмотра. Анатолий, как умный и начитанный, воспринимал такую работу не для себя. И вообще он давно собирался уехать в Ленинград учиться. Оставались двое: Вячеслав и мать. В основном они и управлялись. Мешок-то надо было нести по 5-8 километров. По лесу, в основном без дорог. Носили молча. У дома, буквально, падали. И так все лето. Пока была трава зеленой.
Я, мерзавец, дом сторожил плохо. Чего это я буду сидеть? Однажды, как на грех, через поселок шла воинская часть. Для нас, пацанов, - это было волнительное зрелище. Пушки везли. Конечно, я и оставил дом. Маршировал с красноармейцами, пристроившись к последним рядам. Часть ушла.
Я вспомнил о доме. Побежал, тем более, что матери и брату надо было возвращаться со своими ношами. У крыльца сунул руку в карман за ключом. А там - дыра! Вот это да! А как же это так, раньше-то я не заметил? Сел на камень, тут рядом у крыльца. Горе! Что делать? Я начал распускать нюни и ругать себя мысленно всячески. А тут мать с братом мешки свои сбросили на землю: в чем дело?
- Ключ потерял!
Можно представить состояние матери и брата, которые едва приволокли ноги. И в дом не попасть, хотя бы воды напиться!
Не помню, что было сразу. Видимо, они от усталости не имели сил на шумную реакцию. Они полулежали, прислонившись к мешкам. И молчали. Потом, братец встал, походил около дверей, меня и увидел... ключ! Он был положен на камень, рядом с дверью - это я сделал. И забыл.
Но эта дикая, страшная работа на износ не решала проблему корма Ночки - так звали корову. Ей нужен был хлеб. Надо сказать, что под Кандалакшей уже в 36-38 гг. квартировало много воинских частей. Кормили красноармейцев, видимо, не плохо, т.к. отходов было много.
Вот на эти свалки мы и повадились ходить. Но мать “налегала” и на отца. Я видел, как он носил мешки, набитые объедками. Но, видимо, у всякого человеческого организма есть своя норма. И физическая и психологическая. Эта норма была и у отца. Однажды отец пил чай. Мать его “пилила” в режиме: Надо, надо... нет... мало... Отец, как обычно молчал. Он, вообще, редко и мало говорил. Но тут психанул. Последовала резкая грубая брань. Блюдце, которое он держал в своих руках, он с такой силой хрястнул о пол, что оно разлетелось на мелкие кусочки. Часть из них попало в зеркало, которое висело на стенке, рядом. Оно тоже полетело. Мать тихо заплакала...
Я все это пишу к тому, что некоторый просвет в нужде достигался чрезвычайным напряжением сил матери и отца. Вплоть до такого греха.
Но помнятся и забавы, озорство... В школе мы учились неплохо. А вот излишней резвости было, хоть отбавляй. Я стал больше. И “шутки” стали серьезнее. Как-то решил проверить, что будет, если воткнуть в розетку перья, разумеется, с учительского стола. Конечно, “коротыш”. Концы перьев сгорели, загнулись... По школе шум: Кто это сделал? Оказывается Я!
Мы все время играли в войну. Для войны нужно было оружие. Пулеметы и винтовки, которые мы делали из дерева, были хороши. Только и слышалось: бах, бах, та, та, та! Мы, конечно, наступали. И побеждали. Но нужно было что-то и посерьезней.
В большой моде у нас были поджигалы, пистолеты-самопалы. Это - когда один конец медной трубки распиливался и загибался в фасонную деревянную ручку, для ствола. Напильником делалось отверстие для запала. Все. Набивалась туда одна четверть коробки головок спичек, уминалось все, загонялась пуля, затем пыж. Ого-го, как палили! А где мы брали медные трубки? Кто - где.
Однажды на железнодорожных путях остановился состав: везли на платформах всякую всячину, в том числе и трактора - ЧТЗ. Пацаны быстро разнюхали: что к чему. Оказывается, у каждого трактора есть медные трубки! Прямо на виду, сбоку. Значит, надо их отпилить, отвинтить, снять, пустить на эти самые поджигалы.
Грешен, для таких дел я был мал. Не удалось мне похвастаться такой доблестью. Только спустя много лет, вспоминая прошлое, я понял степень совершаемых нами преступлений: к потребителям поступала “раскуроченная” техника! Это в 35-37 гг., когда заводы тракторные только-только набирали силу. Диверсия!
Мы в те годы вообще пристрастились к эшелонам. Каждый год, обычно летом, в районе лесозавода, прямо у нас под носом, были крушения поездов... И раз и два и три. Если состав шел с юга, - ели сухофрукты, повидла разные. Если с севера - палтуса, зубатку, морского окуня и т.п. Эти “операции” были шумные. Сбегался весь поселок. Но впереди пацаны. Если повидло, то - лопату в бочку и... тащи домой. Рыбу - крупную, яркую, на загляденья - в рубахи с завязанными рукавами. Магазины-то были пустые!
Крушение поезда - праздник! Озоровали. Носились, как угорелые. К воде тянуло. К речке и заливу. Речка была сравнительно маленькая. Но меня чуть было однажды не понесло. Плавать-то еще не умел. Зацепили. Вытащили. В другой раз, зимой, заигрались на мосту и я... выпал. Между перилами, вниз, на лед, с 3-метровой высоты. Лед проломился и я оказался в воде! Мороз! -25оС. Самое любопытное это то, что я боялся идти домой. Батя бы выдрал. А куда денешься? Холодно. Дома оказалась мать. Кое-как поладили. Но батя все равно хватанул ремнем, когда пришел с работы. Еще не хватало падать с моста, да в воду, да в мороз!
Летом любили играть на железнодорожной насыпи. Как-никак ходила “Полярная стрела” Ленинград - Мурманск - ездили большие люди “пушку” курили! Для нас это был верх состоятельности. Мы собирали окурки, фантики... Как-то меня на этой насыпи заметил отец. Видимо, почуял неладное:
- А ну-ка домой! - грозно сказал он.
А я сделал вид, что вроде-бы и не слышал. Вечером он мне устроил затяжную порку. Чтоб слышал и слушал. Я орал и отбивался как мог. Вырвался было и забился под кровать. Но... получил еще больше. Даже мать начала его просить о пощаде.
Купались на заливе, когда лед еще не сошел. В полыньях. Это вначале мая. Как-то мы решили расколотить оставшиеся льдины, чтобы быстрее растаяли. Начали с берега таскать камни и с бонов бросать их на лед. Ну, я и упал в воду с бона. И ноги потянуло под бон, камень не отпускал - было жалко бросать! - помню. Потом раздевались, выжимали одежду и грелись у костра приплясывая. И никакая холера не брала. Никаких простуд.
Время было тогда веселое - музыка победных маршей пятилеток и коллективизации вдохновляла нас всех. Было время Чкалова и Сталинской Конституции. Были красные флаги, была наша Красная Армия - любимица всего народа. В груди уже нарождалась гордость, что мы живем в стране великих свершений - строим светлое и радостное будущее.
Ленин умер, но в то время каждый год в день смерти - тревожный гудок лесозавода напоминал нам об этом. У руля - Великий Сталин! А с ним герои гражданской войны: легендарный Ворошилов, Буденый; главные маршалы: Тухачевский, Блюхер, Егоров... Только, ребята, учитесь!
Однажды нас построили в линейку. Объявили о приеме в пионеры. И раздавали красные галстуки. Я, как самый маленький, стал последним. И мне не хватило галстука! Плакал я безутешно. При всех. Верный был я октябренок-ленинец. Как все мы. Но, под гром парадных маршей, случалось и другое. Однажды утром, на урок пришли заплаканные брат и сестра Меньшиковы. После первого урока учительница увела их домой. Потом сказали нам, что они заболели. Через день в школе пошел слух: у них отец - враг народа. Он был председателем РИКа. Меньшиковых мы больше не видели. Потом мы узнали, что Тухачевский, Блюхер, Егоров... - враги народа. Непонятно как, но мы твердо знали, были уверены, что председатель РИКа, Тухачевский, Блюхер и все с ними - враги. И дружно просверлили им глаза в книжках, и забыли о них. Враги!
Четвертый класс, весной 39 г. я уже учился в Кандалакше.
Отец нашел работу, а точнее переманили к себе в промкомбинат его знакомые. Знали, что он умеет и может все. Работал он там уже больше полугода. Мать начала поговаривать о переезде в “город”; ходить-то отцу каждый день по 3 км туда и обратно далековато.
Для меня Кандалакша всегда была несбыточной мечтой. Он – город - был у нас как на ладони. Издали, в солнечные дни, яркий, красочный, как лубок. Там был, как нам казалось, роскошный гастроном с богатыми витринами, там можно было купить автомобиль! Детский, педальный - несбыточную мою мечту. Когда было в кармане 20-30 копеек, там я покупал пастилу - нежную, сладкую, пахучую. А кассовый аппарат поражал меня своим блеском отделки. Кассирша сидела за ним, как королева.
Рядом был клуб, который, кстати, строил отец. Строилась большая школа. Из кирпича. В городе был большой военный городок-комплекс. Выделялся своим видом дом офицеров. Он стоял на косогоре. Виден был издалека своей отделкой - белым фронтоном и колоннами на фоне стен из красного кирпича. Годами я издали смотрел на водокачку, белую, круглую, с шатровой крышей и красным поясом у ее основания. Она всегда стояла у меня перед глазами и напоминала рыцарский замок, далекий и недоступный.
В город из лесозавода я ходил часто и с величайшим удовольствием. Мать посылала. Летом, раза три в неделю я брал в руку плетеную корзинку с 3-х литровой бутылкой молока и вперед! А молоко я носил НКВДэшнику. В петлицах у него было три кубаря. Хозяйка - его жена - была приветлива. Звали ее тетя Даша. Всегда чем-нибудь угощала. Он же, ее муж, всегда смотрел на меня как-то хмуро. Никогда не улыбался. Его землистое лицо, вытянутое, с провалами на щеках и сероводянистые глаза мне запомнились на всю жизнь. Я знал, что НКВД - наша гордость. А тогда вышел фильм “Граница на замке”, - ему радовался весь народ, а мы – пацаны, тем более. Но мой “клиент” внушал другое: когда он был дома, не спасала и тетя Даша - я хотел побыстрее уйти. Дети, говорят, чувствуют ложь раньше взрослых.
Но переехать в город было не просто. А где жить? Несмотря на заботу Партии и Правительства о благе народа жилья на Руси и тогда не было. Давали, но не всегда и не всем. Надо было продавать лачужку, в которой мы жили и покупать что-то новое.
Купили. Полдома, разделенного вдоль, т.н.пятистенок. На юг. С пристройкой. И кухней. Да, политика матери - береги и умножай копейку сказалась. Правда, на чердаке жила еще жиличка, на которую вначале не обращали внимания. Потом, фактически сразу после нашего вселения, это стало сказываться. На сотне мелочей. Сюда ходи, туда - нельзя. Начались коммунальные своры. Мать долбила отца: куда, черт, смотрел? Отец молчал. Пришлось от жилички откупаться. Я же подозревал, что она - немецкая шпионка.
Но новое жилье все равно было богатством. Мы все уже были большие. Мне уже шел 11 год!
Было лето 39. Начали устраиваться. Мать привела корову во вновь отстроенный, теплый, чистый хлев. Ночью она - корова - сбежала. Кинулись все ее искать. Нашли ее рядом со старым нашим жильем. Она стояла и ждала, когда ее впустят в свой хлев! Мать знала свои слова к животным. Накинула веревку на рога и снова повела корову в новый ее дом.
Время было грозовое. На пороге была мировая война. Но, нам-то, пацанам, что? Мы играли в войну. Конечно, только летом. Гоняли футбол. Уже настоящие мячи. Ходили в лес за ягодами и грибами. Ловили рыбку. Озорство пошло на убыль. Но пенки были. Так, однажды, я уже шел домой, встретил сверстника. Поехали, говорит, на острова. Это значит, на лодке, по заливу километров на 5-8. У меня внутри все взыграло. Так далеко я еще не бывал. И я уплыл. Пропал. Матери-то я не сказал ни слова! Начались поиски беглеца. Обыскали, кажется, все. Нет, нет и нет. Мать изошла вся. Потерять сына при свете дня! Кто-то сказал ей, что я ушел кататься на лодке. С кем? Когда? На третий день я побежал домой довольный до одури. Рассказать, что я видел, как плыли под парусом... И только увидев мать догадался о своей дикой выходке. Мать не ругалась. Спросила что-то. И все. Не помню: лупил ли меня батя за это дело или нет.
Учился я уже в нарядной, добротной школе. 2-х этажной кирпичной, оштукатуренной и выкрашенной в белый цвет. С фасадом на юг - солнце. И стояла она на берегу реки - Нивы, быстрой и порожистой. На эту речку мы не ходили. Боялись. Не помню ни одного случая, когда бы мы в ней купались!
Учился я в школе прилично. Двоек не было и в помине. Наоборот, неуспевающим - двоечникам - старательно объяснял: что к чему. И если озорство пошло на убыль, то появились амурные страдания.
Надо сказать, что “мужчина” начал во мне просыпаться и раньше. Еще до первого класса. Помню косогор, яркий солнечный день, рядом со мной стоит девочка. Я ей и говорю: ну-ка покажи! Она приподнимает платьице. Подняла и второй раз. Я не знал, чем бы это кончилось, но я увидел спускающегося сверху отца... Тогда же, в то же время, летом - сорванцы постарше взялись “трясти” очень боевую и игривую Нинку, со вполне существенными намерениями. Она орала, как могла, отбивалась.
Мне и в голову не приходило, что это - преступление. Да и Нинка была “своя” - из соседнего класса. Было любопытно. Наконец, она вырвалась и с криком убежала от пацанов.
В другой раз мы сгрудились в коридоре барака - жилого дома. В чем дело? Оказывается, отец выпроводил сынишку - нашего сверстника - погулять. Сам решил заняться с мамой любовью. Сынишка заглянул в замочную скважину и зашептал: ну и ну. И все дружно, один за другим смотрели в замочную скважину: что там? Как? И помню как кто-то сказал: пена, пена идет! Меня по причине малого роста и слабосильности, к замочной скважине не допустили. Так “пена” и осталась в моем воображении.
Кстати, десять лет спустя, я увидел Нинку в магазине лесозавода. Выросла девка знойной красоты. Смотрела на меня - как никак единственный моряк на всю округу! Но я был тогда духом еще слаб! Постеснялся подойти, поговорить.
В пятом классе, помню, начали нравиться девочки. Это было что-то новое в моей душе. Хотелось посмотреть, поговорить, побегать, помолчать. Запомнилась Сильва - дочка директрисы школы. Мы, конечно, дивились такому необычному имени. Но звали ее просто - Силька. Резвая, живая, симпатичная. Нравилась многим. Она же в свою очередь то одаряла пацана своей улыбкой и ласковым говорком, то вдруг переставала замечать. Это было для меня тяжело. Хотелось как-то выделиться. Показать себя. Но увы! Из нее вырастала умная кошечка гонять мышей, когда они уже побывали у нее в когтях. На меня обращали внимание, но были парни побойче, посимпатичнее. Трагедия! Ко мне лезла напролом рыжая толстуха Машка. Все на уроках ей было непонятно. Ни по математике, ни по географии... И спрашивала: что такое остров, что такое полуостров... На ботанике, когда речь шла о видах растений ей было тоже непонятно. Когда дошли до детородных органов у животных, людей - она, видимо, поняла все сразу и тихо смеялась, прямо глядя на меня.
Я не знаю, чем бы закончились наши разговорчики и мечтания, но жизнь взрослых сурово вторглась в нашу жизнь.
В ноябре 39 началась война с Финляндией. Через месяц нас из школы вытурили. Раненные, обмороженные пошли потоком. Нужны были госпитали. И теперь ходили мы в школу в один из домиков в порту. Опять маленькая хибарка, теснота... Да и местные пацаны встречали нас как чужеродных. Начались стычки. Большие и маленькие драки. Помню, как они гнали нас по снегу, намереваясь побить. Я бежал достаточно резво, но потом начал уставать, наконец упал в снег и заплакал. С горя, что не могу бежать и ничего не могу сделать: сейчас будут бить. За что? Странное дело: никто и бить меня не стал. С криками и свистом нападавшие унеслись вперед, оставив меня в своем тылу. Я на дрожащих ногах еле доплелся до дома.
Зима была суровой. Обмороженных наших солдат было сотни. Школа наша была ими забита. То и дело занятий в школе не было - чернила на столах замерзли надежно. Мы, разумеется, при этом были рады и уносились бегать.
Беготня-беготней, но хлопоты домашние оставались. Основная из них - корм корове. Заполярье. Длинная-длинная зима. Зимой дневного света почти не видно. С середины декабря до середины января солнца вообще почти нет. Стоит заполярная ночь. Каждый день буренке надо минимум полпуда хлеба, да картошки, да свеклы, да... Она у нас была большая, теплая, ласковая. Единственное наше спасение были отбросы воинских столовых. И мы ходили. К казармам и тому самому нарядному дому офицеров. Отбросов было море! Это была наша радость. Собирали в мешки все. И куски хлеба, и очистки, и остатки каш, которые торчали замерзшими глыбами. Однажды нашли бутылку скипидара. Ну, естественно, налили бродячей суке под хвост - надо было проверить, что это такое. Конечно, она “мотанула” от нас, хулиганов, виляя задом.
Да, а мешки - на самодельные финские сани и... вперед домой. Я помню, как расцветало лицо матери, когда привозили еды очень много. Через силу. Ой, ребятки, хорошо, вот молодцы. Мы понимали суровую необходимость добычи корма.
Когда морозы были очень большие, да с ветром, который поддувал с севера, как раз в расщелину между гор, мать отговаривала: ребятки, может быть сегодня не надо? Замерзнете! Но тут выходил Славка. Он заматывал башлыком голову - оставались только щелки для глаз и настаивал: да, какой там мороз! Ничего со мной не будет! Меня не брал, чтобы не ныл, не стонал, не мешал. Мать тоже в такие дни не торопила меня на работу, хотя “шарить” по помойкам я любил. И чего там только не было. Выбрасывали-то все от воинского быта. Интересно.
Братец Анатолий давно уже был в Ленинграде. Учился в библиотечном техникуме, что на ул.Кирочной. Посылал открытки с видами города, значки воинских различий... для меня он был, как бы, где-то далеко, высоко. От видов Невы, Невского, Зимнего дворца, фонтанов Петрограда я “заболел” на всю свою жизнь.
Весной 40 года, в марте война с Финляндией закончилась. Наступила внешне передышка. Мы, с началом весны, все свободное время играли в войну. Делали штабы. Рыли окопы. Прикидывали откуда и куда надо “палить”, куда бросать бомбы, кто погибает, кто остается живой, кого послать в тыл врага.
Основное оружие - самопалы. Основной боезапас - спички. Вот за спичками и бегали в магазины. Потом ходили в атаки. Палили. Временами опасно. Я, однажды, снарядил, как всегда заряд из спичек, затем засунул в ствол камешек и забил его шомполом. Надо было проверить качество “пули”. Опрокинул ствол вниз. На ладонь посыпался песочек. Э...э... думаю, дрянь пуля. Но менять не стал - камешек, видимо, своим углом застрял в стволе. Пошли в наступление. Кричали: Ура, наша взяла! Но противник не отступал. Нахально сопротивлялся. Один из них налетел на меня: “сдавай оружие, вы окружены”. Делать было нечего: я направил на него свой пистолет, чиркнул, запальная головка спички зашипела. Противник был в полутора метра от меня и все видел. Видимо, интуитивно успел увернуться. Грянул выстрел и раздался вой: а...а...а..!
Я то думал камешек рассыпался. Оказывается - нет! На спине у парня мгновенно вскочила «побитость». Крови не было. Но был, я бы сказал “сконцентрированный” синяк. В центре - розовое, кровяного цвета пятно, этак с 2-х копеечную монету, а дальше, как говорится “цвета до синевы. Это уже по-крупному. Атаку прекратили. Начали выяснять ошибки сторон: мне не надо было палить “прямо”, а тому надо было “прямо” падать.
Лето 40 года проскочило. И не заметили. Памятны походы в лес за морошкой, малиной, черникой, брусникой. Ломали веники. Как правило, ягоду после сбора чистили, мыли и продавали. Я частенько сидел у бани. Торговал, Это была моя святая обязанность. И вениками, и ягодами. Были выходы на ловлю рыбы. С рыбой мне просто не везло. Не научился я ее ловить до сих пор.
Помню один курьезный случай. Ловили. Комары нас жрали “поедом”. Ну, невыносимо. Парни уже стали жалеть, что меня утащили на рыбалку. Но все-же кое-что поймал. Пришли домой. Я очень хотел порадовать мать – похвастать. И положил пойманную рыбу отдельно, в котелок. Самую большую я нет-нет и приподнимал со дна. Но мать что-то не шла. Рыбина же тонула и тонула на дно котелка. Наконец, я еще раз поднял ее на поверхность и начал торопить мать: посмотри, что я поймал! Когда мы пришли с матерью, было уже поздно: кот ее доедал. Моей досаде не было предела. Кота - за его подлость - я хотел побить. Но он об этом догадался раньше меня.
В пятый класс, в 40 г. в свою школу я ходил чинно. Не торопясь. С товарищами из соседних домов. Рассуждали. Обо всем. Летом меня интересовало море. Зимой - небо. Помню с тех времен небо. Черное, бездонное и мириадами звезд. А тут еще северное сияние! Это уже красота необыкновенная. Можно стоять часами, задрав голову вверх. Ведь надо же природе умудриться сотворить такое!
Странно, но в школе, в пятом классе я вел себя вполне прилично. И вспомнить нечего. Не дрались, не хулиганили. Мои “симпатии” сменились. Теперь “Сильву” я не видел и в упор. А она меня - тем более. Я активничал в спорте - на лыжах! Были соревнования. Я умудрился многих обогнать более мощных и сильных парней. Меня “зауважали” еще больше. Когда мне “выдирали” зуб и я не явился в школу - на следующий день меня встретили как триумфатора: как, что, почему и т.п. Впервые я почувствовал внимание к себе. На новый год - 41 - я уже в клубе при всем честном народе изображал деда мороза. Ну, естественно, с бородой, очками, длинной шубе с подушками спереди и сзади для объемов. Вот уж не помню, за что такой чести я был удостоен. Но, факт. Радость жизни обуревала меня. Мы и не подозревали, что надвигалась неумолимо война.
У нас был преподаватель рисования. Мужчина с гривой русых с проседью волос, мощным носом и маленькими глубоко посаженными глазками. Странно, но вместе с рисованием он часто отвлекался на политику. Объяснял нам почему мы заключили мир с Германией. И показывал - выбрасывая натуральные артикулы старого солдата - как встречали Молотова. Как друга германского народа! И как, если бы германский народ, Гитлер не хотел бы мира с СССР. Нас это интересовало и забавляло. Интересный был мужик. Потом он исчез. Сказали шепотом: германский шпион.
1 мая 41 г. праздновали торжественно и радостно. Кругом музыка, все в кумаче. С парашютной вышки прыгают. В небе летчики выделывают мертвые петли. Красота! И теплынь на удивление.
Дома праздничный стол. Мать расстаралась. Будут гости. Это, пожалуй, впервые. Годы изнурительной работы дали свои плоды. Дети сыты, обуты, одеты, учатся. И, Слава тебе, Господи! Все живы и здоровы. Что еще нужно простому человеку?
Моим родителям, нам, их детям, еще повезло. Они, мы, остались живы. И даже стали на ноги. Надо помнить: именно это поколение приняло на свои плечи всю тяжесть человеконенавистнической политики партии большевиков, партии Ленина, партии Сталина. Убиты, сосланы в Сибирь, Зауралье, на Север. Умерли от холода и голода сотни тысяч людей. Ради идей вредных и ложных. Ради идеологии! Выбили лучших людей России. Крестьян. Рабочих. Интеллигентов. Оголили Россию. Истоптали. Замучили!
Надо вдуматься хотя бы в одну человеческую судьбу! В одну, из миллионов. Только за то, что он не согласился с такой политикой - и был трижды прав - пулю в затылок! Что может быть страшней смерти невинного человека.
|