2.2. Как помогала вера в Бога в тылу и на фронте
Русская пословица гласит: "На войне атеистов не бывает".
С тех пор как началась война, изменилось отношение власти к Церкви, верующие могли не таить своих убеждений.
Обо всех проявлениях религиозных настроений в армии немедленно становилось известно в вышестоящих инстанциях, однако те, как правило, ограничивались просто наблюдением.
Как уже упоминалось, с молебна перед Казанской иконой началась Сталинградская битва, и только после этого был дан сигнал к наступлению. Икону привозили на самые трудные участки фронта.
Командиры воинских частей, солдаты и офицеры в годы войны по возможности старались посетить действующие храмы, принять участие в крестных ходах.
Вот выдержки из отчета уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви в Марийской АССР: "К великому сожалению, церковь посещает даже командный состав воинских частей. Характерный случай: верующие переносили в сентябре месяце 1944 г. иконы из Цибикнурской церкви в Йошкар-Олу и по пути следования к этим иконам прикладывались командиры воинских частей и жертвовали деньгами - было собрано 1700 рублей".
Были случаи, когда с фронтов посылались срочные телеграммы с настойчивыми просьбами направить в действующую армию материалы для проповедей духовенства Русской Православной Церкви. Так, 2 ноября 1944 г. в Главное политическое управление РККА с 4-го Украинского фронта поступила телеграмма с просьбой "по встретившейся надобности в самом срочном порядке выслать материалы Синода для произнесения проповедей в день празднования годовщины Октября, а также ряд других руководящих материалов Православной Церкви". Видимо, военачальники таким образом хотели откликнуться на настроение солдат.
Война подтолкнула к религиозному очищению души многих русских людей. Храмы были переполнены верующими, совершавшими молитвы, просившими у Бога заступничества и спасения Отечества, себя и своих близких.
При этом для многих верующих партийно-советская структура, организовавшая народ на борьбу с врагом, отождествлялась с православными патриотическими чувствами. Для некоторых вера в Бога
и ближайшие партийные задачи сливались в общем
патриотическом порыве. Верующие на фронте вступали в партию, так
как уже видели в ней патриотическую силу. Солдат Михаил Федорович
Черкасов, например, писал с передовой матери: "Мама, я вступил в
партию... Мама, помолись за меня Богу".
Верующий народ - голодный, нищий, разоренный войной, многие без пристанища (в результате военных действий много жилых строений было разрушено и сожжено) - самоотверженно трудился над восстановлением храмов Божиих, украшал их уцелевшими в частных домах и пожертвованными Церкви иконами, приносил тайно укрывавшиеся богослужебные книги. И богослужения совершались в храмах, переполненных народом.
Так, в Каменец-Подольском уже в июле 1941 года возобновлены были богослужения в Покровском храме престарелым священником Качеровским. 4 августа протоиерей Околовский начал совершать богослужения в кафедральном соборе города Проскурова. В Виннице богослужение возобновилось сперва в кладбищенском храме, потом еще в одной старинной деревянной церкви города.
В Полтаве уже на следующий день после падения города, 18 сентября 1941 года, протоиерей Владимир Беневский, работавший до войны каменщиком, начал хлопотать о возобновлении богослужений в закрытой последней в город церкви Св. Макария, в которой сохранилась еще богослужебная утварь. Он собрал вокруг себя еще 18 полтавских священников, и они начали служить в 5 городских церквах. Первым стал совершать православное богослужение в Житомире живший там подпольно архимандрит Леонтий (Филиппович).
От тех, кто прошел эту войну, сохранилось много рассказов о том, как вера помогала людям.
Архимандрит Алипий
Иван Михайлович Воронов (1914-1975), будущий архимандрит Алипий[1], иконописец и проповедник, родился в бедной крестьянской семье в деревне Торчиха Московской губернии. Родители его были верующими людьми и сумели передать сыну свою веру в годы беспощадной борьбы с религией. Уже в детском возрасте у Ивана проявился незаурядный художественный талант, склонность к рисованию.
Окончил сельскую школу, затем столичную десятилетку. Поселился в Москве, работал проходчиком Метростроя и учился в вечерней студии при Московском союзе художников. В 1936 году Воронов поступил в изостудию, организованную ВЦСПС, которая в те годы приравнивалась к Академии художеств. В том же году Воронова призвали в Красную армию, где он прослужил два года.
Демобилизовавшись в 1938 году, Иван Воронов устроился работать диспетчером и экспедитором на секретном военном заводе им. К. Ворошилова. Здесь он и встретил Великую Отечественную войну. Завод выпускал бомбы, столь необходимые фронту. Производство велось с риском для жизни. Немцы бомбили Москву, и любое попадание в завод могло превратить его в братскую могилу. Но выпуск бомб не прекращался ни на минуту, недоедающие и недосыпающие рабочие перевыполняли дневную норму выработки на 300%. Как вспоминал сам архимандрит Алипий, "наш военный завод был как бы фронтом и домой с завода уже не уходили".
На фронт Ивана Воронова призвали 21 февраля 1942 года. На войну он уходил не только с автоматом, но и с этюдником с красками. Он хотел запечатлеть каждую мелочь, все жизненные ситуации, фронтовые будни и праздники. Редкие передышки между боями и марш-бросками посвящались творчеству. В основном Воронов писал пейзажи, на которых была запечатлена не только мирная природа, но и разрушенные немцами города и деревни - страшные свидетельства войны.
На фронте Иван Воронов создал несколько этюдов и картин, несколько альбомов "боевых эпизодов".
Иван Воронов прошел путь от Москвы до Берлина в составе Четвертой танковой армии. Он принимал участие во многих боевых операциях на Центральном, Западном, Брянском и Первом Украинском фронтах. Бог хранил будущего архимандрита: он не получил ни одного ранения или контузии. За участие в боях Воронов был награжден медалями "За отвагу", "За боевые заслуги", "За победу над Германией", "За взятие Берлина", "За освобождение Праги", орденом Красной Звезды и знаком "Гвардия". Всего же художник-солдат получил 76 боевых наград и поощрений.
Война оставила неизгладимый след в душе Ивана Воронова. Будучи уже архимандритом Алипием, он неоднократно вспоминал: "Мне приходилось быть очевидцем, как на войне некоторые, боясь голодной смерти, брали с собой на спину мешки с сухарями, чтобы продлить свою жизнь, а не сражаться с врагом; и эти люди погибали со своими сухарями и не видели многих дней. А те, которые снимали гимнастерки и сражались с врагом, те оставались живы".
С войны Иван Михайлович вернулся знаменитым художником: в Колонном зале Дома союзов была организована его персональная выставка. А в 1947 году Воронова приняли в Московское товарищество художников. Но карьера светского живописца не привлекала его.
Став наместником Псково-Печерского монастыря, архимандрит Алипий в своих проповедях неоднократно обращался к теме Великой Отечественной. Сохранились записи одной из проповедей отца Алипия.
"Это было в наше время, в 1941 году, в годы Великой Отечественной войны. В деревне, недалеко от Сергиева Посада, жила благочестивая семья. Сын - Сергей окончил десять классов и размышлял, куда пойти дальше учиться. Но в июне началась война, и его призвали в армию. Мать, провожая Сергея на фронт, благословила его крестиком и сказала: "Смотри, сынок, не снимай крестика с себя, он тебя спасет от смерти", - перекрестила, и сын уехал.
Повезли ребят на фронт не подготовленных, и в первом же бою все, кого не убили, попали в плен. Среди пленников оказался и Сережа.
Выстроили солдатиков и приказали: "Командиры и коммунисты, два шага вперед из строя!" Никто не вышел. Тогда скомандовали: "Каждый второй - два шага вперед!" Среди вторых первым оказался Сережа. К нему первому и подошел немецкий офицер и рванул гимнастерку. Пуговицы оторвались, выпал крестик. Немецкий офицер ошеломленно посмотрел и начал у всех вторых таким же образом расстегивать гимнастерки. Но ни у кого крестика больше не оказалось. Он и говорит Сереже: "Ты есть христианин, а они есть коммунисты?" Юноша отвечает на это: "Я уверен, что ты не коммунист, но на тебе ведь тоже нет креста". - "О, да!" - ответил немец. Никого на этот раз не расстреляли, всех увезли в лагерь.
В лагере военнопленных почти не кормили, а кто уже не вставал от голода, отвозили в место, называемое "Долиною смерти". Туда при наступлении темноты приходил палач и добивал едва живых людей.
Однажды в барак прибыло пополнение, привезли новых русских военнопленных. Вошли они в барак и стали расспрашивать, кто откуда, разыскивая земляков. Один пожилой военнопленный спрашивал, есть ли москвичи. Сережа отозвался и сказал, что он живет в селе недалеко от Сергиева Посада. Обрадовался вновь прибывший и спросил: "А чей же ты будешь? - И я оттуда же". Сережа ответил, кто его родители. Человек радостно сказал: "Я ведь с твоим отцом в Гражданскую воевал. А знаешь ли ты, какой сегодня день? Ведь сегодня память преподобного Сергия Радонежского. Значит, мы с тобой, Сережа, сегодня именинники. А у меня и угощение есть", - и вынул из кармана три сырых свеклы. Разрезал - по ломтику на всех.
После этой сырой свеклы у Сережи открылся понос, и он скоро совсем слег. Через несколько дней его отнесли в "Долину смерти". Впоследствии Сергей так рассказывал об этом: "Лежу и гляжу в небо. Нет у меня ни страха смерти, ни жалости к себе: я будто живой труп - настолько мне все безразлично. Вдруг подходит мужчина, поляк. Подошел молча. Я смотрю на него. Он, как и когда-то немец, рванул ворот гимнастерки, и на его руку выпал крестик. Он даже руку отдернул, а другую, занесенную с ножом, опустил. Постоял, подумал, и молча ушел. Когда совсем стемнело, пришел он со своей женой, положили меня на какое-то полотно и потащили. Притащили к себе домой и три месяца выхаживали, как своего сына. Когда я совсем окреп, меня перевели через линию фронта, к русским. И вновь я попал на передовую. Когда война закончилась, пришел к Тому, Кто меня провел живым через все фронтовые дороги и опасности... Здесь, в обители, и думаю окончить свою жизнь".
Вот какова сила Креста и материнского благословения".
Отец Алипий очень часто вспоминал о Великой Отечественной войне. "Я часто бывал в ночных дозорах - в белом маскхалате на сорокаградусном морозе и молил Бога, чтобы не встретились вражеские разведчики, чтобы никого не зарезать. В ночное время разрешалось действовать только холодным оружием, чтобы выстрелами не вызвать затяжного ночного боя. Зарезанный по своей смерти начинал преследовать зарезавшего. Бог избавил меня от этого страшного искушения. Война была настолько страшной, что я дал слово Богу, что если в этой страшной битве выживу, то обязательно уйду в монастырь".
На вопрос, как он пришел к вере в Бога, отец Алипий отвечал:
"Представьте себе: идет жестокий бой, на нашу передовую лезут, сминая все на своем пути, немецкие танки, и вот в этом кромешном аду я вдруг вижу, как наш батальонный комиссар сорвал с головы каску, рухнул на колени и стал... молиться Богу. Да-да, плача, он бормотал полузабытые с детства слова молитвы, прося у Всевышнего, которого он еще вчера третировал, пощады и спасения. И понял я тогда: у каждого человека в душе Бог, к которому он когда-нибудь да придет".
В молодости он был неверующим человеком. Когда началась Великая Отечественная война, ему, офицеру, на прощание мать дала иконку Божией Матери и завещала: "Сынок, когда тебе будет трудно, достань иконку, помолись Богородице - Она тебе поможет!" Материнское напутствие не изгладилось из памяти: согревало, вселяло надежду.
Однажды с группой своих солдат он попал в окружение в лесу, был ранен. С трех сторон - немцы, с четвертой - вязкое болото. Тут-то и вспомнил он материнский наказ. Поотстал немного от своих, достал иконку и, как мог, стал молиться: "Богородица Дева, если Ты есть - помоги!". Помолился и возвращается к своим, а рядом с ними стоит старушка, обращается к ним: "Что, заплутали, сынки? Пойдемте, я вам тропочку покажу!". И вывела всех по тропочке к своим.
Отец Алипий отстал опять и говорит старушке: "Ну, мать, не знаю, как тебя и отблагодарить!" А "старушка" ему отвечает: "А ты Мне еще всю жизнь свою служить будешь!" - и пропала, как будто и не было. Тут-то и вспомнил он прощальное материнское напутствие, тут только и понял он, что это была за "старушка"!
И слова те оказались неложными: действительно, и служил он потом всю жизнь Божией Матери: долгие годы был наместником Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря.
Однополчанин и непосредственный командир Ивана Михайловича Воронова в годы Великой Отечественной войны, Станислав Андреевич Меньшиков вспоминал о годах войны:
"С Иваном Вороновым я был знаком с августа 1943 года. Тогда он после ранения из госпиталя был направлен в нашу часть - 13-й дивизион, который входил в состав 54-го гвардейского минометного полка имени Александра Невского. Это полк был "эресовским", то есть стрелял реактивными снарядами, которые получили название "катюш". В 1943 году я был командиром взвода разведки, тогда в мое подчинение и поступил Иван Михайлович. Мы вместе с ним участвовали в боевых действиях с августа 1943 года по День Победы 1945 года. Очень часто задают вопрос - когда пришел Иван Михайлович Воронов к мысли, что надо глубоко и честно служить Богу. Это стремление появилось у него еще во время войны. Иван Воронов был тяжело ранен под Витебском. Немцы выходили из окружения, они прорвали линию фронта, было много убитых и раненых. Ранен был и Иван Михайлович. После того как немцы прорвали фронт, по полю боя шло немецкое подразделение, которое добивало всех раненых русских солдат. Среди раненых лежал на этом поле и Иван Воронов. Он решил притвориться мертвым, а про себя твердо сказал: "Если я останусь жив, то я вечно буду с Богом, и вечно буду ему молиться". Немцы прошли мимо, Иван Михайлович остался жив…
Вспоминается еще один интересный эпизод. Когда мы были еще во взводе разведки, пошли однажды в тыл противника и взяли двух немцев. Один из немцев был тяжело ранен в лицо, но с нами дошел. Он сказал, что в овраге находится немецкая рота из 74 человек. "Если вы пойдете с нами, то они готовы сдаться в плен. Не сдаются они сейчас лишь потому, что боятся расстрела русскими войсками". Мы в количестве тринадцати человек пошли с одним из немцев (второго оставили в тылу на перевязке, его должны были отправить в медсанбат) и вывели эту роту к нам в тыл через передовую. За эту операцию Иван Воронов и я получили по ордену Красной Звезды…"
Проходя по освобожденным землям, Иван Михайлович принимал деятельное участие в религиозной приходской жизни. Используя свой талант живописца и архитектора, он помогал в реставрации разрушенных храмов, которые в большом количестве открывались в годы войны, реставрировал местным жителям сохранившиеся иконы. Это позволяло меньше заботиться о "хлебе насущном", потому что местные жители благодарно одаривали его продуктами питания.
Великую Победу Иван Михайлович Воронов встретил в Берлине. В сентябре 1945 года он возвратился в Москву. После тяжелых военных испытаний наступила мирная жизнь, которую все так ждали.
Маршал Жуков[2]
Архимандрит Кирилл (Павлов), духовник Троице-Сергиевой Лавры, прошел всю Великую Отечественную войну, воевал в Сталинграде.
Он писал о Георгии Константиновиче Жукове: "В душе своей Георгий Константинович всегда чувствовал Бога. Другое дело, что он, может быть, не мог это свое чувство выразить словами, потому что вера в Бога в то время была в поношении, в загоне и ему, как высокопоставленному начальнику, надо было соблюдать осторожность, так как тогда кругом торжествовали атеизм и безбожие. Читая его мемуары и статьи, чувствуется, что душа его христианская, во-первых, читается легко и воспринимается с большим нравственным назиданием для своей души. Печать избранничества Божия на нем чувствуется во всей его жизни. Прежде всего, он был крещен, учился в приходской школе, где Закон Божий преподавался, посещал службы храма Христа Спасителя и услаждался великолепным пением церковного хора, получил воспитание в детстве в верующей семье - все это не могло не напечатлеть в душе его христианских истин. И это видно по плодам его жизни и поведения. Его порядочность, человечность, общительность, трезвость, чистота жизни возвысили его, и Промысл Божий избрал его быть спасителем России в тяжелую годину испытаний. Недаром Георгия Константиновича все русские люди любят как своего национального героя и ставят его в один ряд с такими прославленными полководцами, как Суворов и Кутузов".
Настоятель храма Новодевичьего монастыря протоиерей отец Николай Никольский вспоминал, что маршал Жуков приходил в их храм (на кладбище была похоронена мать Устинья Артемьевна), и однажды он дал деньги на поминовение всех усопших воинов.
После освобождения от фашистов Киева, этой "купели крещения" русского народа, Жуков попросил духовенство отслужить Господу Богу благодарственный молебен. В столице Украины есть чудотворная Гербовецкая икона Божией Матери, которую маршал Жуков отбил у фашистов.
В Белоруссии, в Каменецком районе Брестской области, в селе Омеленец находится Свято-Крестовоздвиженская церковь. В годы войны фашисты сняли с нее все колокола и отправили на переплавку в Германию. В период освобождения Белоруссии на звоннице находился наблюдательный пункт советских войск. Кругом рвались снаряды, но церковь осталась нетронутой. Настоятель храма отец Евгений Мисиюк с церковного амвона призывал верующих молиться за спасение Отечества, был инициатором сбора и отправки посылок для бойцов, за что получил благодарственное письмо от маршала Жукова.
В день Победы 9 мая 1945 года в омеленецкой церкви был отслужен благодарственный молебен. Отец Евгений в письме к Жукову написал о молебне и, поздравляя его с Победой, пожаловался, что все колокола с церкви были увезены оккупантами. Письмо дошло до адресата, и маршал, несмотря на занятость, поручил найти колокола. В районе Познани удалось обнаружить колокола, которые фашисты не успели переплавить - они были не омеленецкие, но все равно отлитые русскими мастерами. Вскоре от маршала пришел ответ и посылка... весом в тонну - три колокола! Колокола повесили при помощи прихожан и воинов соседней части. Но тут случилась неувязка: местное начальство звонить не разрешило. Тогда отец Евгений с прихожанами написали письмо в Минск, дескать, как же так - колокола подарил сам Жуков, а звонить в них не разрешают! Высокому начальству ничего не оставалось, как дать "добро".
Жуков не мог не осознавать и святость победы в Великой Отечественной войне. Он ходил до революции на службы в храм Христа Спасителя и не мог не знать, что построен он был, дабы увековечить благодарность России Господу Богу за святую победу, победу в Отечественной войне 1812 года над христоборцами-французами. Мраморные доски на стенах храма с именами воинов-героев, спасших Отечество, говорили о святости их подвига. То же - и в этой войне. Он говорил, что "для нашей Родины навсегда останется святым день 9 мая".
Победа в войне в духовном смысле была торжеством Православия, победой Святой Руси над богоборцами, которые напали на наше Отечество в день Всех святых, в земле Российской просиявших. Может быть, это был знак свыше, что в этой страшной войне к сонму всех русских святых, предстателей за народ наш и страну нашу пред Богом, прибавится еще огромное святое воинство тех, кто жизнь свою положит на поле брани "за други своя" или падет невинными жертвами злой воли.
В народе сохраняется предание о том, что Жуков возил по фронтам Казанскую икону Божией Матери, что подтверждал архимандрит Иоанн (Крестьянкин).
Дочь маршала М. Жукова писала об отце: "Семилетней девочкой повез ты меня в Троице-Сергиеву Лавру. Из памяти стерлись подробности той поездки, но помню, что был большой церковный праздник. Так впервые я побывала у преподобного Сергия. Потом ты рассказал мне, как Дмитрий Донской сражался на Куликовом поле, а преподобный Сергий благословил его, сказав: "Ты победишь".
Я иногда задумываюсь, кто же был тем Сергием, шепнувшим тебе в страшные дни 1941-го: "Ты победишь"? Откуда ты черпал уверенность в победе? Когда многие пали духом, ты, не колеблясь, сказал: "Москву мы не сдадим. Костьми ляжем, но не сдадим".
И вопрос: "Кто же был тем Сергием?" - не остался без ответа. Таким человеком, как стало недавно известно, был последний оптинский старец Нектарий.
В 1923 году Оптина пустынь была закрыта. Отец Нектарий переехал в село Холмищи в 30 верстах от Козельска. Он жил в доме крестьянина Андрея Ефимовича Денежкина. Несмотря на слежку, установленную за ним, до самой смерти старца посещали люди. Знаменательно, что патриарх Тихон многие вопросы решал, советуясь с ним.
О том, как приезжал к старцу Жуков, бывший тогда командиром кавалерийского полка, рассказала дочь хозяина дома, где жил отец Нектарий, Екатерина Андреевна Денежкина (ныне покойная). Это было примерно в 1925 году. Подробности этих встреч (по некоторым свидетельствам, встреча была не одна, будущий маршал приезжал несколько раз, оставался даже ночевать) для нас пока - тайна. Может быть, мы когда-нибудь узнаем их, если Господу будет угодно. А пока что, по милости Божией, стало известно, что прославленный в лике святых последний оптинский старец Нектарий благословил Жукова, сказав, как вспоминает Екатерина Андреевна, что везде ему будет сопутствовать победа. "Ты будешь сильным полководцем. Учись. Твоя учеба даром не пройдет".
Провел ли отца Промысел Божий через скорби, испытал ли его, сохранил ли? Бесспорно, это видно по его жизни. Священник Василий Всесвятский (Никольского храма села Угодский Завод) крестил младенца Георгия в жизнь вечную. А его сын Николай, волостной врач, спас отцу его земную жизнь в 1918 году, когда он дважды болел тифом - сначала сыпным, затем возвратным, и сам же стал жертвой этой тяжелой болезни".
Рассказы тех, кто был на полях сражений…
Плач Богородицы[3]
"Место, где мы сидели в окопах, казалось каким-то особенным. Словно кто-то помогал нам: немцы атаковали нас превосходящими силами, а мы их отбрасывали, и потери у нас были на удивление небольшими.
А в тот день бой был особенно жестоким. Вся ничейная полоса покрылась телами убитых - и наших, и немцев. Бой стих только к вечеру. Мы занялись, кто, чем в ожидании, когда нам ужин привезут. Я достал кисет, закурил, а земляк мой, Иван Божков, отошел в сторону. Вдруг вижу: Божков высунул голову над бруствером.
- Иван, - кричу, - ты что делаешь? Снайпера дожидаешься?
Божков опустился в окоп - сам не свой. И говорит мне тихо:
- Петя, там женщина плачет...
- Тебе показалось, откуда тут женщине взяться?
Но, когда со стороны немцев стихла "музыка", мы услышали, что где-то и вправду плачет женщина. Божков надел на голову каску и вылез на бруствер.
- Там туман клубится, - говорит он нам. - А в тумане по ничейной полосе в нашу сторону идет женщина... Наклоняется над убитыми и плачет. Господи! Она похожа на Богородицу... Братцы! Ведь нас Господь избрал для этой памятной минуты, на наших глазах чудо совершается! Перед нами святое видение!..
Мы осторожно выглянули из окопа. По ничейной полосе в клубах тумана шла женщина в темной и длинной одежде. Она склонялась к земле и громко плакала. Тут кто-то говорит:
- А немцы тоже на видение смотрят. Вон их каски над окопами торчат... Да, тут что-то не так. Смотри, какая Она высокая, раза в два выше обычной женщины...
Господи, как же Она плакала, прямо в душе все переворачивалось!
Пока мы смотрели на видение, странный туман покрыл большую часть ничейной полосы. Мне подумалось: "Надо же, будто саваном погибших укрывает..."
А Женщина, так похожая на Богородицу, вдруг перестала плакать, повернулась в сторону наших окопов и поклонилась.
- Богородица в нашу сторону поклонилась! Победа за нами! - громко сказал Божков.
Явление Богородицы немецкому офицеру
Жители деревни Рожковка в сентябре 1942 года едва не повторили судьбу печально известной Хатыни. 22 июня 1941 года - начало одной из самых кровопролитных вой. Неготовую к противостоянию Беларусь быстро оккупировали фашисты. Однако территория, покрытая лесами, деревнями и болотами оказалась идеальной для партизанской борьбы.
Немцы, изведенные длительным партизанским противостоянием, против которого не могли что-либо сделать, решили устранять поддержку партизан, уничтожая деревни. Жертвой такой карательной акции и стала Хатынь, а также 186 белорусских деревень.
В сентябре 1942 года деревню Рожковка Каменецкого района немцы так же приговорили к сожжению. Деревня уже была в окружении, жителей согнали в яму для расстрела. Еще немного - и приговор был бы приведен в исполнение. Как вдруг на поле приземлился самолет. Немецкий майор попросил остановить казнь на 4 часа. Спустя указанное время загадочный летчик вернулся с помилованием в руках. Несколько часов спустя вся деревня узнала причину своего чудесного спасения.
Как оказалось, во время полета немецкому летчику привиделась Дева Мария в голубом одеянии. Майор, увидев в этом знак свыше, отменил расстрел деревни. А еще спустя время привез написанный им лик Самой Девы Марии. Историю теперь передают по наследству. В память обо всех погибших во время лихолетья на рожковском поле установили памятный знак. А Сама Спасительница теперь на самом почетном месте в сельской церкви в честь Казанской иконы Божией Матери. За 66 лет икона Божьей Матери Рожковская совсем не изменилась. Краски такие же яркие, а желающих поклониться святыне с каждым годом становится все больше.
Знамение над Сталинградом
Этот недавно найденный архивный документ времен Великой Отечественной войны по-своему уникален. В отчете уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви сообщено о чуде, свидетелями которого были солдаты и офицеры целой воинской части, участвовавшей в боях за Сталинград.
...После сокрушительного поражения под Москвой зимой 1941 года германское командование рассчитывало нанести главный удар на южном участке - прорваться через Ростов к Сталинграду и на Северный Кавказ, а оттуда - к Каспийскому морю. Этим путем немцы надеялись достичь источников кавказской нефти и повести дальнейшее наступление на север вдоль Волги. Поэтому оборона Сталинграда представлялась советскому руководству важнейшей стратегической задачей.
В середине июля 1942 года в район города была срочно перегруппирована 62-я армия генерала Чуйкова, на которую легла основная тяжесть борьбы с 26 дивизиями противника. Предприняв в сентябре два штурма крепости на Волге, фашисты теперь готовились к последнему, генеральному. К этому времени в их руках уже находилась часть Сталинграда. Атаки врага следовали одна за другой. 15 октября гитлеровцам удалось овладеть Сталинградским тракторным заводом и на узком двухкилометровом участке выйти к Волге. Положение наших войск осложнилось: те части, которые действовали севернее завода, оказались отрезанными, но героическая борьба продолжалась, в течение месяца шли тяжелые уличные бои за каждый квартал, дом, за каждый метр сталинградской земли.
11 ноября фашисты предприняли очередную попытку штурма города. В этот день они смогли занять несколько корпусов завода "Баррикада" и пробиться к Волге. Героически сражавшаяся армия генерала Чуйкова оказалась рассеченной на три части. И вот в самый критический момент битвы бойцы, на одном из участков сражения, увидели над Сталинградом нечто такое, что заставило их содрогнуться: в ночном небе появилось некое таинственное знамение, указывающее на спасение города, армии и на скорую победу советских войск. К сожалению, в найденном документе нет конкретных сведений о том, что именно увидели воины в сталинградском небе - было ли то явление Божией Матери, указующей путь отступления немецких войск, как это бывало не раз во время других сражений, или же какое-то другое знамение, свидетельствующее о явной помощи Божией нашему народу.
...Среди руин Сталинграда единственным уцелевшим зданием оставалась церковь в честь Казанской иконы Божией Матери с приделом преподобного Сергия Радонежского.
Чудесное освобождение из уз в Рождественскую ночь
В оккупированных южных областях религиозную жизнь на первых порах возглавили два уцелевших к 1941 году и живших на покое архиерея - архиепископ Ростовский Николай (Амасийский) и епископ Таганрогский Иосиф (Чернов). Архиепископ Иосиф вновь возглавил епархию и даже въехал в свой прежний архиерейский дом. Владыка Иосиф вновь стал открыто служить в Таганроге. Но с немцами у него сразу возникли трудности. Они не могли простить ему его верности Московской Патриархии и поминовения им на богослужениях имени Патриаршего Местоблюстителя Сергия (Страгородского). Он безбоязненно поминал его даже тогда, когда тот стал Патриархом и осудил всех епископов-коллаборационистов. В дальнейшем на допросах и беседах, проводимых в Ростове, Таганроге и Умани, немецкое командование неоднократно предлагало владыке Иосифу сотрудничество в целях фашистской пропаганды, грозя арестом и расстрелом. Епископ Иосиф отвечал отказом.
"В гестаповской тюрьме я находился с 6 ноября 1943 года по 12 января 1944 года. Меня допрашивал следователь Винницкой СД на русском языке, вначале по вопросам автобиографии, а затем о моей якобы проводимой работе через Патриарха Сергия в пользу СССР. Также меня подозревали в принадлежности к английской разведке. Я давал отрицательные ответы. Меня допрашивали три раза, пугали, что применят ко мне меры физического воздействия. Примерно через семь дней, до ухода немцев из Умани, мне Иван Скляров через старшего надзирателя тюрьмы Кучера Ивана передал письмо, в котором сообщал, что он делает все возможное для моего освобождения из тюрьмы... Через два дня после этого в мою камеру арестованные тюрьмы стали носить койки из других камер. Заставили камеру койками, оставив только проход.
И вот под Рождество до трех часов ночи вызывали заключенных на расстрел. Возили все время в Красный яр... Приезжали три раза. Раскрывали большую книгу и по ней выкрикивали: "Иии-ва-нов!" - "Есть".- "С вещами". В три часа все смолкло. Приходит ко мне фольксдойч (помощник начальника гестапо, русский немец из г. Энгельса, помогавший владыке) и говорит: "Вы уже расстреляны". Говорит по-немецки: "Вы в большой книге уже помечены как расстрелянный"...
На второй день Рождества он ко мне раненько приходит и приносит Святые Дары от протоиерея Симеона Таборанского. Вторая ночь - та же самая выкличка. Но Чернова не было, и я поверил фольксдойчу. Он пришел поздно вечером, поцеловал меня и сказал: "На рассвете мы уходим. К Вам придут и Вас возьмут отсюда". Рано утром ушли немецкие войска и с ними позавчерашняя комиссия, решавшая, кого расстрелять. Таких было 500 или 600 человек".
Произошло это во время битвы за Кенигсберг в 1944 году.
"Наши войска уже совсем выдохлись, а немцы были все еще сильны, потери были огромны и чаша весов колебалась, мы могли там потерпеть страшное поражение. Вдруг видим: приехал командующий фронтом, много офицеров, а с ними священники с иконой. Многие начали шутить: "Вот попов привезли, сейчас они нам помогут..." Но командующий быстро пpекpатил всякие шутки, приказал всем построиться, снять головные уборы. Священники отслужили молебен и пошли с иконой к передовой. Мы с недоумением смотрели: куда они идут во весь pост? Их же всех пеpебьют! От немцев была такая стрельба - огненная стена! Но они спокойно шли в огонь. И вдруг стрельба с немецкой стороны одновременно пpекpатилась, как оборвалась. Тогда был дан сигнал - и наши войска начали общий штурм Кенигсберга с суши и с моря. Произошло невероятное: немцы гибли тысячами и тысячами сдавались в плен! Как потом в один голос рассказывали пленные: пеpед самым русским штуpмом "в небе появилась Мадонна", которая была видна всей немецкой армии, и у всех абсолютно отказало оружие - они не смогли сделать ни единого выстрела..."
Из воспоминаний Раисы Таборанской, дочери протоиерея Симеона Таборанского:
"Это было накануне Рождества Христова. Владыка просидел 66 дней в гестаповской тюрьме. Окна в камере были без рам и без стекол. На улице стояли морозы. Владыка был в легкой одежде. Мама сшила из ветоши на вате теплые брюки, и через дежурных немцев мы передали владыке. Передали также одеяло, чтобы закрыть от ветра выбитое окно. Владыка был очень благодарен. Нам с сестрой удавалось через дежурных немцев передавать передачи. Окно тюрьмы было со стороны улицы, и после получения передачи владыка выглядывал в окно и благословлял нас. Передачи носили владыке его иподиаконы. Святые Дары по просьбе владыки передал отец в маленькой баночке - сахарной торбочке. В Рождественскую ночь заключенных три раза выводили на расстрел. Владыка ждал, когда и его вызовут. Он причастился Святых Даров, которые передавал ему отец. Владыка просил папу передать молитвы на исход души. Папа передал, но не те молитвы, а после владыка сказал: "Хорошо, что Вы эти молитвы прислали, я всем расстрелянным их прочел".
В день Рождества Христова мы пришли к тюрьме. В окне камеры показался владыка, благословил нас, и мы ушли. Вскоре наши войска стали приближаться к Умани, и немцы готовились к отступлению. Мы с сестрой Валентиной и двумя иподиаконами каждый день дежурили на краю города возле тюрьмы и следили, как немцы эвакуировали оставшихся в живых заключенных. Но владыки среди них не было, и мы не знали, где он.
А Владыка оставался закрытым в последней камере наверху тюрьмы. Он умирал от голода и холода, но сильнее всего страдал от жажды. В коридоре капала вода, но дверь была закрыта, и никто не заходил к нему. Он молился Богу: "Питоньки, питоньки пошли, Боже!". И Господь однажды чудесно посетил его. Невидимая рука открыла камеру, владыка вышел, попил воды, и дверь снова закрылась невидимой силой.
В тот день, когда немцы уходили из города, я с передачей пошла к тюрьме, но из окна никто не показывался. Я пошла на кладбище, где жили иподиаконы, и говорю им: "Владыки, очевидно, нет". Они мне ответили: "Мы подкупили дежурного немца, он открыл камеру и владыку выпустил". Владыка, когда его выпустили, сразу пошел на кладбище, а с кладбища пошел к нам домой. Это было 30 декабря (ст. ст.), в день Ангела нашей мамы (мученицы Анисии). Зашел и говорит: "Питоньки". Мама его напоила. Я прибежала с кладбища, увидела живого владыку, и радости нашей не было конца. Потом владыка попросил лист бумаги и написал о награждении моего отца митрой за его заслуги (митру сшили из сатина и украсили ее иконами и простыми брошками). И владыка дал папе напрестольный крест с накладным распятием, а с обратной стороны его открывается стеночка, где хранятся мощи. В крест вложены часть древа Господня и святые мощи: мучеников Меркурия, Мардария и Ореста, священномученика архидиакона Евпла, апостола и евангелиста Матфея, великомученика Пантелеимона, преподобной Пелагеи и преподобного Сергия Радонежского. Эту святыню владыка велел хранить и святых угодников прославлять".
Рассказ диакона Н. Поповича
Когда начался минометный обстрел, многие вокруг крестились, просили Господа о помощи. Об этом Николай Попович вспомнил через много лет. Тогда же он, 18-летний ефрейтор, даже не задумывался о Боге. И уж никак не мог предположить, что после окончания двух институтов и карьеры в Госплане станет церковным сторожем. Накануне Дня Победы о своем фронтовом и послевоенном пути рассказывает участник Великой Отечественной войны, клирик храма Спаса Нерукотворного на Сетуни диакон Николай Попович.
"На фронт я попал в мае 44-го, а в армию ушел в конце 43-го. "Сбежал" с военного завода, на котором работал. Это было обычное настроение - все мечтали скорее разбить врага, стремились на фронт, и никто не приписывал себе никакого героизма. Пять месяцев провел в пехотном сержантском училище под Костромой. Нас там учили и штыковому бою, и обращению с пулеметом, совершали мы учебные переходы. В общем, повезло нам, подготовили нас к фронту (вот после освобождения оккупированных территорий ребят 1927 года рождения оттуда на фронт гнали сразу, без подготовки). Хотя основной опыт приобретается в бою. Если сразу не убьют или не ранят, потом уже убить трудней.
Через 5 месяцев присвоили нам всем звание ефрейтора и отправили в Белоруссию. Я попал на 3-й Белорусский фронт (им командовал Черняховский), в 88-ю дивизию 31-й армии. Месяц стояли мы в обороне под Оршей, а потом началась операция "Багратион" (ею руководил Рокоссовский). Блестяще она была подготовлена! Первая же атака сокрушила немецкие позиции. Нас туда ввели вторым эшелоном после специально обученной дивизии. От Орши прошел с боями через Бобруйск, Борисов, Минск, Молодечно (Западная Белоруссия), Литву, Польшу. В сентябре, когда мы стояли в обороне под Сувалками (на подступах к Восточной Пруссии), был тяжело ранен. Слава Богу, незадолго до боя каску надел. Мы обычно ходили в пилотках, каски не любили носить, они тяжелые. Ненужное, конечно, это ухарство было.
А перед своим последним боем я пошел в хозяйственную роту поменять пулемет (мой совсем из строя вышел). Возвращаемся на позиции, смотрю - в траншеях каска валяется. Думаю, надо надеть, в пилотке холодно. И в ту же ночь немцы пошли в атаку (обычно они ночью не воевали). Мы стали отстреливаться, и после нескольких очередей я получил сильный удар в голову, потерял сознание. Очнулся, решил, что руку и ногу оторвало. Мне же 18 лет всего было, я не знал, что такое паралич. А левой стороны не чувствовал. И хотя я левша, с тех пор у меня левая рука слабее правой. Сделали мне операцию, самолетом отправили в Литву, там долечивался в госпитале и был демобилизован по инвалидности. А если бы не каска… И так чудом выжил, мне хирург сказал после операции: за тебя кто-то хорошо молился. Действительно, мама молилась за меня святителю Николаю.
Если бы в душах людей не сохранилась вера, мы бы не выиграли войну. Конечно, все это я понял намного позже.
Вспоминаю, что, когда начался жуткий минометный обстрел, многие крестились и взывали: Господи, помоги! Прекрасно, кстати, это показано в фильме "Они сражались за Родину". Есть там эпизод, когда по ним в поле бьют минометы (я в таких переплетах бывал, знаю, как страшно). Один из героев, которого играет сам Бондарчук, говорит: "Господи, спаси!" И осеняет себя крестным знамением. Он лежит в окопчике, рядом рвутся мины… Я сразу вспомнил войну.
В 70-е годы я познакомился с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским. Он пришел крестить своего сына (несчастного, больного человека) в храм мученика Трифона на Рижской, а я там тогда служил чтецом. После крещения на трапезе я, зная, что Смоктуновский фронтовик, спросил его: "Иннокентий Михайлович, вы на фронте были верующим?". Он говорит: "А как же! Иначе бы я не выжил. Когда начинается минометный обстрел, этот ужас!.. А я молюсь: "Отче наш, иже еси на небесех…". И смотрю - я живой!". Причем он это так эмоционально рассказал! Он ведь был настоящий герой - дважды бежал из плена, имел две медали "За отвагу". Вот пример! Но сам я во время войны над этим не задумывался - мне было всего 18 лет, я был комсомольцем.
Из рассказов протоиерея Василия Швеца
"Дело было в конце войны, когда наши войска стояли перед укрепленным районом Восточной Пруссии. Тогда явился Святитель Николай и повелел отслужить молебен перед началом штурма, предупредив, что иначе многие воины погибнут из-за неверия, а город так и не возьмут.
Но начальники наши не послушались вразумления, повели войска в наступление, и полегло там наших воинов многие тысячи, а укрепления так и не были взяты. Лишь когда подошли поляки и, узнав о явлении Святителя, попросили священников отслужить молебен, укрепленный район был взят нашими войсками совместно с Войском Польским.
Об этом случае я слышал. А вот моя встреча со Святителем произошла при таких обстоятельствах.
Весной 1945 года кто-то из начальства додумался напоить солдат перед наступлением. Целый танковый корпус пошел вперед, пьяные танкисты давили гусеницами немцев-беженцев на дорогах.
Наш минометный дивизион двигался по следам танкового корпуса, и все мы ужасались такой жестокости.
К ночи мы подошли к какому-то селению, расставили часовых. Я пошел проверять посты, после чего отошел в сторону от дороги, взглянул на небо - и остановился как вкопанный. На небе явились славянские буквы, которые не мог тогда прочесть, так как не знал славянского языка, разобрал только слово "БОГ". Это было какое-то озарение, я задумался о смысле бытия, о том, доживу ли до конца войны, о том, что меня ожидает - и так простоял всю ночь, не замечая времени.
Утром зашел в немецкий дом, недавно покинутый хозяевами. Печь была натоплена, кровати чисто застелены. Мне стало очень жалко хозяев дома, наверное, они где-то недалеко спрятались. Очень захотелось спать, и я решил устроиться на диване, чтобы не мять постель. Снял сапоги и только прилег, как в комнату вошел старичок. Русский с виду, благообразный, в простой одежде. Я решил, что это один из русских пленных или вывезенных на работу в Германию и удивился, неужели таких старых увозили на работы? Спросил его: "Ты откуда, дедушка, и как сюда попал?" Старичок ответил так: Ты задумался о смысле жизни и о смерти - завтра встретишься с ней лицом к лицу, но не умрешь, а впоследствии послужишь мне. Тебя до конца войны ни одна пуля не тронет, даже ноготь не зацепит - по молитвам твоей матери".
Затем старичок начал обличать меня в грехах, вспомнил всю мою жизнь. Упрекнул меня, что не исполнил обещания, данного матери, не причастился, а только поисповедовался, уходя на фронт. "За это ты долго еще не увидишь ее", - сказал старец. Обличал он и русских солдат за безобразия, предсказал, что они будут наказаны".
Старец стоял передо мной во время беседы, а я сидел на диване. В конце беседы я спросил: "Как тебя зовут, дедушка?" и наклонился, чтобы надеть сапоги. Когда поднял голову, никого в доме не было. Пошел по дому, заглянул за шкаф, затем спросил часового, не входил ли кто в дом и не выходил ли только что? Часовой ответил, что никого не видел.
А на следующий день я действительно увидел смерть лицом к лицу. Пошел по делам в штаб, перекинул автомат через плечо, хотя обычно ходил с пистолетом. На пути увидел, как в стороне от дороги метрах в пятистах что-то блеснуло. Удивился, кто там может быть - кругом наши войска, и решил подойти поближе. Когда приблизился вплотную к этому месту, обомлел: в укрытии находились девять немецких корректировщиков. Конечно, все стволы наведены на меня, за автомат хвататься было бесполезно - все равно не успею. Командир их вытащил пистолет, дал знак, чтобы остальные не стреляли и начал прицеливаться. Тогда я изменил направление движения и начал удаляться от них, каждое мгновение ожидая выстрела. Еще подумал: "Не так смерть страшна, как плен, они ведь могут скрутить меня". Вся жизнь прошла тогда передо мною, мышцы стали как каменные, казалось, что никогда не кончатся эти минуты, пока шел под пистолетом, направленным в спину. Когда зашел за ближайшую сопку, рухнул на землю, думал, что ранен, но оказалось, от нервного напряжения. Немцы так и не выстрелили. Потом доложил, что у нас в тылу корректировщики, но немцы успели уйти и я был очень доволен, ведь они меня не тронули.
Тогда я дал обещание исповедаться и причаститься после войны, повенчаться с женой и, чем смогу, послужить Богу.
В ноябре 1947 года, когда я уже жил в Ленинграде, явился во сне тот самый старец уже в архиерейском облачении и обличил, что не выполнил я обещаний своих: не повенчался с женой, не ношу крест, боюсь в доме иконы держать. Затем сказал: "Ты хотел знать мое имя - звать меня Николай, приходи ко мне", и назвал адрес. После этого добавил: "Через три дня ты узнаешь, как была спасена Россия и твой город, - не забудь об этом и поведай другим". Я запомнил этот адрес и, когда разыскал указанный дом, оказалось что это… кафедральный Николо-Богоявленский собор в Санкт-Петербурге (тогдашнем Ленинграде).
Через три дня я выяснил, что в Ленинград прибыл митрополит Гор Ливанских Илия и что завтра он будет служить Литургию в Николо-Богоявленском соборе. 9 ноября после окончания Литургии митрополит Илия преподнес храму частичку мощей святителя Николая, которая и по сей день находится в старинном храмовом образе Святителя перед солеёй слева от главного Престола. В кратком слове владыка объявил о цели своего приезда в град святого Петра - поведать жителям его о том, как заступничеством Божией Матери была спасена Россия в минувшей войне".
Прошли годы. И выполняя обещание, данное святителю, я стал священником".
Нательный крестик
Во время войны немцы вели на расстрел группу военнопленных. Палачи заставили русских солдат выкопать себе могилу. Когда яма была готова, один солдат, вылезая из нее, наклонился, и нательный крест на веревочке выскочил из-за пазухи. Немецкий офицер, увидев крест, сказал что-то конвою, и те отвели солдата в сторону, Всех товарищей его расстреляли, а он попал в концлагерь, но остался жив и вернулся после войны домой.
Евангелие на славянском языке
Один солдат рассказал мне о своем обращении к Богу во время войны. В одном из боев он был контужен и остался лежать на земле под мертвыми телами своих боевых друзей. Когда очнулся, увидел поразившую его картину: по полю ходила женщина с двумя воинами в старинных доспехах. У воинов в руках находились чаши. Женщина что-то брала из чаш и вкладывала в рот некоторых из лежащих на земле солдат. Подошла к раненому, а у него нет сип подняться, хочет крикнуть, а не может.
- А этот трус, - сказала женщина и пошла дальше. Непонятно, откуда у него силы взялись, приподнялся и закричал:
- Я не трус, помогите.
- Посмотрим, - ответила женщина, - найди Евангелие на славянском языке и всегда носи его с собой - тогда вернешься домой живым.
Наши войска уже отошли далеко, и ему пришлось выбираться из окружения. В ближайшем селе он нашел в брошенном доме Евангелие на славянском языке и спрятал его на груди. Когда вышел из окружения, естественно, попал в штрафную роту и почти до конца войны воевал вместе со штрафниками. Евангелие зашил в одежду и постоянно носил с собой. В каких только переделках не побывал, штрафников посылали в самые безнадежные места, в прорывы и т. д. Бывало, что после боя оставалась в живых половина подразделения - и он среди них; бывало, оставалось четверо - и он среди них, а бывало, что оставался в живых он один. И все же прошел по дорогам войны до победы и вернулся домой.
Подкова от святителя Николая
Одна простая верующая русская женщина во время Великой Отечественной войны постоянно молилась так: "Святитель Николай, спаси сыночка моего Васеньку от смерти".
А тот был командиром танка. Однажды подходит к нему благообразный старичок с бородой и говорит: "Мать просила передать тебе подкову: повесь ее в танке, и за всю войну ни одна пуля тебя не тронет.
И действительно, всю войну прослужил танкист на передовой без единого ранения. Вернувшись с фронта, увидел у матери икону святителя Николая, в которой признал того старичка, передавшего ему подкову.
А подкова эта сейчас находится в одном из музеев Санкт-Петербурга. Можно посмотреть и послушать, как экскурсовод повествует о "военном курьезе" - о том, как вера в "талисман" может спасать от смерти.
Сила простой молитвы
"Бдите и молитеся, да не внидите в напасть: дух убо бодр, плоть же немощна". (Мф. 26:41)
Эти рассказы священника С. Кистина, читанные и слышанные в разное время, объединяет одно - вера в Бога и молитва о немощи к Нему: Единому, Благому и Всемогущему[4].
1. Когда началась война, Андрея забрали одним из первых. Наскоро обучили и на передовую. В первые месяцы 1941 года немцы быстро наступали, окружая и уничтожая многие русские части. Так случилось и с ним.
Ночью, когда он с другом спал в одной хате, село было окружено. Из окна они видели, как колонна танков прошла по улице, потом проехали мотоциклисты, после всех появились автоматчики с собаками. Заходили в каждую хату, тех, кто выскакивал на улицу, немедленно убивали. Если кто стрелял из окна, то просто сжигали хату вместе со всеми, кто там был. Да и что сделаешь с винтовкой против автомата? Тех же, кого находили с поднятыми руками, выводили и увозили на грузовиках.
От страха Андрей начал молиться, да только из всех молитв, что его мать учила, ничего припомнить не мог, кроме какого-то начала, а чего, он толком и сам не знал: "Живый в помощи Вышняго, живый в помощи Вышняго…" - только и твердил все время.
Когда немцы вошли в хату, он с другом залез от страха под кровать. Андрей лежал с краю, а его друг ближе к стенке. "Живый в помощи Вышняго…" - продолжал повторять он. Что же немцы? Зашли, сразу вытащили того, кто лежал ближе к стенке, а его оставили, как будто это был мешок или пустое место, совсем не заметили.
Прочесали село, отобрали, что хотели, и уехали. Он же лежал, до ночи повторяя: "Живый в помощи Вышняго…" Лиха беда начало. В первой же деревне, где была церковь, достал нательный крестик и переписал весь псалом. Потом выучил его наизусть. Позже достал и молитвослов, читал, когда мог. Всю войну прошел, домой вернулся "живый в помощи Вышняго…".
2. Это событие рассказывал мне очевидец (будучи девятнадцатилетним солдатом, как он уверовал в Бога), фронтовик Лоскутов Тимофей Михайлович - житель г. Тюмени.
В начале 1943 года небольшая группа русских солдат в 20 человек попала в окружение к немцам. Когда их выстроили в шеренгу, пришел немецкий офицер лет 50-ти, который хорошо говорил по-русски. Обратился к солдатам с вопросом: "Кто верующий? Шаг вперед!"
Вышло 15 человек. Офицер стал подходить к солдатам и спрашивать, чтобы рассказали молитву. Рассказали только двое: один - "Отче наш…", другой - "Символ веры" (причем в одном месте он ошибся, и офицер его поправил).
После этого двое были отпущены, остальные расстреляны. Много имел скорбей вернувшийся солдат (который рассказал "Символ веры") от контрразведки "Смерш". Много раз его вызывали, допрашивали, кричали, подозревали в шпионаже, угрожали. Но он каждый раз повторял только то, что было. И никакая сила уже не могла лишить его жизни, выступить против Истины. Бог ли не защитит избранных Своих? (Лк. 18:7).
Очевидец всегда смотрел на него с удивлением и душевным трепетом, что все это не просто так. Что есть Кто-то, Кто повелевает жизнью. И Этот Кто-то, - решил он, - есть Бог!
"Я в Бога поверил на войне..."
"Я в Бога поверил на войне, - рассказывал дед[5], - и из-за одного человека. Звали Анатолий. Он служил в нашем танковом расчете с декабря 1941-го. Механиком. Парень был с Псковщины, из городка Порхова. Он был весь спокойный, с виду неторопливый. И всегда крест на шее. Перед всяким боем он обязательно осенял себя крестным знамением.
Наш командир - Юра, яростный комсомолец, прямо видеть не мог ни крестика этого медного, ни крестного знамения.
- Ты что, из попов?! - так и налетал он на Анатолия. - И откуда вы, такие, беретесь? И как тебя только на фронт позвали? Ты же не наш человек!
Толя с обычным своим достоинством отвечал не спеша, с расстановкой: "Я наш, пскопской, русской, стало быть. И не из попов, а из крестьян. Верующая у меня бабушка, дай ей Бог здравия, она и воспитала в вере. А на фронте я - доброволец, ты же знаешь. Православные всегда за Отечество воевали".
Юрка кипел от злости, но придраться к Толе, кроме креста, было не за что - танкист был как полагается. Когда в 42-м мы однажды едва не попали в окружение, помню, как Юрий нам всем сказал:
- Значит, если у немцев окажемся, всем приказ - застрелиться. Нельзя сдаваться!
Мы молчали, подавленно и напряженно, один Толя ответил, как всегда не торопясь:
- Я стреляться не могу, этого греха Господь не прощает, самоубийства, стало быть.
- А если к немцем попадешь и предателем заделаешься? - зло бросил Юрий.
- Не заделаюсь. Мы, пскопские, - людишки крепкие, - ответил Толя.
Слава Богу, мы тогда избежали окружения и плена...
В начале 1944-го, в Белоруссии, несколько экипажей получили приказ идти к узловой станции, где наша пехота уже несколько часов вела бой. Там застрял немецкий состав с боеприпасами - он тянулся на подмогу крупному соединению, что пыталось отбить у нас ключевую позицию... Бой был короткий. Две наши машины сразу запылали. Наш танк обогнул их и, на полном ходу, шел к уже видневшейся за деревьями станции, когда что-то шарахнуло по броне и вдруг вспыхнул огонь внутри в кабине. ...
Танк встал. Мы с Толей выволокли самого молодого из нас, Володю, из люка, на землю опустили и отбежали с ним метров на сорок. Смотрим - мертвый. Бывает, что сразу видно... И тут Толя кричит: "А где командир?" И верно, нету Юрия... А танк уже горит весь, полыхает. Толя перекрестился, бросил мне: "Прикрой!" - и назад. Когда я подбежал к танку, он уже тащил Юрку вниз. Командир был жив, его просто сильно контузило и обожгло. Он почти ничего не видел. Но именно он, услыхав вдруг скрежет, ... закричал: "Братцы, поезд! Прорывается!" ...
И вдруг мы услышали, как взревел и зарокотал наш танк... Танк горел весь, горел, как огромный факел. <...> Немцы, увидев несущийся на них огненный смерч, подняли беспорядочную стрельбу, но остановить Т-34 уже не смогли. Полыхая пламенем, танк на полном ходу врезался в передние вагоны немецкого состава. Помню, как лопнул воздух от адского грохота: это стали один за другим взрываться ящики со снарядами. ...
В медсанбате Юрка плакал, как мальчишка, и повторял, хрипло кашляя: "Миша, слушай, а как же Бог-то? Ему же, Тольке-то, нельзя было себя убивать. Раз он верующий! Что же теперь будет-то!"
Спустя два года я приехал на Псковщину, в маленький Порхов. <...> Я нашел небольшую церковь. Там бабушку Толи и самого Толю помнили. Тамошний старенький батюшка благословлял его перед уходом на фронт. Этому батюшке я честно, как на духу рассказал всю Толину историю и как он погиб. Батюшка задумался, перекрестился, покачал головой. И по полному чину отпел раба Божия Анатолия, за Отечество и веру православную убиенного. Душу свою положившего за Отечество".
Елена Михайловна Петухова[6] - ветеран труда, труженик тыла, почетный донор. В годы Великой Отечественной войны она была хрупкой девушкой, однако рыла траншеи, строила блиндажи. На Бобруйском военном складе (окраина Калуги) собирала мины и снаряды, на которые ставила штамп ОТК со своей фамилией. В ящики с боеприпасами Лена еще успевала вложить связанные ею теплые носки для наших солдат. Причем работала она под землей, потому что бомбили почти непрерывно...
Однажды Елена Михайловна рассказала такую историю.
"Во время войны мне было около 15 лет. Семья была большая, жили мы тогда в Калуге. Хотя я работала на военном заводе, приходилось голодать. Чтобы хоть как-то поправить наше бедственное положение, стали мы с мамой вязать вещи и обменивать на продукты. Для этого я с родственниками ходила по окрестным деревням. И вот, как-то раз зимой, поздней ночью возвращались мы домой из очередного похода, волоча за собой санки с вырученными продуктами. Мороз стоял жуткий, пурга, кругом - заснеженные поля. От холода дыхание перехватывало. Шли долго, все закоченели, руки и ноги как деревянные... А нас угораздило еще сбиться с пути. Ни дороги, ни собачьего лая, никаких признаков жилья. Сил идти уже не было... Стали прощаться: думали, что останемся в этой снежной пустыне навсегда...
В тот момент я от всего сердца, изо всех сил взмолилась Богу: "Господи, помоги! Спаси нас!". И вдруг произошло невероятное: вдали я увидела два огонька, слабый свет которых пробивался сквозь снежную круговерть. С каждой секундой они становились все ярче и ярче... Через несколько минут рядом с нами остановилась военная грузовая машина. Офицер быстро вылетел из кабины, узнал, куда нас довезти (оказалось, что нам даже по пути), забросил санки в кузов и доставил нас прямо к дому... Разве это не чудо? Слава Богу!"
|
