|
Даешь Красный Вымпел! Премудрости приказов командующего флотом. Жуть неопределенности. Откуда у меня злость, энергия? Еще раз запахло порохом. 1 мая 1956 г. – на пределе – смерть. Спасение жизни только в море. Жуковщина. Спартакиада флота «Красный вымпел» - судейское судно. Брандвахта. Мы не последние.
Даешь Красный Вымпел! Мне в башку уже давно запала идея. Из учебного отряда я должен уйти во что бы то ни стало. Но я не знал: куда?
А тут случайный разговор с одним из офицеров отдела размагничивания кораблей технического управления флота.
- Поговори с начальником отдела, у нас ведь тоже корабли. Опытные моряки нужны... И я забегал с утроенной энергией – начались душевно раздирающие разговоры на тему: “to be or not to be” и страшенные перепады в душе. Кажется, окажись я на мостике корабля - буду счастлив до гроба жизни!
Под лежачий камень вода не течет. Конечно, решил зайти к капитану 1 ранга Цыганову - начальнику отдела размагничивания кораблей - ОРК ТОФ. Ведь поговорить - не милостыню просить.
И Цыганов предложил мне стать офицером по боевой подготовке! Отлично, это - корабли! Ликующий я побежал в отдел кадров флота, к Толе Грубову, которого знал еще по бригаде десантных кораблей. Тот мигом снял розоватый налет успеха.
“...Вероятность равна нулю. Вот к осени твое дело может быть и рассмотрят...”
Начались разговоры, с начальником курсов, писались рапорта. Добившись “добро” у начальника курсов на приеме у начальника ОРК я был им сражен. Вместо офицера по БП он мне предложил “Красный Вымпел”. Я видел и знал этот корабль - бывшую яхту камчатского губернатора. Это была моя мечта - стройный, строгий, милейший Ветеран ТОФ. Я, когда зашел разговор о нем, едва не задохнулся от радости. Это было 1 февраля 56 г. В тот же день я был в ОКОСе у Батуры. О, князь! о, власть! Любезно предложив мне сесть, он спокойно вылил на меня, как говорится, ушат воды.
- Приказ Командующего флота рассматривать дела офицеров только через 2 года! А с Тураевым я поговорю, - сказал он, записав мою фамилию на каком-то клочке бумаги. - Вот так, все, до свидания!
Можно себе представить, что делалось у меня в душе. С одной стороны: корабль, самостоятельность, власть - все, чем дышал до сих пор...
А с другой - серое прозябание, и ни просвета, кроме “счастья” быть дома каждый день и держаться за подол юбки... Говорю грубо! Некрасиво! Но в жизни у мужчины должен быть какой-то стержень!
От Батуры я выходил с проклятиями в башке. Трамвай до Луговой, казалось, тащился, как черепаха. Я торопился к Тураеву - начальнику учебного отряда подводного плавания. Поражение в ОКОСе придало мне какую-то решимость, остервенение идти напролом. И просить. Просить так, чтобы он не мог отказать, ведь для меня речь шла о смыслн жизни.
Тураев был при полном “параде”. Вся грудь в орденских планках. Чего и говорить: он был один из известнейших подводников. Встретил любезно, как и полагалось офицеру флота. Состоялся разговор. С моей стороны было все: и просьба, и факты, и трезвые доводы и ссылки на его власть и дрожь в голосе.
Тураев внимательно слушал. Помолчал. Сдался: да, Вы – моряк! Вам надо на корабль! Я вижу. Вашу кандидатуру на “Красный Вымпел” поддержу...
О результатах разговора я тут же сообщил Цыганову. Можно было бы подумать, что на этом дело и закончилось. Увы! Нужно было почти месяц носиться между ОКОСом тылом, звонить каждый день по телефону и исходить на “нет” в своих ожиданиях.
Это были серьезнейшие переживания человека, кровно заинтересованного в исходе дела, которому каждый шорох в телефонной трубке казался “нет”, каждый взгляд ОКОСовца говорил - “нет” и голова весь месяц была забита самыми страшными сомнениями.
И, тем не менее, камень был поднят! Невероятно, но 28 февраля приказ Командующим флотом был подписан! Душа запела от восторга. Я вздохнул свободно и глубоко. Впереди предстояла очень трудная, светлая, яркая дорога.
Майор Беленький, который узнал эту новость последним, от злости позеленел. Черненький побелел и было заскрипел зубами.
Корабль был действительно красив. Его стройный силуэт знали все моряки флота. И военного и гражданского. И все в море первыми приспускали свои флаги при встрече.
Но реальная жизнь, - матушка, на флоте была более прозаичной. Цыганов сказал мне просто: я не могу разрешить стоянку кораблю во Владивостоке. На корабле процветает пьянство. Если в увольнение ушли двадцать человек, то к концу дня десять - в комендатуре! Все запущено до предела. Командир и его зам. по политчасти работают плохо. Задача для Вас не из легких...
Впервые же дни я понял об огромной ответственности, которая легла на мои плечи. Да, запущено было все. От дисциплины и до интендантской части. И, кстати, с нее я и начал. Была назначена комиссия. Но я мало полагался на нее. Влез сам. “Раскопал” так, что у моего предшественника удивлению не было границ. Недоимка одного мяса составила более 100 кг. Хорошо это была наша проверка, а то ему пришлось бы снимать свои штаны. Кое-кто согласен было считать меня опытным интендантом. Уж не работал ли я в этой системе? Смех - ей богу!
Встретился с политработником, своим заместителем. Серость и отсутствие мысли сквозило во всем. Я думал: как высоко звание члена партии и каков его конкретный представитель. Болтун, а не работник...
Встретился с командой и раз, и два, и три. И в быту и на боевых постах. Просмотрел все личные дела. Оказывается, что у 8 человек по второму году службы более чем по 100-120 суток гауптвахты! У каждого! Тут было о чем подумать. Было ясно одно: надо было найти здоровую часть экипажа и, опираясь на нее, “разобраться” с этими “голубчиками”.
При очередном увольнении они, конечно, “надрались” прилично: знай, командир, наших! Это был вызов: кто-кого.
И тут же, на следующий день было комсомольское собрание. Откуда у меня злость, энергия и сила слова - почти все, что надо, чтобы у противника засосало под ложечкой. Они заерзали на стульях, запыхтели. Великое дело - честность мысли, ясность задачи и сознание своей правоты! Ведь пьяниц я обязан сломить во что-бы то ни стало. На корабле должна быть дисциплина! Как это почетно. Но как это трудно. Мои противники заткнулись. Я их смял! От них ни слова! Зато их следующий день, когда мы собрались в кинозале один из них зло ощерился: “...вчера, если бы у меня был пистолет, я убил бы вас...”
- Сидите, - отмахнулся я от него снисходительным тоном.
- Под трибунал пойду, но сделаю! - добавил он.
- Сидите, сидите, - еще раз усмехнулся я. Реальности его намерений я “в упор” не видел.
Прошло почти полвека. Память удержала его фамилию: Антаков, матрос.
Мое выступление имело резонанс и у офицеров.
- Здорово у Вас это получается - сказал мне помощник.
То, что пьяницы и хулиганье корабельное увидели во мне силу - факт. Но до победы было далеко.
Встаю в 6.00. Редко в 7.00. Ложусь спать с 24-01.00. Пишу, читаю, учу. Но трудно охватить все сразу.
Назначение командиром на легендарный корабль удвоило мои силы. Что-то не успеваю делать. Но в газету - пишу! Только как они “осеряют” мой текст! Ей богу, при всей моей неопытности в газетном деле, чувствую, что у меня материал подается живее, лучше... Но жаль, что нет судьи. Третейского. Кстати, на одного прохвоста - их иначе не назовешь - сделал материал. Его фамилию и помнить не надо - статья опубликована. Лежит рядом. Называется: “Матрос Салманов позорит честь моряка”. Видел я этого матроса на пирсе, после гауптвахты, читающего заметку про себя. И далеко не лестного плана. Утих, парень. Утих. И вообще, мне месяца хватило, чтобы они все поджали хвосты. В открытую не пошли. Но гадить будут. С ответственных боевых постов я их снял. Теперь на очереди заметка - строк 150-200 - про лучшего сигнальщика – Гейро. Моей симпатии. Есть, есть хорошие, симпатичные парни. Прелесть. С ними можно идти в бой. Но, чтобы они стали такими.
Человеку нужно общение,
Человеку нужна любовь,
Если ты лишен вдохновения,
Тебе нужно родиться вновь.
Матрос!
Если ты не поборол метели,
Если ты не опрокинул шторм,
Варево мещанской канители
Захлестнет всю жизнь твою потом.
Откуда у меня такая злость в работе. Рвение к службе. Не ожидал от себя. Зачем живешь? Смысл? С таким отношением к работе не надо никаких погонялок из штабов. Сколько прелести в работе, когда бьешься за благородное дело! Печально, но меня будут ругать. А мне нужна не ругань...
Послал проект-записку Командующему флотом. Идиот! Кому нужны мои идеи?
На днях меня порадовал Карев. Оказывается моя большая статья опубликована в “Советском флоте”! В предпраздничном номере! Какая честь для меня? Карев так и сказал: Не всякий попадет! Кому-то - по материалу статьи - “жахнули”. Я - инициатор директивы Главкома! Честь! И надо писать. Правда, не слишком ли много беру на себя?
В музее флота связался с товарищами Лазо. Они отправили “Адмирал Завойко” - так назывался “Красный Вымпел” до революции - с оружием для партизан. На корабле будет организована встреча. Да, “Адмирал Завойко” с 21 апреля 1921 года был на службе революции! Материал этот - клад, для воспитания моряков!
Март и апрель проскочили в жестокой борьбе за элементарный порядок на корабле. Основная часть команды была за меня. И это предопределило успех дела.
Но дикие, несуразные вспышки оголтелого разгильдяйства продолжались. Смотрю в дневник.
…1 мая 1956 г. Кажется, этой картины не забуду до гроба жизни. Пахло смертью. Дело было так.
Подвыпивший дурак - еврей, мичман Ласковой был мною снят с дежурства по кораблю. Мне еще не хватало, чтобы матросы смеялись: командир и не видит! В каюте, куда мы спустились для передачи дежурства он, в какой-то мере осознал, что дело приняло дурной оборот, и начал натурально плакать: бедные мои дети Миша и Слава... Поворачивая ко мне свою пьяную харю, скулил со слезами: что Вам от меня надо... Завтра Вы меня живым не увидите... и т.п.
- Сдайте, дела, оружие. Вы пьяны, - довольно жестко сказал я.
Это оказалось запалом!
- Нет, я кортик не сдам! - с пьяной убежденностью начал он... Мне его дал адмирал, напишите расписку. Делать было нечего. Оставить с кортиком пьяного мичмана в закрытой каюте, хотя бы и с вооруженными матросами у дверей, мне казалось опасным. В это время Ласковой, кажется, окончательно рассвирепел. То ли пьяный хмель, то ли сознание, что его дети действительно окажутся бедными от папиных поступков, но когда я кончил выводить на бумаге словеса, которые удостоверяют, что я - командир корабля действительно отобрал у подчиненного оружие и повернулся к нему, его было уже не узнать. Пьяная, перекошенная от злости физиономия, слезы и останавливающийся взгляд... Что Вы от меня хотите... Что Вы надо мной издеваетесь... Потом скрип зубов, порывистые движения рук с отчетливым желанием достать из ножен кортик и опять... один мерзавец ушел, другой пришел... сволочи... Я знал как обращаться с пьяными. Тихо, сухо, официально. Никаких встречно-поперечных объяснений и тем более упреков. Минимум контактов. Снят и все. Все “разборки” только с трезвым.
Дело принимало дурной оборот. Я отдавал себе отчет о реальной угрозе иметь стычку с пьяным, ошалевшим человеком, тем более, что Ласковой уже держал в своей руке обнаженный кортик.
Скрип его зубов перешел в какой-то сплошной, мертвящий звук трущихся костей, изо рта начала выбиваться пена. Правая рука судорожно водила кортиком по воздуху как бы ища сопротивление. Иногда из горла бесновавшегося человека вырисовывалось что-то вроде... ...ууу... Тяжелое сопение носом прерывалось диким, ошалелым возгласом: ...Что? Спутанная шапка волос, нависшая над его низким лбом, ощеренная пасть и, как я только увидел, длинный, хищно изогнутый нос производили более чем неприятное впечатление. Наш еврей был в экстазе. Да, он хотел ударить меня, ударить со страшной силой не пьяного, но хорошо выпившего человека. В удар он мог вложить все: и злобу, и “удаль” хмеля. Такое бывает. Я стоял спиной к борту, опираясь на стол. Передо мной стоял стул. А за ним - Ласковой. Дверь на выход справа, за ним. Я был в мешке. Выхода не было. Мне оставалось только стоять и смотреть на эту жуткую комедию. Удивляюсь на себя. Понимал, как никогда, что моя беленькая рубаха - сеточка могла быть в одно мгновение располосована и залита темно-бурыми подтеками крови. И не спасовал. Стоял и смотрел на противника в упор. Чувствовал каждое его движение, готовясь сделать все возможное, чтобы не умирать зря. В мозгу проскочили уроки Тарасова - по самбо, заслуженного, еще в те годы, нашего тренера. Пробовал на вес стул... И, если перехватить руку с кортиком я еще мог, тот стул был действительно тяжел. С необходимой быстротой его поднять было нельзя. Оставалось одно – перехватить замах руки злодея! Ласковой в пьяном угаре чувствовал себя королем. За все это время у меня только и вырвалось: Ты, что, Ласковый, очумел, что-ли? Брось оружие!.. Величайшая опасность породила во мне и крайнюю внимательность, от которой не ускользали и малейшие движения Ласкового. А в это время продолжалось... ууу... подлецы.., рука его описывает небольшую дугу и кортик заскрежетал о металлическую решетку в раковине умывальника. Потом опять в мою сторону... Что Вам надо?! Завтра утром я буду мертв... Я не еврей, а украинец... Жизнь свою дорого продам... Дикая и страшная сцена продолжалась минут десять. Но, видно, нервное напряжение мичмана начало сказываться. Мой глаз уловил, что рука с кортиком потеряла былую резкость, появились расслабленные движения. Наконец, видимо не решившись сотворить дикость, Ласковой бросил кортик на диван. Я мгновенно перехватил его и заложил его за спину. Уж кортиком-то я умел действовать. В училище немного, но занимался и фехтованием. Комедия закончилась. Ласковой, когда увидел в моих руках кортик, буквально взревел. Он взревел от злости на себя, что был недостаточно смел, недостаточно пьян... И со страшной силой ударил кулаком по висевшему на переборке зеркалу. Полетели разбитые стекла. Потекла его кровь, еще размазанная кулаком по своему лицу... Вид его был удручающий. Вопрос был исчерпан. Однако, этот случай имел и последствия. Для меня...
Март и апрель корабль готовился к выходам в море. Работы не в проворот. Функционально он готовился к прослушиванию шумов подводных лодок ТОФ. Дело архиважнейшее. Ибо смерть лодки зависит не от ее ракет или торпед, а от ее шумов. Да, чем больше шумит, тем больше вероятность, что ее обнаружит противник и потопит. Такова игра. Океан - единственный канал обнаружения подводного противника.
Мои старания были замечены начальством. Этот вывод я сделал по следующему факту. Однажды, когда я зашел в канцелярию ОРК увидел, что Леночка - секретарь-делопроизводитель, сидя за машинкой, начала меня внимательно рассматривать, как-будто увидела впервые.
- Что это с тобой? - спросил я дамочку, которая видела меня уже минимум сто раз.
- Ты знаешь, - она замялась, - я не знала... что ты такой... командир... Вообщем я печатаю на тебя представление, а тут... и талантливый, и блестящий, и... Наступила очередь смущаться и мне.
- Леночка, не бери в ум! Ты просто плохо знаешь наших парней, или знаешь с другой стороны - уже отшутился я. Это было в конце апреля.
О дикой выходке Ласкового я доложил, как положено, начальству. Дело ушло в политотдел. Пришли политработники, понюхали, покопали, очень внимательно выслушали Салмановых и Антаковых. Меня ни о чем не спрашивали. И по строевой линии - я же беспартийный - оформили мне “чоп”. Моя аттестация была мгновенно переделана. Ее текст уже выглядел так... способный руководить, но..., грамотный, но... и т.п.
А что же сделали Ласковому? Да, ничего!
Жизнь продолжалась! Я слишком любил свою работу и не понимал прозябания. Была бы цель! И «Вымпел» - вышел в свои плавания, для прослушивания шумов выходящих из ремонта ПЛ.
А домашние мои дела пошли так. После долгих разговоров было принято решение, что моя жена с сыном на лето уедут в Ленинград. Там нет такой жуткой погоды в апреле, мае, июне.
Это был один из доводов к отъезду. И в первых числах апреля я их проводил. И вот опять началась жизнь в одиночку, переписка, ожидания встречи...
Уже 9 апреля я Верочке писал: “...гнетет мысль, что совершена какая-то ошибка. Как глупо иметь жену и сына и быть волком-одиночкой и смотреть с завистью на залитые по вечерам светом окна, счастливых, улыбающихся людей... Вот стоит твое фото с Сережкой и не верится, что держал все своими руками... Работы очень много. Устаю безмерно. Но и команде туго. Ни “продыха”, ни просвета ни у матросов, ни у старшин, ни о офицеров. Все скручены в бараний рог. Боцман, мичман Заболоцкий как-то мне пожаловался: “За последние два месяца шлюпку спасательную спускал больше, чем за все предыдущие 10 лет..” А я ему в ответ: “А как ты ее будешь спускать ночью? В штормовых условиях? Где опыт? Сноровка? О чем будем говорить?” Сдвиги налицо... Сейчас молю бога за море. Уйти бы на рейд, не видеть людей, делать дело... Вчера ты мне приснилась. Так ясно, близко... я тебя обнимал, целовал, нежил. Даже тепло твое чувствовал. И ужасно сожалел о конце сна. И опять работа. Матросы, матросы, матросы...
24.04.56 г. ...Скука гложет, как только, хотя бы на час, отвлекаюсь от корабельных дел. Эх, Веруся, Веруся! Мы еще с тобой крайне не серьезны в своих поступках... Сейчас, мне кажется, жить бы вместе, да радоваться... куда ни кинь - везде следы непродуманных наших действий. Как себя не вини. Это я - дурак! Скорей, скорей в море, на рейд, в плавания от мира сего.
...К нам едет Жуков! Вот где будет ломка дров и полет звезд. Военщина, особенно те, кому некуда податься, в животном страхе. И, впрямь, - собачья жизнь! Я удивляюсь на себя, чувствую подъем, меня что-то забавляет в этой дурацкой игре - службе. Понимаю, что все построено дико, нелепо, неправедно. Но я рву свои жилы. И у людей рву. Кое-кто говорит, что лучше в ад, чем со мной говорить; хотя я никогда не кричу, даже голоса не повышаю! Но по «стене» размазываю. Логикой, внутренней убежденностью в своей правоте, необходимостью военной дисциплины. Оказывается, я силен.
...Смотрю на фото Сережи. Верунчик, сфотографировала бы ты его! Милое создание, оно ведь ничегошеньки еще не понимает, что есть кроме мамы и папа...
В последнее время стал почему-то засыпать уже в 23-24 часа. Дольше - ну, никак! Даже не могу и читать. Глаза закрываются. Устаю.
09.05.56 г. Жене пишу ...Ты, конечно, не можешь себе и представить, что началось тут с приездом Жукова. Головы - чины - летят, как на Мамаевом побоище. Психоз страшный. Без крика летят взыскания, без лишних слов - демобилизуют за пустяки. Вообщем, страх “божий” нагнали. Никто не может сказать “за завтра” ничего. Сегодня ты воин, а завтра - пахарь! Не расслышал приказание - демобилизация. Забыл приказание - демобилизация. Не уложился в срок - демобилизация. Кто-то забрался на кого-то и узнали - демобилизация. И т.д. Дикие перегибы. Противно смотреть. Строят “потемкинские деревни”...
...Тебя прошу “сварганить” телеграмму, заверенную врачом. Это единственный выход вырваться в отпуск в июле-августе. До ноября-декабря не доживу. Слишком гнусное житье. Без тебя, без сына существование почти полубессмысленное. Уж не ревнуешь ли ты? Да, я сына люблю всеми “фибрами” души моей. Надо полагать, что это - моя плоть и кровь...
...Друг мой! Отчетливо понимаю, что Ленинград для нас с тобой закрыт. Да, всех гонят на целину, на восток, стройки. И из Владивостока тоже гонят! Дальше. На остров Русский в Совгавань, на Сахалин и др.дыры. Вообщем, веселое житье. И прямо тебе скажу: ни за что сейчас не уверен. Один психоз сменился другим. Началась демобилизация. Погонят с флота очень и очень многих. И как бы не подняло этим ветром и нас. Прикидываю в голове смешную историю. Демобилизовался я и остался... во Владивостоке, благо ехать некуда! Ведь для того, чтобы жить нужна крыша над головой и харч.
Может, может жизнь взять за горло. Сейчас люди мечутся, не зная куда засунуть голову. Моряков во Владивостоке много, а работы - мало. Перепроизводство! Ха, ха, ха! Не будет работы, не будет денег, не будет хлеба. Железный закон, который я открыл на 28 году жизни! Итак, на флоте - паника! Нас в “кадрах” успокаивать: а Вы нужны! Интересно, а до каких пор мы будем нужны?
...Наконец, начали выходить в море. Душа поет от команд: Отдать швартовы! Выбирать якорь!.. Идем Золотым Рогом... выходим в Амурский залив... Красотища невероятная... все забываешь на свете... И вспоминаю только тебя с Сережкой. Вас и не хватает... Вот такая жизнь.
10 июня 56 г. Вчера своею рукой написал, что отпуск у меня должен быть в ноябре-декабре. Да, только так. Ничего не повернешь, не вывернешь, никуда не денешься. Служба, обстановка. А обстоятельства порой сложатся так, что и ноябрь не получится. Только декабрь! Когда станет лед. На корабле помощника нет, он - в командировке, корабль в компанию официально не введен, сам на нем “без году неделя”, других в отпуск не пускаю и т.п. Тихий ужас! Но я все равно хочу набраться наглости и потребовать отпуск. И надо использовать последнее средство - телеграммы с места. От родителей. О состоянии здоровья. Отдает халтурой. Но что делать? Всему есть предел. Прошел месяц, два, пошел третий, а просвета в том, что мы будем вместе жить нормально, как люди, я не вижу. Я уже готов плюнуть на свой выезд на Запад! Вот до чего дошел! Ты понимаешь, что меня настоящая жизнь, несмотря на все мои ухищрения, вымотала до конца. Я не знаю, что мне делать, я не знаю, куда себя деть. Ты понимаешь, что я со своими дурацкими взглядами на жизнь - оказывается они у меня есть! - на общем фоне такого легкого взгляда на жизнь и всемерного распутства - выгляжу круглым идиотом. Ты может быть оскорбишься от фразы и мысли моей. Дескать, до чего мужичек докатился, о чем думает... Но, Верочка, ты же большая и должна понимать. Ведь ты же должна знать, что очень и очень много зависит от того, кто тебя окружает, среда в которой ты вращаешься... Так много человеческого гнилья, крайней беспринципности, лжи беспардонной... Ведь я же не глухой, не слепой и, безусловно, животное все понять могу - на это надо совсем мало ума. И все это каждый день у меня под носом. Верочка, милая моя! Мы молодые, кажется любим друг-друга, у нас есть прелестный сынишка, есть, черт возьми, комната в городе и деньги на хлеб - что еще надо! Почему мы мучаем друга-друга? Ведь я верю, что и тебе не так хорошо. Тебе тоже тяжело, ведь не черствая же ты? Юность моя! Любовь, Надежда, Вера! Тебе надо приехать, обязательно приехать. И, возможно, быстрее. Ты пойми же, что я дожил до точки... Ты понимаешь, что я хочу любить тебя. И только тебя. И до тех пор, пока у меня в сердце есть хотя бы одна искра хорошего честного чувства к тебе. Неужели все то, что я строил в душе годами, должно так просто выдуваться ветром времени. Как мне тяжело...
Странное дело - единственное спасение забыть личное - работа! Работа и работа. Режим, распорядок... А тут еще приоткрылась еще одна щель - забава - корабельная шлюпка! И начал я формировать команду. Мощные, сильные ребята - кочегары составили ее основу. А с кочегарами у меня давно установился контакт. Еще по весне мы ходили бункероваться. Надо было принять 170 тонн угля! И я в угольной яме оказался в числе первых. Аврал! И не показухе ради. А по-существу: надо было шкивать уголь от центра засыпки - в углы. Работа радовала. По мне. А я ведь - левша! И правша тоже! Кидал я этот уголь с удивительной легкостью в душе и теле, загребая лопатой то с левой руки, то с правой. Оказывается, матросы такого командира еще не видели. Матросы не видели командиров, да и вообще офицеров, которые бы бегали на физзарядку. А я, грешен. Бегал. На баке у нас был турник. Чего-чего, а подтягивание на турнике было одним из основных упражнений и развлечений у моряков. Подтягивался и я. И “доподтягивался” до того, что стал десять раз подряд делать прямой жим. На удивление гимнасту-перворазряднику - моему приятелю - который такого упражнения выполнить не мог. Короче: команда увидела нечто новое, хорошее. Вместо пьянки и болтологии - офицер вместе с ними служил!
И тут, кстати, приближалась спартакиада флота. С чем войдет ВиС флота? Т.е. одна из крупных структур - Вооружение и Судоремонт - флота. И было ясно, что по парусным и гребным гонкам и многоборью честь ВиС кроме нас было некому! А тут еще я подсказал: “Вымпел” надо ставить на брандвахту, в центр гонок с судейским аппаратом. Моей радости не было границ. Еще бы! В истории Флота и “Вымпела” такого еще не было. И, забегая вперед скажу: “Вымпел” и на следующий год стал на эту почетную брандвахту. Последнюю в своей жизни.
Гребные гонки были каждый день. С утра. Потом - парусные. Конечно, наша шлюпка, несмотря на все старания моряков, всегда была последней. Поздно начали тренироваться. Да и где нам до лучших гребцов эскадры. Шлюпочные команды гребцов готовят годами! Выбирали лучших матросов из тысячи. А у меня было три десятка матросов вообще. И месяц тренировки. Но мы бились до последнего. Зато по парусам мы никогда не были последними! Всегда в первой десятке. Места 9, 6, 5. Однажды рванули на старте так, что к первому поворотному бую вышли первые! Неслись с пеной по бортам... Но на брандвахте, вдруг, подняли сигнал: “Гонки прекратить!”
Почему? - невольно у нас вырвался возглас огорчения. Немного погодя стало ясно: ветер “разогнался” более 16 м/сек. На 2-х шлюпках оборвало ванты и мачты мгновенно полетели за борт. Главный судья не стал рисковать. Мы ему слали свои... Ведь как разбежались! Я под парусами ходил на корбасе еще в детстве, в Кандалакше, затем на курсантской практике. Но годом рождения своего в парусных делах начал считать 1956 год. Много походили. Много почувствовали. Освоили всю прелесть безрульных гонок, когда шлюпка управляется, а, вернее, вертится так, как ты хочешь, только при взаимодействии крена, дифферента, ветра, положения парусов. Это высший класс управления! Мы никогда на первенстве ТОФ не были последними...
Странное дело: Вся прелесть соревнований сменилась у меня невероятным: а именно, я еду в Ленинград! К жене. К сыну. Начальник ОРК капраз Цыганов взял, да отпустил в отпуск. Моей радости не было границ... И тут-же самолет. Тогда еще ИЛ-2. Двое суток. И я в Москве. Ночной поезд. И у меня перед глазами Ленинград! Никогда я еще не чувствовал такого темпа движения, энергии и напора цивилизации.
Отпуск прошел в семейных утехах. Мы успели побывать на Кавказе, в Минеральных водах, Кисловодске, Пятигорске... побыли у моего отца с матерью. В их домике на окраине Георгиевска. Приехал к родителям и мой брат Вячеслав с женой. От него”живьем” я услышал “прозу” нашей жизни. После того, как у него не заладилась служба в милиции - сбежал от него преступник - подался в шоферы. Освоил новейшую в то время “Татру”, и начал колесить по дорогам великой стройки - Каховской ГЭС. И оказалось, что всем надо дать. Начальнику колонны - иначе снимет с машины. Гаишнику - иначе остановит и будет учить тебя как ездить - полдня. Маше - учетчице, что не забыла поставить галочку за взятый песок. Экскаваторщику, чтобы засыпал в кузов песок - иначе он может долго обедать. Неровен час, - может и подпить. И ремонтникам в гараже. За все. Иначе - станешь. И не выедешь.
От этих рассказов брата, у меня, морского офицера не видевшего изнанки нашей жизни, росло удивление и возмущение. Как же так? Ведь Каховская ГЭС, это - свет Украины! Это гордость миллионов людей! Да, да - вторил мне брат. Не знаешь ты ничего.
Так вот, я научился за эти 5 лет как надо жить, чтобы не “пухнуть” на 400 р. милицейских. Меня научили. Все воруют... И я тоже. Еду до карьера, Маше - десятку, она мне - галочку. Песок везу не на Каховскую ГЭС, а рядовым, нашим людям, строителям. Четыре ходки и у меня 100 р. в кармане. Вот так и работаю. Кому песок, кому уголь, кому щебенку, цемент...
У меня теперь есть деньги. Я строю свой дом. Хочу купить машину...
А как ГАИ, ведь нужны же документы? - спросил было я. - У меня все их “труды” оплачиваются. Они рады меня видеть, - засмеялся Вячеслав. И впрямь: веселый, улыбчатого вида парень, любитель пошутить и потрепаться. Да еще всегда при встрече деньги дает.
- Тебе, Петрович! Купи жене цветы! А сам скалит зубы в улыбке. Ну, что может сделать плохого такому парню гаишник? Может-то многое. Но никогда не сделает. Ибо сам на нищенской зарплате. И зимой и летом. На дороге. Как собака.
Вячеслав меня убедил. Все то, что я предполагал, все - правда. Какая горечь в душе. Какой сумбур в мыслях. Что у нас за общество? Какой коммунизм мы строим? Я просыпался от сна нашей идеологии.
Отпуск как неожиданно начался, так внезапно и окончился. Еще одно памятное событие: мы, т.е. я, Вячеслав с женой, отец и Верочка, пешком, по склонам Машука забрались на ее вершину. Отцу было 64 года. Мне тогда казалось, что он - герой! Потом, спустя 20-30 лет я стал понимать, что для мужчины, это - не возраст. Тогда же мы уселись на вершине Машука, как победители, минимум Эвереста. С горы открывался чарующий вид на неоглядные дали, с могучим двуглавым Казбеком, который резко выделялся на фоне Кавказского хребта своими белоснежными шапками снегов. Прощайте, горы! Красота ваша вечная.
Еще немного и поезд застучал колесами - мы двинулись во Владивосток. Сережке было год с небольшим. Вел он себя молодцом. Но шумел и егозил непомерно.
Владивосток встретил нас приветливо.
К тому времени мы сменяли свои 18 кв.м на 8, но в центре города, рядом с вокзалом, портом, причалами, магазинами, кино. Это был деревянный дом на могучем каменном фундаменте. Получался своеобразный бельэтаж. Бывший, как говорили старожилы, японский бардак. Комнатенки отопления почти не имели. Мы поставили эл.реостат на 3 квт. Крыша текла. И осенью, во время тайфунов, она была как решето. Куда было ставить тазики, банки, кастрюли - мы не знали. Везде текло. Весь дом - комнат 10 занимали наши морские офицеры. Обращаться в Тыл флота было бесполезно. Фондов не было. Ремонт не планировался. На жалобы никто не обращал внимания. Ждите! - таков был ответ во всех инстанциях. Партия и правительство прилагают огромные усилия по улучшению материального положения трудящихся. Строятся города! Идут великие стройки! Все будет... По попозже, товарищи! И мы ждали. И жили. И верили...
Корабль мой стоял как игрушка. Краса. И гордость Тихоокеанского флота. Но, кажется, его история заканчивалась. Котлы выслужили свой срок. Как жаль, что его вымпелу больше не развиваться на просторах Японского моря и Тихого океана. Я свое сделать на нем успел. С грязью флота - разгильдяями, пьянью - я покончил. Какие все же бои были! Теперь кораблем, его людьми можно было радоваться.
В конце сентября встал в завод 90. При швартовке промеряли глубины под кормой. Мелко! Подтаскивались шпилем. И учинили “допрос” котлам. А может быть еще потянем? Хотя бы одну-две навигации - думалось и хотелось мне.
Тут же пошел по заводу. Заводику. Посмотрел работу кузнеца. Поговорил. Адский труд, за который довольно скромно платят. Я начинаю ненавидеть лозунг об увеличении производительности, ударном труде и т.п. штучках. Дешевая демагогия. Ведь это же удары по рабочему, на заду у которого и так рваные брюки. От усталых, запыленных лиц рабочих мне стало скучно на душе. Хотелось бы видеть их улыбки.
Анализ металла котла показал, что он еще может послужить. Надо кричать “ура!” Ветеран - “Красный Вымпел” - мне нравится до глубины души. Все в нем прекрасно: и вид, и служба, и люди. Напор боевой подготовки я сменил - кроме ремонтных работ - на развитие... самодеятельности. Да, набрали небольшой хор - из любителей, танцевальную группу, нашелся юморист-рассказчик. Дело пошло весело. Как-то пришел в кают-компанию мой зам.по политчасти. Посмотрел. Ушел. Потом мне в каюте и говорит: Им не самодеятельность нужна, тов.командир, а пол-литра, танцульки и бабы... Это был представитель “новой волны” политработников, назначенный политотделом управления. “Разносить” я его не стал. В то время я уже стал отчетливо понимать, что партия, это - не то, за что она хотела бы себя подавать. А тем более личности вроде такого политработника.
У меня, как раз на неделе, был разговор с одним таким политработником, который по пьянке прохвастался, что “упек” ретивого командира куда надо...
А я в своей каюте спал в койке, в которой спал такой же командир незадолго до меня, и которого “сняли” “двое в шляпах” и он исчез внезапно и бесследно в 52 году...
- Чего это Вы так, Владимир Иванович, ополчились на матросов? - деловито спросил я своего зама.
- Горбатых исправит только могила, знаю, я уже с ними напрыгался, - отмахнулся он.
Говорить было с ним бесполезно. Внешне он выглядел вполне благообразно. Когда надо улыбался, охотно поддакивал и “советовал”. Внутренне - законченный циник. И, как оказалось потом, стукач.
В конце 56 года “жуковские удары” по флоту продолжались. Чем все это кончится? - задавали мы себе вопрос. Мне почему-то было безразлично. Пока - важно командовать кораблем. Сегодня, завтра... Я готов был встретить и 10-й жуковский удар.
17 октября за 2 дня до моего 28-летия, я получил очередное звание. В своем дневнике пометил: Что может сравниться со звучным, полным силы и простом звуке - капитан-лейтенант! Российского флота! Служить. Надо служить флоту!
Много читаю. Много пишу. Отправил статью в “Морской сборник” - наш ведущий журнал. О специфике швартовки одновинтового корабля. В “Литературную газету” - по существу - заявку на сценарий о корабле. Может быть у кого-то возникнет мысль поддержать эту идею. И снять фильм, пока корабль на ходу.
В кают-компании много разговоров о войне. Я в реальность войны не верю. По крайне мере до тех пор, пока в Западной Германии не будет 50-70 дивизий, вооруженных водородной бомбой и ракетной техникой. Но тогда что останется от Западной Германии? Ничего! И от России тоже!
Во второй половине ноября 1956 года я отправил в последний путь эскадренный миноносец “Самсон”. Сколько видел этот корабль на своем веку? Троцкий был почетным командиром этого корабля. Матросы именно с “Самсона” больше всех “шумели” в дни великой трагедии 17 года, это - самые печальные страницы корабля.
“Самсон”! Легендарный корабль из славной стаи “Новиков” - лучших кораблей времен первой мировой войны. рожденный талантами русских инженеров. Прекрасное вооружение, великолепная скорость, изумительная стойкость в штормовом море, элегантный внешний вид. Я, сентиментальный дурачок, расчувствовался. Волнение мое при буксировке по бухте Золотой Рог было двойное: и чтобы он не утонул от последствий скотского обращения последних лет с ним и от великой чести быть последним его “командиром”. Мне до слез жалко ветеранов флота, честно отслуживших свою службу Родине - уж слишком грубо обращаются с ними в наше время. Неужели такова участь и моего несравненного “Красного Вымпела”? В этом отношении молодцы норвежцы, датчане, англичане, американцы... Как русским не хватает национализма! Великая страна! Великий народ! И такая дикость. Серость непонимания...
А мы на заводе, кажется, заканчиваем ремонт. Я залез в котел. Хотел посмотреть, как матросы драят трубки от накипи. Надо сказать, что это не простое дело - забраться в котел, в междутрубное пространство. Можно застрять там! Забрался. Посмотрел. Поработал. Доволен.
С выходом корабля в море нас ждет залив Стрелок - основной наш полигон, на котором мы будем прослушивать шумы наших подводных лодок. И, конечно, зимние шторма. В закусь!
В редакции газеты набрал “задания”. Надо написать про традиции корабля, дать репортажи о первом выходе в море после ремонта и т.п.
И, впрямь! Отдали швартовы, выбрали якорь и рванули на испытания в Амурский залив, как дикие козлы от охотника. Шутил ветер в 8 баллов. Хорошо! Но ночью сорвало с якоря! Уткнулись носом в лед. А на утро надо было пробиваться к причалу. Бились во льду классно, ей-богу. На мостике холодрыга несусветная. Холодный северный ветер - зимний антициклон из Сибири выдувал всю душу. Ветер не утихал. Так, при 8 баллах и швартовались.
22 декабря - самый короткий день года. Он мне запомнился. Мы - во льдах. Стоят отменные холода. Зима распоясалась во всю. Нам умело помогает ледокол “Алеша Попович”.
Вся зима прошла в работе, хлопотах. И радость в жизни была, несмотря на трудности службы. Бежал бегом домой при первой возможности. А дома - жена, сын...
Побежала весна! Она мне нравилась. Она чем-то напоминает юность, когда все впереди, когда о многом мечтаешь, стремишься свершить что-то... И сейчас она заставляет суетиться, будит, снимает сероватость в жизни, и, какую-то скукоженность от зимы, тормошит! Моя беготня приносит плоды. Ударным порядком связываюсь с Гидрографическим управлением флота. Почти немедленно рождаются новый лаг, эхолот, радиопеленгатор. Мой дорогой старичок ясно омолаживается.
Любопытны детали последних дней. Историей корабля интересуются. На телецентре пишут пьесу. Один политработник из управления флота пишет ученый трактат! В газете “Советский флот” вот-вот появится фотоочерк о корабле. Текст - мой. На корабль прибывает первый штурман корабля - Романовский, известный капитан дальнего плавания, легендарная личность. Активнейший офицер, боровшийся за Советскую власть на Дальнем Востоке. Мне предлагают выступить на телевидении... Интересная наша жизнь!
Но на май (!) опять у меня неприятности. Вечером на “Дальзаводе” был пожар. Загорелся сухогруз. Команда моя высыпала на палубу смотреть.
- Смотрите, как горит народное добро, - сказал я им. Естественно, глубоко сожалея об этом.
Через день меня вызвали в политотдел.
- Чего это Вы команду свою разлагаете? Корабль горит, и Вы торжествуете?
В политотделе что-то объяснять было бесполезно.
Они были поставлены Партией учить нас, наставлять, воспитывать и требовать от нас!
Перед Днем Флота меня тоже “порадовали”. Рядом с нами, у открытого для широкого обозрения пирса стояли две старенькие подводные лодки. На корабле были гости.
- А это наши славные подводные лодки. Дизельные. Основная их мощь - торпеды, которые могут утопить любой корабль противника, - объяснял я дамочкам про наш флот...
На следующий день я опять был вызван в политотдел.
- Кто Вам позволил разглашать военные тайны? - грозно вопросил сам начальник политотдела. - Кто Вам дал на это право? Как Вы смеете себя так вести, Вы офицер нашего флота? Вас надо разжаловать! Отдать под трибунал!
Казалось его возмущению не будет конца. Он меня спрашивал, но ответа не ждал. Они ему были не нужны. Ему уже все доложили!
Да у меня на корабле персональный осведомитель! Каждый шаг на учете. И это в то время, когда командир корабля - все! Грязь и гниль нашей системы очевидна. Захарчат! Жаль своих замыслов поднять “Вымпел” на подобающую ему высоту, чтобы о нем, хотя бы в последние годы его жизни, заговорили. На политработника я смотрел с сожалением. Душа моя, казалось, уже искалечена почти навсегда.
В августе опять первенство флота! Опять “Вымпел” в центре гонок. Опять здорово разбежались на парусах. Из меня вышел бы неплохой “парусник”, если бы только была возможность заняться этим спортом. В заходах бывало сзади был и мастер, матерый “волк” в этом деле - Ченцов. Да, приятная “случайность”. А по многоборью морскому - смех! Из 20 сильнейших коллективов флота мы заняли 7 место! И 13 позади нас! Вся Камчатка, Совгавань, Сахалин, база подводных лодок, база торпедных катеров и т.п. - уступили нам! «Красному Вымпелу»! Ну, не смех ли? Если у меня всего на корабле было полсотни матросов!
Мы ликовали! Я участвовал в многоборье. Как пацан, как первогодок матрос.
В сентябре управление ВиС устроило проверку кораблю. Копали, копали, копали. Все на местах! Матросы - орлы! Жалоб нет. Все вроде бы хорошо. Но... у одного матроса ботинки оказались разбитыми... Это был Антаков.
- Жаль, что комиссия Жукова уехала. Вас за это могли и выгнать с флота, - легко, не повышая голоса, заметил зам.нач.политотдела, - заботитесь мало о народе...
И это сказал он мне... Что-то начало щемить душу. Неужели я так ошибся в жизни? Неужели так все подточено, что готово рухнуть? Кажется, я устал от почти бессмысленной, никому не нужной службы - бытия. Так все убого. Над тобой всегда цари-правители - дрянь всякая. Они отмеряют, они судят...
Временами мне кажется, что в 100 раз лучше уйти в море, в непогоду и шторм, чтобы не видеть иезуитов, подстерегающих тебя на каждом шагу. Эти масляно-отъевшиеся хари проповедников истин. Счастлив человек, когда он находит радость в труде. И еще более счастлив, если этот труд оценят.
Почему-то начинаю верить во всесилие денег, изворотливости, знакомства...
Брат из Днепропетровска пишет, что все продается и покупается... Бутлицкий - умный, тертый и всезнающий еврей - капитан-лейтенант с соседнего корабля - меня поражает своими способностями приспосабливаться. Такого хоть в печку засунь, из трубы вылезет целым. У него везде свои люди. Блат, мягко говоря знакомства, в то же время - страшнейшая беспринципность, позор человеческому люду. Где граница между блатом и приличным знакомством. Это как растянутый до бесконечности спектр света. Семь цветов указать можно, а миллион и оттенков - никогда! Чувствовать грань дано только благородным людям.
...Душа человека! Колодец чистейшей воды, крайне нужный ему в жизни. Но вот один подошел и плюнул в душу, потом - второй, глядишь, и заплевали ее! Почему? Да потому, что грубые, серые, тупые, завистливые.
Кругом все люди что-то достают, бегут, бегут...
А я сижу, как на распутье.
Работа, дом. Потом еще работы звон...
Да, все вертится кругом, но вне меня.
А мне не надо благ мирских!
Душа! Все боли с ней:
Тумана слизь и ночи тьма
И солнца явь и тишина,
И бури натиск - страх земной.
И лжи, что вышла стороной,
И правда наша - твердь земная.
Все в ней. В голубушке - душе моей.
Пускай они бегут куда-то,
Пускай торопятся урвать,
А я хотел бы, не скрываю!
Хотя б немножко, - Гражданином стать!
Идут приказы, проверки, кругом лозунги о наведении порядка. Так много умных людей на флоте, а порядка и боевого духа нет. Неужели командование флота не видит причин такого положения вещей? Неужели непонятно, что с офицерами так не поступают. Нельзя их третировать, унижать, оскорблять, ставить в положение сезонного одуванчика. Дунул ветер и нет офицера! Жуков, конечно, военный гений, но “обложен” он со всех сторон. Да и методы управления войсками во время жесточайшей войны и в мирное время - разные!
Отсутствие системы и последовательности в становлении офицерского корпуса! Рывки, тычки - зуботрещины. И никакой перспективы. Дух Кемп-Дэвида хорош для политиков. Неужели нельзя взять в толк, что офицер имеет военное образование и с годами специализируется, уходит от гражданских дел все более и более. И ему давно не безразлично: служить или не служить! Это - альфа и омега морально устойчивости офицера! У нас сейчас офицер - затычка всех прорех флота. А по существу? Офицер, какого бы он звания не был является командиром-единоначальником, поставленным вершить судьбы дела, корабля. Офицер - организатор, офицер - душа дела, офицер - бог. Слово его - закон! Так, кстати, говорит Устав, этого требует служба. А как на практике?
Матросы отлично все видят, знают, слышат... И знают возможность офицеров. Борьба за дисциплину на корабле и длинная и жестокая. И не всем она удается. Ибо у офицера нет возможности открыть перед нарушителями дисциплины две дороги. Одна - благороднейшая - служить честно Родине. Вторая - путь тернистый, извилистый. путь размышлений горе-моряка под тяжелыми ударами наказаний. И до тех пор, пока он не будет сломлен, пока не поймет, что он обязан служить, выполнять приказания. И наказывать надо больше, чтобы он задумывался о жизни, о службе, о том кто он есть. А создать условия “двух дорог” у офицера, как правило, нет.
Нет потому, что за горло берет работа, отпуска, командировки, хроническое отсутствие мест на гауптвахте, “мнение” вышестоящего начальства, что этот офицер “не по человечески” подходит к людям, “берет на страх”, а не “воспитывает” и т.п.
А я за то, что если подчиненный не хочет уважать офицерский погон - ему место на гауптвахте. Я за то, чтобы на гауптвахте давали мало еды и давали много работы. Я за то, чтобы арестованного вести на гауптвахту бритым, без ленточки, с винтовкой наперевес, как арестанта. Я за то, чтобы на корабле был карцер.
Офицер должен говорить языком Устава. Все должны подчинено его Слову. Он должен понимать свою ответственность за порученное дело, должен быть жестким, требовательным. Он должен понимать разницу между делом и свободным временем, когда можно и нужно говорить с моряками об их думах, чаяниях, надеждах... Я за то, чтобы офицеры на корабле жили одной дружной семьей, едиными помыслами о благе флота и Отечества...
Но это все - мифы! Мне однажды представилась возможность громко сказать о положении офицера на флоте, в материальном плане, ибо он и тут унижен и оскорблен.
Дело было так. К нам прибыл новый командующий флотом, адмирал Фокин. Собрали командиров кораблей, соединений, - более ста человек. Разумеется, он сделал доклад о значимости флота на Тихом океане, о боевой подготовке моряков, снабжений флота, заботе партии и правительства о моряках и т.п. Конечно, за ним как эхо, говорит один капитан первого ранга, второй, третий и все - в одну дуду про боевую мощь нашего флота. Мне надоело это слушать и я поднял руку: прошу слова!
Я тоже “прокатился” по боевой подготовке - у нас все отлично!, о постоянной заботе партии и правительства о нас. Но... говорю, когда же будут наши офицеры жить по-человечески и привел пример как, в каких условиях живет командир знаменитого “Красного Вымпела”, т.е. Я! Вся аудитория замерла. Что будет дальше? Командующий флотом развернул глобальную стратегию перед ведущим офицерским составом флота, а тут...
Окончилось это совещание. Подходит ко мне один знакомый кап.2 ранга и говорит:
- Ну и смелый же ты!
А второй, его сосед, добавляет:
- Через три дня будет тебе квартира.
Командующий флотом, решая глобальные проблемы защиты социалистических завоеваний на Тихом океане, забыл про меня и правах офицеров флота, про свое обещание. Бог ему судья. Он давно уже умер.
Осень. Много читаю. Архилюбопытнейшие материалы по истории 2-ой мировой войны. “Операция Цицерон”, “Тайны войны”, “По пути в Германию”, “Итоги второй мировой войны” и т.п. Несмотря на разнородность, они дают великолепные представления о Германии, Гитлере, Канарисе, чудовищных преступлениях, которые творились и... творятся.
Месяца три не был в редакции. И не пишу ничего. Не мыслю. Очень плохо. Но что делать? Зато бегаю, добиваю... права шофера, яхтенного рулевого. Пытался поступить на заочное отделение в академию... Но это только тогда, когда стоим во Владивостоке.
А так... опять залив Стрелок, прослушивание ПЛ. Погодка стоит зимняя. Минус 15оС. Почти без перерыва ветришко 7-8 баллов. “Вымпел” скрипит, но тянет... “Сбросили” мили за кампанию Получилось для нас много. Больше тысячи миль. если учесть, что эсминцы эскадры за год набрали по 2-3 тыс., то мы, со своим 8 узловым ходом, почти “герои”. В середине декабря стали на 34 причале. И “завертелись” старые мои дела, что сыт без еды. Сыт идеей. Конкретно: “Вымпел” должен жить во что бы то ни стало. Стремлюсь заинтересовать всех. Был в музее флота, в горкоме комсомола, в завкоме комсомола завода 202, у зам.начальника политуправления флота. Надеюсь, что материалы будут переданы в крайком Штыкову, и члену Военного Совета флота Захарову. Высылаю делегацию на комсомольский актив завода. Включили туда ветеранов корабля. В Москве зайду в ПУ флота. И там должны знать: “Красный Вымпел” должен быть агиткораблем ТОФ! А если будет восстановлен “Вымпел”, то мне надо будет написать книгу: “Второе рождение “Вымпела”...
|