|
Трещины во льдах… Снова радости в Ленинграде. Попытки разговоров о переводе на Запад. Неурядицы в семье. 35 лет «Вымпелу». Адмирал Фокин. Ошибки партии продолжаются. Конец ветерану тихоокеанского флота! И, кажется, конец мне! Страшное ДТП. На корабле – ЧП. Вера улетела с сыном в Ленинград. Бухта «Разбойник». Последние дни на флоте. Увольнение в запас.
Трещины во льдах. Я еще хочу верить во что-то светлое, хорошее, честное. Хочу служить на благо флота, невзирая на грязь, в которой тонем. Один ли я такой?
А как же моя семья: жена, сын? В эти дни моей жизни. Стукнуло уже 4 года со дня нашей совместной жизни. Все вроде бы обустроилось. Верочку с большим удовольствием приняли в госпиталь, - она стала работать невропатологом. Сережка был с няней. Пометка в дневнике о том времени такова. “...Сказать, что доволен браком, это - врать себе. Много хорошего, но и “ненужностей” хватает...” Во многом виноват сам. Я - если честно - плохо воспитанный субъект, всегда способный сказать какую-либо нетактичность, сделать не так, как жена просит и хотела-бы. В башке у меня одно - работа, служба. А то, что крыша течет, то - ну, и что? Течет пока дождь. Дождь перестанет и на нас капать не будет. Каково звучит, а? А с другой стороны: что я могу на крыше сделать? Один. Без кровельного железа, без инструмента?
Один раз на день рождения я подарил ей авторучку. Прошло 50 лет. И сейчас стыдно. В другой раз - книгу. Смех. Умора. Позор. Грешен. Давило безденежье. Надо было занимать деньги. А для меня это - невозможность лютая. Ходить и “щелкать”? Надо было искать выходы, думать заранее... - Однажды зашел в комиссионку и купил ей блузку, как мне показалось вполне, приличную. И как же она меня “понесла” - критиковала... Да, как выяснилось, много у меня дури в башке и поступках. Худо приспособлен я для совместного, ежедневного тесного общения с женщиной, которой нужно постоянное внимание, забота. С женщиной, которая, где-то внутри, твердо усвоила веру в своей непогрешимости во всем. Надо делать так и только так!
И не хотел бы я быть грубым, невнимательным, тем более злым, жадным. Упаси бог!
“Шероховатости” взаимоотношений наших начались сразу. И не то, что мы бы ссорились. Несходимость в оценке тех или иных действия - да. Но все это стиралось сознанием, что она - Верочка, да сын дороги мне до бесконечности, что никто и никогда мне их не заменит. Даже если впереди будет сумасшедшая ругань - все равно она забудется, а в памяти и наяву останется милое лицо жены, ее улыбка, ее кристальная честность. И сын!
Но некоторые ее ухватки меня “убивали”. Однажды она довольно сильно шлепнула сынишку по лицу. И сейчас перед глазами стоит эта картина, Морозный денек. Солнышко во всю ширь, смеющийся Сережка у нее на руках. И его личико: пухлое, розовощекое. И вдруг: сильный удар. На, тебе! Я обомлел. А у сына сначала из глаз выкатились крупные слезы, а потом он заплакал.
- Ты что сделала? - спросил я изумленно у жены.
- Ударила!
- Так он же еще маленький!
- Ничего, пусть знает, что вертеться нельзя! Мое непонимание произошедшего не находило ответа.
Выпускник института, врач, которым читали курс психологии и такие штучки. А что дальше будет?
Итак, в деле воспитания сына она определила свое лидерство. Раз и навсегда. Она - мама, породившая его.
Однажды, как-то она назвала меня подлецом. Так, походя, без причины. Я остолбенел.
- Что ты, дорогуша, брякнула?
- Ой, извини, как-то сорвалось. Это не ты, не ты, - заторопилась она с ответом.
Таких “штучек” набиралось много, особенно по мелочам. Я не курил, не пил-бражничал, не таскался по шалманам, т.е. был свободен от всех тех смертных грехов, которые служат основой семейной ругани и ее развала.
Розовый налет у меня - молодожена постепенно темнел. Начала исчезать таинственная нить одухотворенности отношений между нами; какой-то внутренней магической силы, тянувшей меня к ней, какой-то ее исключительности в этом безбрежном мире женщин.
Она все больше и больше становилась женой, женщиной со свойственными ей слабостями, привилегиями, воспитанием. Ей казалось, что делать надо только так. И все. А если на все это наложить специфику моих воззрений, понятий, воспитания, то все и становило на свои места. Ореол ее исключительности медленно и верно съезжал с воздвигнутого мной же для нее пьедестала...
Жуковские страсти ушли. Политработники тоже осели, т.к. недвусмысленно и неоднократно повторилось о единоначалии в Армии и на флоте... Но ничего по существу не изменилось.
Служба на ТОФе, вдали от родимой Балтики меня изрядно томила. Несмотря на видимые мои успехи по службе - могу, могу служить! Есть способности - давило все. Я был под прессом. И жаждал обновления обстановки. Мысль о переводе на запад - невероятная! - не покидала меня.
В декабре мне дали отпуск. И мы с прекрасным настроением выехали в Ленинград.
Семья, есть - семья. И все свое бытие подчинено ее интересам. Конечно, Верочке нужно было кое-что из одежды. А на этот счет у меня в дневнике записано всего три слова: “...ужас женской натуры...” Мы ходили по этажам Фрунзенского универмага. Жена присматривалась, прикидывала, примеряла... Я изнемогал, ибо никогда в жизни мне не приходилось видеть сего таинства обретения вещи. Все не то, все не так! Но жена для меня была богиней. И я смотрел, сравнивал... Конечно, мой вкус никак ни укладывался в ее вкусовые рамки. И мы ходили, ходили, ходили. По ателье, Пассажу, Гостиному двору...
Новый, 1958 год мы встречали в компании - семье - коренных петербургских старожилов. Сестра Верочки - когда-то весьма и весьма пикантная дамочка - была замужем за Игорем Надпорожским - талантливым корабельным инженером. Его родители были весьма интересны. Отец - благородный, живой старичок был из рода духовного. А мать - потомственная дворянка, благородство которой было написано на ее лице, было видно по манере говорить, сказывалось на ее величавой походке. Мне было интересно. На душе - радости. Богатый стол. Могучая елка, до потолка в старой петербургской квартире. Всего было до 20 человек. Все - их родня. И танцевали до упаду. И ждали от Нового года чего-то...
Новый год всегда - таинство. Это - будущее. А кто его, свое будущее, знает? Никто. Как-то судьба повернет твою жизнь? Куда?
После встречи Нового года все пошло своим чередом. Визиты к знакомым, прогулки по городу, в кино, умудрились попасть в музкомедию! И хорошо помыться в бане! Калейдоскоп событий. Не забыты были и музеи. И Русский, и Эрмитаж, и Связи, и Академия художеств, ей как раз было 200 лет. Да, я “завернул” еще в Мраморный посмотреть: не рухнули ли мраморные колонны, не исчезли ли наши доблестные курсанты и прекрасная половина пола - наши ленинградские девушки! Фактически, я с ним пришел попрощаться. Отчетливо, в упор на меня посмотрела моя юность и отвернулась. Навсегда!
Были и полезные встречи, которые давали мне шанс вырваться за Запад. Я получил рекомендательное письмо к начальнику одного из управлений флота, кап.1 ранга М. И вот я в поезде. Опять один. Верочка осталась с Сережкой в Ленинграде, с надеждой, что “сработает” возникшая связь с высокопоставленным чиновником, кстати, близким родственником Надпорожских. На это и был сделан расчет: я - во Владивосток, жена - в Ленинграде. Чуть спустя, я понял, что опять сделана жестокая ошибка. Ну, нет ума! И точка!
В Москве меня встретили любезно. Пообещали. Я даже согласился на понижение в должности - на месте виднее, разберусь. Началась беготня по кадрам. День, два, три... Они разговоры-выяснения. И, где-то внутри, у меня засело сомнение. Это же афера! Я никак не приспособлен к таким “операциям”. Я простачек-дурачек, наивный до бесконечности. У меня спрашивают - я отвечаю, как есть. У, у, деревня! Нет, чтобы напустить понту!
В поезд на Владивосток сел в расстройстве, которое не покидало меня все 9 суток езды. И, наоборот, от вынужденной бездеятельности - из поезда не выпрыгнешь! - оно усиливалось. Зачем же я оставил жену и ребенка! В надежде, что я за месяц-два смогу через М. перевестись на Запад? Какие наивные настроения. И опять мне предстоит жестокое одиночество.
Я, как узнал, корабль мой, “Красный Вымпел” заканчивал свое существование. Личный состав уже начала расписывать по другим кораблям, а документы на корабль ушли на его списание и передачу в музей ТОФ. Я практически опять оставался не у дел.
Горькие размышления съедают меня. Что делать? Безбрежна в мечтаниях только юность. А потом? Его встречают жизнь и берет за горло мертвой хваткой.
Сейчас, как и 2 года назад говорят о демобилизации. Мне кажется все это результаты узколобия. Никто не может заглянуть на 5 лет вперед.
Гении! Кому нужны были училища, разросшиеся как грибы после дождя? Это не подготовка кадров. когда курсант в корне идейно загнивает уже на первом курсе. А что делать мне? Если я вообще не видел своего паспорта? Да, пришел пацаном, пришел без оглядки, мечтал о корабле, службе. О беззаветности своей молчу. Оказывается, это просто была наша глупость. А кто мог подумать, что ты превратишься в отброс флота, а флот в отбросы...
Да, и нельзя скрывать от себя, что в семье неурядицы. Как ни крути - идут нелады. В своем письме от начала февраля, сразу после возвращения из отпуска я своей жене пишу... Теперь о недостатках. Конечно, сейчас есть время способно проанализировать почему у нас столь часто возникает шум? Я тебе скажу прямо. Мы, т.е. я и ты еще - дети. Самые настоящие, которые не знают толком, что им надо в жизни, не знают или, вернее, не хотят понять толком, что надо быть серьезнее... И , ей богу, Веруся, ты все же не самокритична. Тебе временами кажется, что я держусь только Сергея. Конечно, Серега для меня почти все. Но я говорил об этом так: если бы не Сергей, то... Но ведь и ты еще в запале что только и не говорила, начиная от “пса Артамона” и кончая “сволочью”. То, что я пес, это - верно. Но то, что я - сволочь по отношению к тебе - грубая неправда! Ох, молотим мы языком без оглядки!..
Каждый день новости одна “лучше” другой. То убивают, то чуть-чуть дают дохнуть, дескать, жив будешь. Запад ушел в какую-то непонятную даль. Сколько было веры в перевод, когда был в Ленинграде и сколько неверия вливается в душу каждый день. Вот она жизнь!
А тут еще новость. Оказывается, моя благоверная ругается с матерью?! В чем же дело? Уж с матерью-то ругаться зачем? Что отравляет ей жизнь в этом прекрасном городе? И уже жалеет, что осталась в Ленинграде...
А я вижу ее во сне хорошей и точка! Симпатичной, красивой, внимательной и нежной, - это выпирает наружу, заслоняя всю ее ругань, все ее недостатки. Въедается мысль и чувство, что жена и сын для меня что-то бесценное в жизни. Когда жена улыбается, я становлюсь безвольным.
А жизнь “Вымпела” тем временем “трещала” по швам. Еще совсем недавно было решение Военного Совета ТОФ оставить его как музей-памятник. Казалось бы, - скала! И я было забегал... Но спустя некоторое время появился приказ начальника штаба флота. Конкретно он приказал людей не давать, офицеров разогнать, корабль на слом... Ей-богу, у меня волосы стали дыбом. Как после этого скажешь, что на флоте есть порядок, когда рядом сидящие люди, - адмиралы! - не могут принять согласованного решения. Сегодня - одно. Завтра - другое.
Теперь что творится на корабле? Морякам было сказали, что все будут демобилизованы.
Те, на радостях, оповестили пап, мам, невест, жен... А теперь? Отбой! никакой демобилизации! Ну, что, а это служба? Ведь перед нами - люди!
В марте пишу брату “...один дух витает сейчас над флотом - разложение. Никто, мне кажется, не имеет благородных помыслов о службе флоту, каждый дрожит за свое место и боится, что его выбросят, как собаку... Горько сознавать свою ненужность...”.
25 марта 1958 г. отметили 35-летие “Красного Вымпела” дорого мне до бесконечности. Провели этот день хорошо, прямо надо сказать, были ветераны корабля, набежали корреспонденты, мне пришлось выступать по местному телевидению.
Кстати, на другой день мне испортили настроение. Наши доблестные идейные борцы - политработники. Как горько сознавать свое бессилие. Сколько глупости. У меня в голове родился термин - упругая тупость.
Так в чем же дело? Первого апреля 1958 г. была отправлена последняя группа демобилизованных. Уехали по домам почти все. Итак, как боевой корабль “Красный вымпел” перестал существовать. Думал ли я дожить до такого времени. При отправке, на вокзале кое-кто из них напились и валялись в грязи как свиньи. У меня же в душе от такого зрелища твердеет один вывод.
С людьми, если надо чтобы на корабле флота был порядок воинский надо быть требовательным. Если кто-то ошибся по незнанию - можно и нужно объяснить, если по лени, в нерадении к службе - строго взыскать. Людей шкурничающих, позорящих честь корабля, пьяниц и разгильдяев - наказывать! И до тех пор, пока не освоят азов службы. Что можно и что нельзя делать. Причем, подавляющая масса - хорошие, честные и симпатичные парни. Единицы - 5-10% достойны всех этих страстей. А полтора-два процента достойны самых жестких наказаний. Они разлагают весь коллектив своей наглостью и неповиновением.
Конечно, я, как командир получил взбучку - не мог видите-ли “обеспечить”. Что обеспечить, если люди получили документы на руки и последний раз плюнули на флот. Они демобилизованы!
Опять довелось слушать адмирала Фокина. Он, мне кажется, идеалист. Видите-ли ...высшее офицерство уже проникалось чувством ответственности за судьбы флота, а молодежь - нет...” И все в таком же духе часа полтора. Наказ его - это чушь и незнание дела.
Я, капитан-лейтенант всеми своими фибрами души понимаю, что это совсем не то, о чем надо говорить людям. Лично меня до глубины души задели эти слова. Как это грубо, не честно, не справедливо. Кто меня знал и видел пятнадцатилетним, мечтающим о морских просторах, кораблях? Душа моя была открыта флоту, на котором я хотел бы быть хотя бы юнгой... Э, да что говорить! И в 20 лет я был чист, в помыслах своих, как стекло. Ведь я тогда облазил все корабли флота. Хотел все видеть, все знать. Флот был мой, до гроба.
И в 25 лет я еще говорил: Даешь службу! Я никогда не думал, что буду лишним на флоте. Нас так воспитали. Я никогда и подумать не мог, что флот обернется для страны обузой. И вот наступили времена, похожие на дурной сон.
Как можно упрекать офицера в нерадении к службе, когда он не знает, но отчетливо себе представляет, что его могут выбросить, как ненужный хлам при очередной “проверке”. Неужели трудно понять простую вещь: ведение военного дела и сельского хозяйства - два разных дела. И чем больше офицер служит, тем дальше он уходит в свою специфику. Это огромный пласт профессиональных морально-этических, психологических, экономических, возрастных категорий. Офицеры становятся заложниками политических игр.
Вот слышится иногда смех обывателя... Майор-то до грузчика докатился...”. Люди смеются не подозревая, что у этого майора не было юности, что ему в 16-18 лет дали в руки старую винтовку и бросили в бой, что он кроме окопов войны, да заокопной, серой жизни в глухом гарнизоне ничего и не видел... Эх! дал бы я этому смехачу в зубы! Ведь у человека потеряна жизнь, хотя он и остался жив. В 40 лет - на улице. Без кола, без двора! С семьей.
Короче говоря, говорить с молодыми лейтенантами на эту тему просто страшно и стыдно. А как хотелось бы служить с сознанием важности своего дела, сознаниям его необходимости. Мои зубы скрипят - так хочется. Но это уже невозможно, ибо заплевана душа. Если бы наш адмирал был поумнее, он бы попросил вон с флота всех тех, кто засиделся, засопливился, притаился, притерся и... давно уже не служит флоту! А отбывает номер! Офицеры - становой хребет флота, а их гнут в бараний рог. Порядок на флоте будет тогда, когда офицеру укажут на Устав и прикажут действовать без оглядок и сомнений, не будут драть шкуру за мелочные ошибки, и будут... уважать! Не на словах, а на деле.
А тем временем мы с женой переписывались: как быть? Что делать? Вырваться на Запад не удалось. Об отпуске в ближайшее обозримое время не приходилось и думать - у меня же нет должности! Скоро не будет и денег. Теперь мы выясняли и отношения. Верочка писала, что нужно то... то... то и т.п. Меня это стало донимать. В марте я ей пишу “...Неужели ты еще не поняла, что не мне нужно твое умение хозяйствовать. Оно тебе нужно. Тебе - как воздух! Ведь после твоих разговоров, что у тебя ничего нет я готов собраться на Северный полюс, куда угодно, лишь бы у тебя что-то было. А я повторяю, что мне ничего не надо...
…Сегодня ты меня “обрадовала”. Это самое бездушное и злое письмо из всех, которые я от тебя получил за все время. Я, конечно, понимаю тебя. Чем больше у тебя успехов в Ленинграде, тем ненужнее становлюсь я. Не такое я ждал от тебя письмо...
Я не знаю твоей реакции на мои последние письма, но скажу одно, - независимо от ответов твоих - глупое мое сердце все еще любит тебя. Сын до бесконечности дорог...
Приезжай с Сергеем. Должность мне дадут. Сережку устроим в садик. Ты будешь работать. Проживем, мы молоды и сильны.
Жестокая нужда теснила нас. Мне хотелось бы видеть свою жену хорошо одетой. Она заслуживала этого. Мне обидно было жить в жалкой клетушке... Это я-то, капитан-лейтенант флота российского! А оглянувшись вокруг видел: рядом, в таких же условиях жил командир эсминца; прибыл после окончания Академии кап.2 ранга Ч. - и уже полгода с женой и ребенком жил в гостинице и т.п. Хорошо жили те, кто “проросли” тут, во Владивостоке. С годами, связями, должностями... Мы вынуждены были бедствовать.
Однако, суровый тон письма моей жены к началу апреля сменился.
8 апреля я получил письмо. И мое сердце радостно всколыхнулось. Я тут же ей написал: “...Получил от тебя письмо. очень рад. Оно такое тихое, спокойное. Читал про Серегу - шалопая - очень интересно. Щемит душу от мысли, что его нет со мной. Как глупо не видеть его в такое время. Вообщем, без вас жизнь почти каторга. Молю бога, чтобы он дал мне силы дождаться вас. Сегодня погода отвратная. Ветер из Гнилого угла. туман и сырость кругом. Завтра, для вас будет солнце! И теплынь...
Ты пишешь, что ругаться не будешь. Отлично! А я не буду делать глупостей. И не буду свиньей. Ругань идет только от бескультурья. Надо следить за каждым своим словом и движением...
За последнее время у меня, конечно, было достаточно времени, чтобы проанализировать всю нашу совместную жизнь. Отбрасывая детали я могу тебе сказать следующее: жить можно, только надо быть значительно серьезнее. Ты извини, но в моих глазах ты - большой, милый, добрый ребенок, не умеющий в практической жизни сложить два и два. Убей меня Бог, но ты, Верочка, такая. И виновата твоя мать. То, чему она тебя учила, ты по гроб своей жизни будешь самым добросовестным образом выполнять. И тебе в голову не прийдет, что можно делать не так. А чего не умеешь - того нет. Мы прожили с тобой наиболее трудную часть жизни. Это объяснить не могу. Но чувствую. Ты на голову стала выше, умнее, трезвее.. Ну, а когда психовала, то - зря! И зря думаешь, что я не понимаю твоих терзаний. Конкретно, я тебе предлагаю следующее: Сережу оставлять в Ленинграде считаю преступлением. Без него нам не жить. Сейчас я знаю, что он видит мать. А если ты будешь здесь, а он в Ленинграде? Что он увидит? Архитектуру дворцов? Музеи? Театры? Чушь. Ему нужны мама и папа, а все остальное - хоть Гренландия! Вообщем, я хочу быть отцом, хочу видеть, как растет сын. Нет сына - нет ничего... далее, тебе с работой можно повременить, попробовать отбросить горячность в барахле, попробовать пожить - похозяйствовать на 1200-1400 р. Ведь, люди-то живут на такие деньги! Надо кончить трепать себе и мне нервы с тряпьем, легче будет тебе, мне... Ты попробуй побыть хозяйкой, это - слабое твое место. Только после этого может появиться если не достаток, то хотя бы не будет прорех. Тебя я этим обижаю? Но это - мое мнение. Учиться никогда не поздно. Я же свой почерк вывернул наизнанку в 27 лет! Смог! Хотя вся наука говорит об обратном.
Конец апреля - май 1958 г. - моя весна. Радостная, жизнеутверждающая. 19 апреля запело в душе от известия, что Веруня с Сергеем едут. Заждался я их.
Встретил их в 30 км от Владивостока. На Угольной. Верочка выглядела отменно. Молодая, красивая, какая-то воздушная. Почти 10 суток духоты вагонной, временами жары и неудобств не сказалось на ее внешнем облике. В первое мгновение, когда увидел ее лицо - внутри что-то екнуло: боже мой, как она прекрасна! И это моя жена! И она приехала утолить все мои желания... А Сережка сидел на... горшке! Улыбался.
Дни моей жизни замелькали в счастливом забвении суровых реалий жизни.
К концу мая надо было уходить с “Вымпела” - его вот-вот должны были вытаскивать буксиром и ставить музеем-памятником на 31 причале напротив штаба флота, в центре города. Я был уже лишним. Политуправлению флота беспартийный большевик был уже не нужен. На “Вымпел” пришли другие люди. Тоска по кораблю защемила сердце.
На сей раз мне под командование дали самоходную плавмастерскую для оперативного ремонта подводных лодок. Да это был бывший японский сторожевик, полученный в 1945 году по репарациям.
“Умные” люди в Техупрфлоте сделали надстройку на верхней палубе от бака почти до кормы. Сказали, что это - механический цех. Поставили туда с десяток станков... Внешний вид получился вполне сносный, но... мореходность? Она вызывала у меня большие сомнения. При хорошей волне - его место на дне моря.
На каждом корабле главное - личный состав. Кто, на каком месте, что знает, что умеет. Развал, учиненный бывшим командиром не поддается описанию Матросы, предоставленные сами себе, - делают что хотят. Понятия о боевом номере, обязанностях по тревогам имели самое смутное. Грязь, отсутствие кубриков для жилья, гальюнов камбуза... На корабле шел ремонт. И тут же началось наушничество. И, ко всему прочему, недостачи имущества. Во, попал! Но бывший командир был переведен в штаб флота на... повышение. Знайте наших, местных. Мне он шутливо сделал ручкой:
- Работай, работай... А я пойду посижу в штабе. Поуправляю.
И мне пришлось начинать почти все, как на “Вымпеле” сначала. Но, грешен. Уже не с теми силами, не с той энергией, не с тем духом. Более того, у меня в голове прочно засела мысль, какое-то наваждение, что я имею дело с теми же людьми, со своей старой, вышколенной за две навигации командой “Вымпела”.
И раз, и два, и три, отдав приказания я обнаруживал, что дело не идет. Распущенность личного состава нужно было признать вопиющей! А пьянство - в порядке вещей. Временами я молил Бога: за что такое наказание? И, тем не менее, надо было работать и работать.
Согласно приказам ремонт должен был закончен. К концу года корабль должен бы введен в строй, как плавающая единица, пригодная к выполнению боевых заданий штаба флота.
Офицеров на корабле по штату не положено. Одни мичманы. “Тормоза” - как точно прозвали их на флоте. Люди знающие. Практики. Но разложившиеся окончательно. Корабль должен выходить в море, в туманы, в непогоду, а на мостике один магнитный компас. Лага, эхолота, радиопеленгаторов - нет. Радиолокации - и в помине. Где штурман? Это мой первый вопрос к своему начальнику, инженеру-механику с молотками на погонах – Речистеру – еврею, уверенному в себе до бесконечности.
- Дадим на выход с другого корабля! - бодро ответил тот. - А кто будет готовить все это штурманское хозяйство к выходу?
- Вы - простодушно, от дикой серости своей в этом деле, - сказал механик.
Я понял, что обучать своего командира азам корабельной науки бесполезно. И опасно.
Так на флоте делалось многое. Команды отдавались без знания, непонимания, а потом - аварии, гибель судов и людей.
Что же делать? Потребовать переделать штатное расписание корабля? Анекдот. На это надо года два. Ибо все решает Генеральный штаб. Да и решит ли?
Одним словом, грохот и сварка на корабле продолжались. И тут случилось...
Один из мичманов - легендарный Мотков, который в 1954 г. догадался отснять в свое время Хрущева на крейсере во время его похода в Китай - сумел уговорить меня купить в ОФИ флота мотоцикл. И я, купил. И поехал. И разбился. Почти насмерть.
Эти мгновения запомнились мне на всю жизнь.
Усевшись в седло и запустив газ я рванул по дороге к одной из проходных завода. Время было уже позднее. Вылетая из крутого поворота я увидел, что грузовые ворота проходной уже закрыты! Соображать было уже некогда. Я резко чисто инстинктивно отвернул в сторону и только тут, в последнее мгновение обнаружил железобетонную стенку. Она была под носом.
Надо же, конец - мелькнуло у меня в сознании.
Спасло меня чудо. На бровке меня подбросило из седла и я как-то умудрился откинуться головой от руля. А, по существу от стенки, о которую через мгновение должна была разлететься эта голова.
Мотоцикл оказался разбитым вдребезги. Переднее колесо почти сошлось с задним. Я - на земле, в крови. Сознание не терял. Ни на секунду. Боли не чувствовал. Откуда кровь? Я судорожно прощупал тело. Ага, вот! Да, она - кровь теплая и липкая - стекала из промежности по ногам на землю. Я сел. Потом, пришлось лечь. Набежали матросы. Меня перенесли на рядом стоящий эсминец. Врач корабля, молча, осмотрел, и дал команду на вызов скорой из госпиталя. И через каких-то 20 минут я лежал на операционном столе.
Как потом мне сказали, корабельный врач после команды о вызове скорой, тихо своему заместителю сказал:
- Пожалуй, он уже не жилец!..
Но умелые руки опытнейших флотских хирургов сделали свое дело. Все зашили, заштопали.
- Да, молодой человек, Вам повезло. Еще бы немного и.., - так говорил хирург мне на следующий день.
Оказывается задней ручкой, за которую обычно держатся седоки, мне сзади срезало прямую кишку, оборвало всю мякоть и оголило артерию. Последнее было - самое страшное. Если бы разорвало ее стенку, то остановить кровь было бы невозможно. Слишком велик напор и объем крови. Я был на краю своей могилы.
суровых реалий “Располосовали” меня здорово. Три дня я лежал в кайфе. На четвертый день я обнаружил весьма и весьма сильные боли в тазовой области.
- В чем дело, доктор? - спросил было я.
- Вам перестали колоть обезболивающие, - коротко ответил хирург.
А я то, балда, и не знал, почему это у меня блаженное состояние из потустороннего мира. Через месяц я выписался. Тихо зашагал. Но последствия этой травмы были тяжелыми. Около двадцати лет я не мог толком стоять. Через пять-десять минут после того, как я входил в трамвай, мне надо было браться за поручни и “снимать” все тело, иначе колющие боли в пятках остановились нетерпимыми. Оказались и другие осложнения, которые были связаны с разрезкой нервных окончаний прямой кишки. Это - на всю жизнь! И около тридцати лет я не мог спокойно смотреть на дорогу, забитую транспортом.
Другими словами, физический и психологический удар оказался весьма сильным.
А “Ямадзука” - так прозвал я свой корабль, требовал внимания, хлопот, движения, тем более командира.
И хвастать успехами мне не приходилось. Слишком много было дел. Слишком мало было времени. И я, оказывается, был уже не тот, кто стоял на мостике десантного корабля и “Вымпела”. Первые 5-8 лет службы меня съели.
И, тем не менее, в декабре - опять зима! - мы снялись с якоря и швартовов. Начались испытания. 29 декабря, в канун 1959 года мы возвратились с мерной мили из Амурского залива. “Ямадзука” разогнался и дал... 10 узлов! Для сторожовика мало. Для плавучей самоходной мастерской - много! Итак, корабль родился! Швартовкой в щель между кораблями я кое-кого удивил...
Но почему так мало затронута душа и не поет сердце?! Жизнь превращена в борьбу за кусок хлеба. Нет высшего, духовного интереса. Или я начал стареть душой. Обидно, что так рано.
Катастрофа. Я без флота - ничто, даже трудно себе представить насколько я слаб и бесполезен во всем этом страшном людском мире. Мне уже за 30, а я ничего, кроме флота, не видел. До чего же это плохо. А что я могу сделать, если потеряна “твердь” флота, если с тобой могут разделаться, как бог с черепахой в любой момент, если ты все время находишься под угрозой...
С мая по декабрь много утекло воды и на семейном фронте. Опускаю детали. Но 31 декабря 58 в 22.00 в своем дневнике я сделал запись... Мысли мои обращаются к сыну, Сергею. Это единственное существо, которое составляет вторую половину смысла моего существования. Кровью облито сердце. Семья все же развалится, как это страшно и непонятно. Я - глупый, я - дурашливый, я - малосимпатичный во всех отношениях человек. Черствость во мне сквозит от роду. Вообщем, точка.
Эх, Сергей, Сергей! Маленький, глупенький, милый сынишка. Сколько пройдет еще лет, прежде чем ты сможешь понять меня. Ведь жизнь-то проходит боком, мимо, забирая силы и отнимая будущее. Как это страшно. Рад только тому, что в жизни все же было истинное счастье - я любил Вас!
И, буквально, через 10 дней записано следующее... Судьба гнет меня в бараний рог. Вижу, чувствую, знаю. Каждый день неприятности: то этот, самовлюбленный до безобразия - мой начальник, - то камбуз, то матросики. Сегодня, в ночь сожжен котел. Это уже ЧП - корабль выведен из строя, еще не успев войти. Будет приказ. Мне крупно влетит.
А котел сожгли просто. Со “вкусом”. Матрос Е. должен был заступить на вахту в 24.00. Из увольнения пришел “поддавший”. Дежурный по кораблю не заметил или не захотел заметить. Вахта легкая. Котел работает. Теплынь. Светло. На приборах - полный ажур. Что еще надо простому человеку? Сел. Разморило. Заснул. В 4 ночи, как раз к смене, котел был “готов”. Был новый. Рабочие завода ставили его и регулировали почти месяц. Сгорел в одночасье. В результате - остаток грубо перегоревших трубок - хлам.
Мой начальник быстро сообразил, что шум поднимать не надо. Сам же больше всех и получит. Значит, мне - очень сильное внушение. Матроса пожурили: как же ты так, милый? И дали 2 наряда. А наверх доложили что “обнаружена неисправность в котле”. И корабль - снова в ремонт. На доводку котла. Но так как подчиненность прямая в техупре флота - купили и поставили новый.
По всем законам матроса надо было судить, чтобы всем было неповадно спать на вахте. Но, проще пихнуть командира, офицера, унизить его, оскорбить...
Всеми своими потрохами чувствую, что на этом корабле еще ничего и не сделать. Слишком велика прослойка мичманов - хитрющих и изворотливых людей, прослуживших на флоте по 15-25 лет, повидавших все и вся. И таких командиров, как я, они уже видели и надоели они им до смерти. Они устали. Они делают вид, что слушают. Всегда отвечают: Да, Да, Да, но ничего не делают. Золотой фонд флота! Их тронуть, привлечь к ответственности - за тот же котел - было немыслимо. Кстати, у меня все пятеро были стародавние члены партии. От механика до интенданта. И на этом корабле начали “шептать” в политотдел на меня: “...Слишком круто берет, с нами, членами партии не советуется...”
По весне пошли разговоры, что нас должны отправить в Совгавань, на “укрепление ремонтной базы” - Это для меня был конец. Надо было что-то делать. В середине мая я “уломал” начальника и вылетел в отпуск, т.б. что жена с сыном месяц, как уехали в Ленинград.
Отпуск начался сказкой. Впервые был введен авиарейс на реактивном, ТУ-104. Садились в 10.00 на военном аэродроме. Гражданский - не имел такой длинной полосы. И в тот же день, в 14 с небольшим - посадка в Москве. Это было необычно, непривычно, невероятно. И тем не менее!
В тот же день попал на американский балет на льду, в Лужниках. Мастерство фигуристов, обилие ярких разноцветных огней, прекрасная музыка, шуточные танцы и все это в темпе, темпе, темпе. Какой-то калейдоскоп, феерия, волшебство... И после балета - в поезд, в Ленинград! Невероятно, но факт. В один день можно покрыть расстояние в 10000 км не какому-то рекордсмену, а простому человеку. Воистину началась новая эра человечества. Быстро, надежно, эффектно.
В к/т “Ленинград” меня поразило панорамное кино. Оно только-только появилось и тоже вызывало чувство восхищения человеческим гением.
На этот раз мы “выехали” втроем в Георгиевск к родителям. Надо было показаться, посмотреть как они живут и самим немного вдохнуть благодатным воздухом Кавказа. В “обойме” путешествия оказались Пятигорск, Ессентуки, Кисловодск...
Две недели пролетели, как один день. И мы снова в пути по дороге во Владивосток.
Столица флота встретила нас теплом и светом. Как-никак уже было ближе к концу июля. Туманы и сырость ушли из города до следующего года. На корабле шли ремонтные работы. Я начал снова “штурмовать” отдел кадров флота: мне надо было остаться во Владивостоке. В конце июля случилось почти чудо - на корабль назначили другого командира! Свою радость я скрыть не мог. Не мог я открыто сказать и о чем думаю, про моих “благодетелях”, которые бдительно опекали меня по линии партии. И учили. Если с начальником отдела была какая-то ясность и он отчетливо видел мою сильную сторону, то с этими иезуитами ничего нельзя было сделать. Сегодня - одно, завтра - другое. Всегда с личиной “благорасположения” - к правому и виноватому. Конкретно ни за что не отвечают. Жрецы сегодняшнего дня. Служители, глаза, уши и руки политического руководства страны. А я - дурачок! Еще во что-то верю. В идеи партии. Газету не забываю. Написал статьи о Чесме и Гангуте. Под юбилейные даты. В редакции меня встречают как человека, с которым можно серьезно говорить. Кстати, они же политработники кондовые! Почему у меня с ними один язык?
Я 29 июля 59 г. с причала помахал ручкой уходящей в Совгавань не ставшей мне родной самоходной плавмастерской - ПМ-63. И оказался без работы!
Две недели я загорал на солнышке в самом натуральном виде. Купался днями в Амурском заливе и ждал назначения.
Верочка снова начала психовать. Увы! Я ничем не могу помочь ей. Ни в получении должности, ни в квартире, ни в переводе на Запад. Душа у меня пуста и спокойна. Мне очень тяжело достается ее добропорядочность. Кошмар упреков, наверное, мне будет сниться еще долго. Я согласен петь ей “заупокойную”: пусть едет в Ленинград, пусть строит свое блестящее будущее, она все-таки тщеславна. Знаю, что в минуты одиночества мне будет очень тяжело. Я знаю свою натуру. И, кажется, единствнной радостью у меня будет сознание, что есть сын - Сережка. Жаль, что она не дает ему ребячиться... но я надеюсь на свою кровь, которая попала и в его жилы.
Итак, нет перспективы на флоте, нет квартиры, далек Запад, фактически ушла жена...
Наконец, меня назначили помощником командира корабля - транспортного судна японской постройки, водоизмещением более 3 тыс.тонн! Предполагается, что он будет штабным, техупрафлота и будет стоять в бухте Разбойник.
Опять корабль, на котором несусветный бардак! Нет ничего живого. Нет элементарной организации. Документация запущена до предела. О боевых тревогах все забыли. И, главное, не от кого принимать дела. Помощника не было уже больше года, а командир - фраер - уже давно собрался в Финляндию за новым штабным кораблем. Блатник, из местных.
...И пошла моя служба, поехала. Что делать? Надо работать, разгребать Авгиевы конюшни. Работай, Юра, работай!
Вчера - 4 сентября - судили лейтенанта флота. Суд чести поразил меня своей бессовестностью, своей глубокой ложью. Все орали о Родине, о партии, а человек просто подал рапорт о своем нежелании служить на флоте. Сколько они проявили “государственности”, чтобы отнять у человека желание работать в народном хозяйстве и чувствовать себя полезным обществу. И как-то обустроить себя в жизни.
Нет! Ты послужи, угробь себя, а выбросят они тебя потом, когда выжмут все твои молодые силы, когда тебя морально искалечат.
А сами-то они кто? Успели удобно устроиться. Человеческое начало утрачено. И прикрыто дешевой фразеологией.
А я хотел бы поднять, переворошить, вытрясти разжиревший на костях кораблей “этот” флот. Не верится, но хочется, страшно хочется видеть флот помолодевшим. Выгнать бы свору бездельников и бюрократов, зажравшихся, опустившихся, которым ничего не надо, кроме собственного благополучия
. Имел честь - когда стоял в ремонте - убедиться в том, куда уходят народные деньги. Главный финансист флота по ремонту кораблей - долговязый улыбающийся еврей с гнилыми зубами - популярно объяснял мне “как” он тратит деньги.
- А чего мне мелочиться? На год мне дали...
И он назвал астрономическую сумму... Если не потрачу, то на следующий год мне ее урежут...
А надо ли так ремонтировать старый корабль, нужно ли строить новый. Сколько это будет стоит - никто таких вопросов не задавал. Все помнили завет Владимира Ильича - “Берегите Красную Армию, как зеницу ока...”
В середине сентября мы ушли в Стрелок. Видимо насовсем!
Шли всего 4 часа. Оказались в Абреке-Промысловке-Разбойнике, вот таких красивых названиях. Я не первый раз в этих местах. Бывал еще в 51 году. Но впечатления “богатые”. Солнце печет. Кругом горы. Все в зелени. Рядом селения. Называется... Крым. Не смешно. На горизонте - море. Виден остров Аскольд. После шума и гвалта завода - наступила божья тишина; после выматывающей беготни и напряжения всего себя - размерная неторопливость и безделье. С первых дней выяснилось, что харч - плохой. Картошка - сухая. Мяса нет. Но, учитывая, что купаемся, загораем , условия - курортные. Начальства нет. От одних ушли, а другим не до нас, хотя отход корабля торопили, как на пожар.
Что еще? Промысловка - планируемая главная база ТОФ - в 6 километрах. Типичное захудалое село с еле заметными признаками цивилизации. Есть кино, баня, парикмахерская, магазин, базарчик на 5 лотков, 10-15 домов стиля “модерн” для офицеров - типичные чудильники. Летом сойдет за худенькую дачу - село. Это в хорошую погоду. Все же остальное время - дикость, оторванность от всего и вся, потерянные годы... Однако, надо сказать прямо, что на флоте есть огромное число “дыр” несоизмеримо более худших.
Крым - тоже деревенька в типичном для побережья варианте; в долине, зелени, дома обшарпанные. есть магазинчик, в сарае. Смотреть скучно, ибо на полках ничего нет. Единственная прелесть - как говорят - это - кино. Пленку привозят из Владивостока, в прокат идет раньше, чем в городе в порядке шефства. Я пока этой прелестью воспользоваться не успел. Люди “вросли”, живут, мужики пьют “по-черному”.
У меня же твердеет мысль о необходимости усилий о переводе на Запад или демобилизации... С особой остротой, только здесь, представил себе, что не могу жену и сына лишать возможности жить в Ленинграде, лишаться прописки. Иначе придеться мыкаться по Расее необъятной, холодной, чужой до бесконечности. Кому мы нужны?! Это камень положить на душу еще при жизни - оторвать сына от Ленинграда, от родных и близких сердцу мест, от земли своих прадедов...
Хотелось бы мне служить по человечески. Но... мутит душу мысль: что делать дальше? Вне Балтики - Запада служба немыслима, ибо если я не вырвусь туда сейчас, пока молодой, то через 5-10 лет - все! Это будет потерянная жизнь. Служба на флоте, такая как она сейчас есть, на таких “кораблях”, да с такой начальствующей толпой, да продолжающихся материальных неурядицах, для меня потеряла всякий интерес...
Витает в голове мысль... быть бы в Питере, да устроиться бы на любимую работу, куда-нибудь на экспедиционное судно... или быть ближе к спорту... парусам, конькам, которые воистину “травят” душу... Эх, ты, Юрий Васильевич! Лапшу бы тебе мешать, а не жизнь жить. Семью заводить. Фантазер ты несчастный. Ни воли у тебя, ни мысли... Мутящаяся твоя душа. И чего она стоит.
19 октября 1958 г. мне - тридцать лет! Как никогда еще чувствую, что жизнь пошла на убыль. Как никогда ощущаю упадок сил и духа. Идейный разброд о смысле жизни, о цели и возможностях духовного и материального существования никогда не достигали такой глубины и силы. Я не знаю когда и чем это кончится.
Что в итоге за 7 лет службы на кораблях ТОФ? Были взлеты. Факт. Я и сейчас аттестован неплохо. Но целый ряд неурядиц по службе, когда ни за что, ни про что на меня выливали ушаты грязи. Лежит тяжким камнем в моей душе. Тот же прием в партию. Сволочи! И доносы, доносы, доносы... Не умею я подлаживаться под проходимцев, разгильдяев, пьяниц. Язык устава так прост и понятен.
Людская лень, распущенность, хамство, зазнайство порождает тысячи вариантов человеческих взаимоотношений, сваливая Устав в сторону. И все это во имя “человечности”. Истинная то человечность при этом и забывается. Во всем нужна мера, а русский человек ее то и не знает. Нос в кровь и сапоги всмятку! То было шкуру спускать, то - сопли вытирать. Перегибы сменяются недогибами. А официальная пропаганда - все хорошо, хотя флот содрогается от ЧП. Самострелы, убийства, потери...
Дурацкая русская распущенность, расхлябанность довлеет. Татаро-монгольская кровь в русского человека влита надежно. 300 лет татары учили нас кланяться и пятиться задом. Видимо, суждено еще век-два учиться уму-разуму, культуре...
Я сталкивался с невероятными фактами - на памяти тот же мичман Ласковой, человек был на грани убийства! А высшее начальство было тише ягнят! Как же: начальнику Техупрафлота надо было получать звание контр-адмирала! До ЧП ли тут?
Семья флотом развалена. Квартиры нет, сын в Ленинграде. Жена во Владивостоке. Я - в Разбойнике.
Надо сжать крепко челюсти и подождать... …Жизнь! Улыбнись перспективой счастья и радости. Дай вспомнить безгрешное детство, бездумную юность. Дай вспомнить: что же ты вливаешь в мою душу безоблачной синью неба и бескрайними просторами моря? Где легкость твой походки? Опомнись, ведь ты стучишь сапожищами по моему хребту. Или мне надо народиться снова? Дура, если даешь увидеть счастье только мельком, только одним глазом... Тебя же за это и проклинают. Я хочу любить тебя! Дай мне работу трудную, но благородную. Уступай иногда моим просьбам, когда я очень, очень прошу тебя. Не злобствуй над слабым. Нечестно это и свойственно лишь подлым...
Жизнь, ты можешь быть яркой, как Солнце!
…Я хотел было писать и дальше, но раздался стук в дверь, в ее проеме появился корабельный интендант:
- Тов.капитан-лейтенант! Прошу посмотреть и подписать акты на списание. - И положил на стол кипу бумаг.
Реальная жизнь продолжается - подумал я.
Мне ничего не оставалось делать, как “погрузиться” в мир корабельных матрасов, простыней и т.п. нужных, полезных, но для меня абсолютно неинтересных вещей. Куда денешься от установленного на флоте порядка, когда капитан-лейтенант, офицер с 7-летним стажем вынужден заниматься тряпьем.
В последних числах октября съездил во Владивосток. И к жене и по службе. Добирался на перекладных автомашинах. По пыльной дороге. На зубах - песок!
Поскольку моего командира отправили в Финляндию я был вынужден доложить обстановку начальнику Вооружения и Судоремонта флота кап.1 ранга Еременко, племяннику известного маршала. Крупный, внешне и внутренне грубый “племянник” очень быстро “разобрался” со мной.
- Все, идите! - Буквально через 5 минут сказал он мне. Я повернулся и вышел. В моей голове утверждалась мысль об увольнении с флота.
Я ведь в училище начитался о старом русском флоте. Не тот народ был. Интеллигентность, - это и было, я бы сказал, рядовая привилегия русских морских офицеров.
Хам - мысленно оценил я поведение начальника ВиСа флота. А я то хотел рассказать о безобразиях, самодурстве командира базы! Покритиковать, называется.
Э, э, нет! Уже не купишь меня. Пусть все валится. Пока существует материальная зависимость - свободного человека быть не может. Сомнут, сотрут, задавят. Ловятся дурачки, глупеныши. Критика - удел сильных мира сего. Нам же остается хлестать самое себя.
А нервы у меня пошаливают. В финале к/ф “Капитанская дочка” прослезился. Самые настоящие слезы покатились из глаз! аж, неудобно. Кстати, было это у меня и в 1946 году от Незнамова-Дружникова. Что это такое? Мне жалко людей слабых, беззащитных, жалко детей, когда их бьют родители. И, в то же время, я обидчика способен весьма изрядно наказать, и без сожаления. Рука не дрогнет застрелить, растерзать, если на то потребуют обстоятельства...
С Верочкой не виделся почти месяц. Расставание сказалось. Она оказалась на высоте. И олицетворяла собою существо тонкое, нежное, милое, способное, безусловно, вызвать глубокие симпатии и любовь у любого серьезного человека. Жалко, что брак наш -бяка. Сколько у нас противоречий и внешне и внутренне. Как мне хотелось бы осчастливить ее. Никогда, кажется, я не понимал своей жены, как сейчас, даже обидно...
Да, еще зашел в крайком КПСС. Пригласили. Дело в том, что меня раздирали мысли о крайне непродуманных - на мой взгляд - решениях ЦК КПСС об организации совнархозов. Как можно было разваливать министерства и ведомства, которые прошли горнило войны? Наладились связи тысяч заводов. И теперь все это разорять?! Ведь это же прямые многомиллиардные убытки для страны.
Принял меня второй секретарь крайкома партии. Оглядываясь, он тихо мне сказал:
- Вы правы! Мы понимаем, что ломается отработанная система министерств, но, - он замялся, - ЦК видит в совнархозах новое, свежее, что вносит Никита Сергеевич в нашу промышленность... Вам спасибо за письмо. Партия ценит молодых инициативных людей. Всяческих Вам успехов по службе...
Я был польщен тем, что мое письмо заметили. И расстроен. Никто в твоем мнении не нуждается. Госмашина - тяжелое колесо. Не провернуть!
На корабль, в б/х Разбойник возвратился с тяжелым сердцем. Налег на книги.
По делу - на радиотехнику. Для души - Апулея. Поражаюсь уму древних. Говорят, как сегодня. Мир воистину нескончаем. Мы же жалкая частичка во времени и пространстве. Обидно. Замечательны его рассуждения о бедности. Воистину, трудно ждать подвижничества от сытого человека.
Дни и ночи мозг занят проблемой завтрашнего дня. Мне страшно терять годы на бесцветную, пустую, никому не нужную службу. Трудно представить всю тяжесть моральной и физической катастрофы своей жизни. Но сделать, кажется, ничего нельзя.
Или дать мне всепоглощающее дело или... я лишний человек в жизни. Перспектива службы ради куска хлеба давит меня невыносимо. И, в то же время, как никогда, мне хочется иметь нормальную, человеческую жизнь. Я хочу учить сына, иметь довольную жену, чувствовать свой дом. Пятнадцать лет цыганщины из тридцати одного прожитых дают мне на это право. Видимо, “срабатывает” возраст. Я уже далеко не мальчик.
Связь с Владивостоком - дерьмо. Письма идут с неделю. Телефония - ни к черту. То заедает “Заря”, то “Молния”, то госпитальный коммутатор. А то просто жена вышла... От всего этого - злость в душе и кость в горле. Дни идут одуряюще однообразно. Даже во рту от такого дня остается физически ощущаемый осадок пресности. Книги не помогают, физкультура - тоже, ибо впереди ничего нет.
Как ни странно, но человека спасают в наше время ум, руки и ноги. Под умом надо понимать весь диапазон человеческих способностей от синхрофазотрона до преподлейшей способности из ничего делать деньги. Не мытьем, так катанием! Руки и ноги дают минимум, чтобы прозябать...
Сердце рвется на части. Флот, взлелеянный детской фантазией, годами и годами симпатий и рвения к нему, наконец, поворачивается ко мне зверской харей. Тупой, беспощадной. От сознания этой мерзости сердце холодеет, его покидают последние остатки безотчетной любви и преданности. Слишком много отдано флоту, чтобы ему можно было простить. Делаю последние попытки заставить сверху посмотреть на стоячее болото...
22 декабря 1959 года в своем дневнике сделал запись ...Самый короткий день года. Кстати, он сегодня великолепен. Безбрежный океан синевы неба и сияющего в зимней дымке солнца. И... пыльная дорога в Шимеузу. Сумасшедшая неопределенность в жизни. А мне ей-ей весело. Психоз? Таким фантазером могу быть только я. Насколько мне надо быть сейчас “мобильным”, чтобы душою падать вниз и тут же взмывать в заоблачные дали будущего.
Я задаю себе вопросы: что делать? Как поступить? Допустим, бухта Разбойник, Чажма, Промысловка... - беспросветная глушь, дичь и прозябание душою с матросской кашей в желудке.
Жестокая неопределенность в службе, моральное опустошение, а атрофия к чему бы то ни было, что касается службы.
Или... безденежные карманы в Питере. Блестящие улицы, мутящийся разум от желаний и сознания невозможности что-либо иметь...
И, тем не менее, с женой мы собрались встретить Новый, 1960 год особенно торжественно, во что бы это ни встало, вместе, со звоном бокалов с шампанским, с надеждой на лучшее будущее. Причем, эта надежда на лучшее - перевод на Запад - приближала, казалось бы реальную основу в лице капитана 1 ранга О. Новый год мы действительно встретили хорошо. Со звоном. С музыкой. С надеждами. В маленькой комнатенке-клетушке, что была у нас на Морской улице...
В первых числах января все лопнуло, как мыльный пузырь, уже в который раз! Я подаю рапорт на демобилизацию, в запас.
При очередном визите во Владивосток и встрече с женой она, как никогда, разволновалась при таком известии. Не надо описывать все перипетии разговора с ней. Ее ругань, которая возникла из-за мелочей, разрасталась как катящийся с горы ком снега и валилась на мою голову. Во всем был виноват я. Кончилось это все тем, что жена сказала мне: “...поезжай к своим папе и маме, в Георгиевск, в Ленинграде тебе делать нечего...”. Я молчал. Что мне было говорить, когда на глазах совершалось величайшее предательство. В 30 с лишним лет оставаться без куска хлеба, крыши, семьи, потерять сына...
- Ну, ты Сережу сможешь видеть. Я возражать не буду безапелляционно заявила она.
Решение уволиться в запас потребовало от меня значительных сил. Еще бы! В 15 лет приехал в Ленинград. Еще шла война. Надел тельняшку. Памятные дни подготовительного училища на Приютской 3, честь и слава “Фрунзе”, незабываемые практики на морях. Подумать только! В Кронштадте не было ни одного корабля, на котором я не побывал бы, с людьми, с которыми я не поговорил бы. И все было овеяно дыханием вот-вот прошедшей войны, принесшей людям смерть и славу. Куда только меня не “загоняла” неиссякаемая романтика юных лет? Я был в ахтерпике “Марате”, на дальномерной площадке “Октябрьской революции”, на знаменитых М-72, Щ-303, немецком “Нюрнберге”, финском “Вайнемейнене”, уже не говоря о наших крейсерах, эсминцах, торпедных катерах и т.п. Все это настолько прочно вошло в душу, что вне флота я себя мыслить не мог. Даже несмотря на все пакости людей. Я не мог тревожить свою юность, трогать самые тонкие струны своей души. Одно то чувство, что я шагал по одним и тем же коридором, по которым ходили Крузенштерн, Беллинсгаузен, Ушаков, Сенявин, Нахимов, Невельской, Римский-Корсаков, Верещагин, Даль, Бутаков. Компасный зал дал дорогу этим великим людям России! Я дал клятву служить Родине! Э, э, да что говорить!
Я, морской офицер должен был превратиться в ничто. Ну, кто я! В 32 года от роду я не видел своего паспорта! Я совершенно не знал жизни вне флота. Временами волосы у меня становились дыбом. Под сердцем тянуло холодком. Легче становилось при мысли, что б/х Стрелок - не служба. Отняв у меня перспективу, эти люди “наоборот” отняли у меня почти все. Мне до смерти надоела черствость, тупость и безразличия больших чинов за судьбы флота. Отъесть бы себе харю, не потерять бы должность! Пишу и вижу перед собой наиболее типичную физиономию подобного флотского “деятеля” - члена Военного Совета флота, генерала Блинова. Пышная, гладкая, ровная. Почти полгода я “раскладывал” свой уход с флота в своих мыслях. И так и сяк. Страшно. Жутко. Дико. Но надо.
К пути увольнения с флота прибавилась и реакция супруги. Она утверждает, что я “типичное не то!”.
Слов нет, я не оправдал ее надежд. Грешен. Не пью, не курю, по бабам не шляюсь. Бутылка вина может стоять дома месяц не тронутой. Пиво меня не интересует. Деньги, в принципе, приношу домой. Т.е. все смертные грехи, обычно свойственные мужской половине человеческого рода, я счастливо обошел. Жену стремился любить и днем и ночью.
Итак, жена уехала в Ленинград. Вот тебе Юра, и Юрьев день! Достукался!
Я ехал в б/х «Разбойник». Душа моя горела. Дышать было тяжело. Тяжкие думы одолевали меня. На корабле сел в каюте за стол. В мозг полезли очередные стихоплетения.
Сердце давит злость и злоба,
Ты жена и не жена,
По бумаге ты - супруга,
По натуре - пустота.
Ты не греешь, и не светишь,
Только редко, иногда
в день получки, глазом метишь,
чуть с улыбкой, с высока.
Ночью иногда сомлеешь,
Редко... больше брезготня.
Нигде ты не успеешь,
Лучше бы была одна.
Слов нет,
Дала ты мне и миг счастливый
Большой любви, фантазий взлет,
И озорного сына, взгляд его счастливый,
И слов его безудержный поток.
Какая подлость, сколько вероломства
Вложила ты в свои слова:
«Ты мне не нужен, я свободна»…
В тот день, когда разрушилась моя мечта.
Не мне ли было плыть большой дорогой,
Меня ли не манила даль?
Ужель тебе не ясно - непутевой!
Что флота мне до смерти жаль.
Радио и газеты “протрубили” об очередном миролюбивом акте перед всем миром - увольнении 2 млн.200 тысяч воинов в запас.
И вот 31 января 60 г. Далекая, далекая бухточка Разбойник. Сверхскромненький клубик. Я смотрю к/ф “Мы из Кронштадта”. От чувств, охвативших мою душу, слезы непроизвольно потекли из моих глаз. Я, взрослый мужик, откровенно плакал. С этим фильмом я родился для флота в 1938 году и вот... умер. Кажется, Б.К.С... и прочих выродков убил бы, не задумываясь. Они - погибель флота, его царствующие подонки.
Весь январь, фактически, был в тяжких ожиданиях. Наконец, 5 февраля мне сообщили, что приказ подписан. Я тут же забегал, как ошалелый. Надо было все сдать, подписать, отдать, получить... А 6-го я уже был во Владивостоке. И тоже в угаре отъезда: добывал характеристики, рекомендации, билеты, укладывал, что мог в багаж и чемоданы, обменивал в торговом порту диплом, рассчитывался с тылом флота и т.д. и т.п. Ноги сносил. Кажется, сделал все. Ушел в баню. Завтра - поезд! Настроение бодрое. Уж не знаю: почему? Может быть расстроиться еще успею? Может быть от радости, что впереди Ленинград, перспектива начать жизнь сначала? А может быть от того, что окончилась тупая, бесперспективная жизнь, сопротивление которой я не смог преодолеть? А может быть от того, что потерял все. И терять мне больше нечего! Флот замер, ибо в штабах начали “подбивать бабки”: сколько желающих уйти в запас? И кто желает? Оказывается, желающих сотни и далеко не бесперспективных офицеров флота. Много командиров кораблей. Я оказался одним из первых. И этому тоже рад.
Очень, очень тороплюсь сесть в поезд!
И... последняя картинка с флота. Пока ходил в баню мою комнату соседи самовольно открыли - даже выломали часть стены. Одним словом, вломились. Устроили дикий крик. Между собой. Образовались две группировки заинтересованных и им сочувствующих. Дело дошло до соплей, истерик и хватаний за волосы - драк. Один из офицеров успел привести со своего корабля подмогу - 4 матросов! Но, видимо, не решился давать команду.
Я не слушал, упаковывался, но на площади 6 кв.м. шел настоящий бой. Из комнаты, которую еще не покинул, я не мог вынести свой чемодан - дверь с проломом была уже забаррикадирована вещами желающих въехать. На этих вещах сидела молодая, беременная женщина и плакала. Другая - ее соперница - уже лежала на них без чувств. Мне надо было идти. Я попросил офицеров помочь мне выйти из завалов. И ушел. Навсегда.
Поезд быстренько, за каких-то 6 суток, подбросил меня в Москву. Я ехал еще в форме, с погонами капитан-лейтенанта, ибо имел на то право, до военкомата. И не верил, что все ЭТО надо будет снять. Навсегда.
Родина «щедро» одарила меня при увольнении. Дала, что-то около 5 окладов. В Москве эти деньги я пустил “в дело”. Купил вполне приличный костюм, пальто ратиновое и шляпу. Переоделся. Хотел было фуражку бросить в Москву-реку с моста, что напротив Кремля, но передумал: мальчишество! Никого ты не удивишь. Никому теперь ты не нужен. Ты “вывалился” из мощной системы. И найди себе другую. Жизнь продолжается, если хочешь еще жить.
|