|
Лихие повороты. С середины 1954 г. началась наша совместная жизнь. Жилье для офицера – радость и горе. Жизнь забурлила вдвойне. Аттестация, как командира корабля - отличная. Но…в партию меня не приняли! Оказывается, не дорос. Мерфогель и роль личности в партии. И, тем не менее, море, швартовки и т.д. Отпуск с красотами Кавказа. Ликвидация бригады. Впереди – Сов. Гавань. Школа подплава. Майор Беленький. Первое взыскание на флоте… .
Лихие повороты. Радости жизни на флоте. С середины июля 1954 г. началась наша совместная семейная жизнь во Владивостоке. Я - молодой и сильный, морской офицер в звании старшего лейтенанта, командир корабля, допущенный к самостоятельному плаванию. Она - молодая, красивая, скромная, честная - добросовестный молодой врач.
Жизнь наша началась предельно радостной встречей. Не успели мы пришвартоваться к 31 причалу, как мне тут же вестовой сообщил: приехала Ваша жена. Была на причале. Сейчас у знакомых... При первой же возможности, после доклада командиру бригады о благополучном прибытии и выдаче всех необходимых распоряжений по кораблю, я понесся к знакомым. Было уже к вечеру. Верочку я увидел на крыльце домика. Там была уже небольшая компания из знакомых. Ждали меня.
Моей радости не было границ. Мы сели за стол. Выпили за нашу прекрасную жизнь. Пошумели по-молодежному, по-хорошему и двинулись смотреть наше жилье.
Жилье наше - комната размером в 18-20 кв.м - было в большом, 2-этажном бревенчатом доме, построенном этак 30-40 лет назад, в период еще первичного освоения бухты Диомид. Стены в сквозных щелях. Полы из простых, грубых досок. Облупленная печь давно не топилась. По разговорам с соседями тепла от нее было мало. Когда был ремонт дома и комнат, жильцы не помнили. Но было лето. Тепло. Немногочисленные кустарники и деревца, зеленели в своей дикости. Сама сопка - на склоне которой расположился этот дом - была голой, в больших и малых каменьях и желтовато-бурой земле. Ее можно было принять за фрагмент лунной поверхности. До центра города - как оказалось - было далековато. Сначала пешком по каменисто-глинистому склону сопки к бухте до переправы на другой берег Золотого Рога. Потом, подъем в горушку до трамвая, потом - трамвай. И там, после 5 остановок, базар, кинотеатр, театр и прочие прелести города. Рядом с нашим домом не было ничего - только захудалой магазинишко, в котором можно было купить хлеб, да пряники.
Это была дыра! И это было наше счастье, т.к. сотни семей офицеров бедствовали по углам, без какой-либо перспективы получить хотя бы такое жилье! Да, и какая это дыра, когда выходишь на косогор к переправе и перед тобой открывается панорама Владивостока - захватывает дух от красоты города. Забываешь если не все, то многое!
Мы были чудовищно молоды! Понятие о бытовом комфорте от сознания, что мы вместе, уходило куда-то далеко-далеко. Мы были в объятиях каждый день!
К счастью, по окончании летней практики курсантов, о нас забыли. Мы - корабль - стояли! Моя служба шла, катилась, т.б., что все звенья корабельного механизма мною были отработаны. Мне, как командиру, надо было быть в этом механизме только своеобразной гирей, как в часах. Гиря тянет, часы тикают! На корабле был порядок.
Незаметно ушло лето. Но прелесть Владивостока в том, что осень, пожалуй, самое прекрасное его время. Сентябрь там - золотой. И начинающие желтые листья на деревьях, и умиротворяющая тишина вечеров и хорошо еще греющее солнце днем. Однако, кончилось и это.
В конце октября уже начинает показывать свой норов Японское море. Нет-нет и задует на 8 баллов. А то и побольше. Тут и смотри в оба. В момент оборвет швартов, навалит на соседний корабль... На неделе вообще начало “заливать” город - пришли отголоски Цунами. Потоки воды водопадами катились по улицам и канавам в Золотой Рог. Гнилой угол вообще затопило. Ни о каком транспорте не могло быть и речи. Я пробирался домой в потоках воды, доходившей мне до пояса! И только вперед К жене. В семью.
Комната меня убивала. Я не знал, что делать. “Утеплять” дом было не просто. Ну, щели забили паклей. А дальше? Обшивать? Чем? Где взять доски? Магазины были пустые. Там нельзя было купить даже гвоздей. Если что-то надо было сделать, - все надо было тащить с заводов, строек и т.п. организаций. То есть - украсть! Я тогда этого еще не понимал. И завешивали мы стены - особенно где была кровать - одеялами.
К зиме чудом удалось достать железную печку - прототип “буржуйки”. Но она, подлая, никак не хотела “честно” работать. Дым валил больше из дверцей, а не в трубу. Я понимал, что дело не в печке. Надо было чистить дымоход. Но чистить трубу в 2-этажном доме, куда сходились минимум 6 печек мне было уже не по силам. Надо было писать заявление в тыл флота... Но тылу флота, как и командованию флота было не до этого. Кругом империалисты, враги социализма, мировой масштаб, а тут - печка!? Так мы и жили.
Пошли морозы! И надо сказать, злые. С ветрами. С конца декабря по февраль тут “работает” сибирский антициклон. Налицо парадоксы климата и матушки-природы. Широта 42о. Неаполь. Батуми! И морозы - 20оС. Вот такие морозы и “ухватывали” Верочку, когда она по ленинградской привычке в демисезонном пальто возвращалась домой с работы. Зимним-то еще не успели обзавестись! В такие минуты, когда она оказывалась на пороге, молодая, цветущая, красивая, продрогшая на ветру и морозе, пробежавшая километра два из гнилого угла, от конечной трамвайной остановки, я цепенел. От жалости к ней. От красоты ее. От любви к ней.
Так и шли наши денечки. Несмотря на бытовую неустроенность, все время в работе и семейных радостях.
Верочка работала в военно-морском госпитале невропатологом. Ее взяли туда без разговоров и были очень довольны, т.к. скоро убедились, что обрели серьезного молодого специалиста. Но платили, как и всем - гроши.
Я на службе горел. Все вертелось. Уже даже без меня. В свободное время я “шнырял” то в редакцию флотской газеты, то на зарождающееся телевидение, ходил по магазинам и собирал прекрасно отпечатанные в Германии литографии картин великих наших художников. Не сиделось мне! Политзанятия с моряками я проводил два раза в неделю. Рассказывал им историю партии большевиков. И с таким старанием, вдохновением, с верой в правдивость прошедших событий, что матросам ничего не оставалось делать, как таращить на меня глаза: во, командир дает! А я и впрямь, когда “расходился”, то меня было не остановить.
Я уже тогда за собой заметил, что господь бог на красноречие меня не обидел. Да, если я был уверен в правоте дела - не поверить мне было нельзя. Я “выковывал” преданных своей Родине воинов.
Однако в моих “партийных” делах было не все в порядке. Я был - как тогда говорили - беспартийным коммунистом. Но быть командиром корабля, иметь в подчинении офицеров, старшин, матросов и осуществлять волю партии беспартийному - нельзя было в принципе. При любых поворотах обстоятельств меня без разговоров бы сняли. О дальнейшем росте по службе не могло быть и речи. Это я отчетливо понимал. Служить хотел. До деревянного бушлата. В партию надо было вступать!
В один прекрасный день я, получив рекомендации бывалых членов партии, написал заявление и отнес его в парторганизацию бригады.
...Хочу быть верным ленинцем!.. - было написано мною в твердой уверенности, что именно этого-то нам и не хватает. Ленин для меня был богом. И если у нас было что-то плохо, то это именно по тому, что мы стали забывать его заветы.
А я хотел его заветы помнить и претворять в жизнь.
На партсобрание я пришел с уверенностью, в правоте своих воззрений и дела.
Вначале все было хорошо. Отметили, что я... энергичный, волевой, целеустремленный офицер, способный командовать кораблем... Но потом меня начали откровенно “поливать”. И невнимательность к нуждам матросов, и зазнайство, и самоуверенность, и незнание норм партийной этики, и... Я не узнавал своих товарищей, тех с которыми в одной бригаде прослужил уже больше года и многократно встречался...
Они как будто впервые увидели меня и “перли” по заранее заданной программе. Чем больше они “клепали” на меня, тем больше я не понимал происходящего. С заключительным словом выступил штатный политработник - зам.командира по политчасти капитан-лейтенант Мерфогель.
...Да, ст.лейтенант Холопов еще не дорос и не созрел, чтобы вступать в нашу славную партию. ...Ему надо более внимательно изучать труды Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, ...больше проникаться партийным духом при решении тех или иных вопросов нашей флотской жизни, учиться самокритично оценивать свои действия, не зазнаваться... Теперь, кажется, до меня начало доходить происходящее. Мерфогель! Вот оно что! А я то дубина не раз и не два, когда бывал на этом корабле-сторожевике, от души смешил матросов этим политработником. Политработником, который прослужил на корабле 2 года и не знал главного калибра своих пушек! Таких политработников надо было гнать в три шеи с флота! Дармоеды, трепачи-демагоги. За душой - ничего! Только фразеология. Я и не думал, что Мерфогель, это - партия! Партия, это - механизм, это - идеология, это - Ленин! А тут налицо брак от партии. В то время я и представить себе не мог, что партию строят, партией управляют откровенные подонки, для которых боеготовность флота, интерес страны, народа - пустые слова. Просто мерфогели были намного умнее, хитрее, подлее меня. А я был строитель коммунизма, наивный и глупый человек, для которого Москва, Кремль - святыни...
Вообщем, мне дали в зубы без стеснения: будешь знать, как критиковать партийных лидеров, даже местечкового масштаба!
На том все и закончилось. Командира корабля с весьма похвальной аттестацией в партию не приняли! Кто? Коммунисты первичной партийной организации!
- Да, сказал начальник политотдела бригады капитан 2 ранга Матов, когда я оказался у него по вызову, коммунисты Вас не признали... Не хорошо получилось... Вот тут мне и Бурзыков докладывал, что у Вас дело с комсомолом обстоит плохо...
Я понял, что доказывать ничего не надо. Бесполезно. У нач.ПО - свой аппарат. Свои информаторы. Свои выводы. А как же тут еще комсомол-то “вспух”. В чем дело? Оказывается, все проще простого. Лейтенант Бурзыков, штатный комсомолец политотдела бригады, вообщем то может быть и неплохой парень, как-то ввалился ко мне в каюту без стука и увидел, что я фотографирую своего механика, - командира Б4-5. На память.
- Чего это ты? Без удивления и насмешки спросил я его. Что он понял, чего не понял, но вдруг взъерепенился на меня.
- Чего это Вы тут делаете? Занимаетесь фотографированием в рабочее время? Кто разрешил?
Теперь уж и я ответил ему в тон: - А у кого мне надо спрашивать разрешение? Ты что, парень? О чем думаешь? - Вообщем, Бурзиков ушел. А «следы» начал делать.
- Почему Вы не отпускаете комсомольца Н. в отпуск? - однажды в политотделе спросили меня?
- Потому что он радист. У нас выходы в море. Он один. Я ему уже объяснял, когда он уедет в отпуск.
Вообщем, Бурзиков “капал”, а я объяснял. На уровне начальника политотдела бригады!
Все эти события очень задели меня. И мое самолюбие. И мое сознание. И мою веру. Это был первый внушительный удар по моим представлениям о партии, о людях ее составляющих. Мне было трудно, почти невозможно понять одно очень простое обстоятельство. Если я служу честно, добросовестно, много работаю, дело знаю, результаты налицо, так в чем же дело? Ведь я же хочу работать еще лучше, выполняя указание партии. При чем тут Мерфогель? Я не мог объяснить общее с частным. Но жизнь продолжалась. Кампания 1955 года была очень активной. Было много выходов в море. Проводили стрельбы по воздушным целям. Опять обслуживали практику курсантов. Я начал писать статьи во флотскую газету “Боевая вахта”. Сначала маленькие заметки, т.п. “вести” с корабля, потом пошли большие , вплоть до “подвалов”. Писал о боевой подготовке, о необходимости заниматься парусным спортом и шлюпками, о передовых воинах флота ...В редакции меня встречали охотно. Мне нравилось, когда моя писанина шла даже без купюр.
Я выдержал удар “партийцев”. Не сломался. Работать продолжал с упоением. Элементами управления кораблем – швартовкой - овладел настолько, что комбриг неоднократно высказывал свое удовлетворение.
Однажды был случай, когда на мостике мне пришлось “одержать” и самого комбрига.
Надо было подойти к эсминцу - шли учения. Ветер свежий, баллов на 6, боковой. Я знал меру инерции корабля, угол сноса под ветер. И каким ходом подходить. Ошибаться - значит не пришвартоваться. И вот мы идем. Курс как раз в корму эсминца. Ветер - справа. Я на правом борту. Комбриг - на левом.
- Куда идешь? Сейчас эсминцу корму разобьем, - довольно сурово говорит комбриг мне. Бери левее!
- Нет, так держать! - И рулевому и комбригу говорю я. - Лево руля! - прорычал комбриг не выдержав. Комбриг не знал ДК. Нас тут же ветер “сдунул” от эсминца на расстояние дальше, чем можно было завести швартовы. Слишком высок был наш полубак с “Катюшей” на носу. Концы тут же пришлось бросить.
- Ну, вот, видите, - начал было я, но комбриг, капитан 1 ранга Махора довольно грозно посмотрел на меня: заходите снова!
Десантный корабль опять устремился к эсминцу. Последние мгновения, когда казалось бы нос ДК врежется в его корму была и для меня серьезной “напругой”. Но опытнейший рулевой знал дело не хуже меня. Именно мгновения и руль стал “прямо”! Стоп машина! “Полный назад!” И ДК стал как вкопанный рядом с эсминцем на расстоянии метра борт от борта. Без бросательных концов тут же накинули на кнехты швартовы и делу конец! Кому-как, а мне эти швартовки были наслаждением.
Иногда плавания были тяжелыми. С мостика я не спускался вниз, в каюту по 2 суток и более. Особенно при плавании в тумане. Туман - как молоко. Видно, что нос корабля “уходит” туда. А ты еще тут! Да, двое, трое суток хода. Радиолокации на наших кораблях не было. Один компас магнитный. А вход в бухту назначения - кабельтов. Справа и слева от входа - каменные гряды. Вот и плавай. При плавании в туманах все, что одето на тебя промокает медленно, но основательно. Ничего не помогает от этой промозглости. Если только спирт. Но я этим не занимался. Стучал зубами. Уйти с мостика было нельзя. Кормовой огонь впереди идущего мателота едва пробивал туман, его скорее можно было угадывать, чем видеть. Помощнику я не доверял. Он мог на мостике уснуть. Сигнальщик в таких делах - человек безответственный. Когда он увидит опасное сближение кораблей и доложит - будет поздно. Слишком малы расстояния даже для 12 узлового хода.
В 1955 году мне с отпуском повезло. В мае я отправил Верочку в Ленинград. Надо было рожать! И в конце июля меня отпустили! Ура! Ура! Ура!
По всем моим планам получалось так. Я должен был повидать своих родителей. Давно не был у них. Отца не видел уже 4 года. Как-то они там? А жили они уже на Северном Кавказе, в Георгиевске - тихом уездном городишке неподалеку от Минеральных вод. Унесла их туда нужда - здоровье, которое начало сдавать. Отцу было уже 65, а матери 58 лет. Они купили там небольшой саманный домишко, отец столярничал, а мать, как всю жизнь хлопотала по хозяйству. Край - Ставрополье - благодатный. Зима - месяц-два. А так - солнце, теплынь! Ранняя весна. Поздняя осень.
Итак, 18 июня я сел в самолет - 2-х моторный ИЛ. 20-го уже был в Москве, а 21-го вечером уже в Георгиевске - Неслыханное дело! Из Владивостока за каких-то 3 дня добраться до высоких гор Кавказа. Сказка-быль. Житейской устроенности своих родителей я по-хорошему, позавидовал. Наконец-то в тишине и благодати земной!
Конечно, рванул в Пятигорск. Посмотрел улицы. Памятники. Объехал на такси гору Машук, ставшую знаменитой на весь читающий мир. Как-никак - свидетельницу гибели гения Лермонтова. Увидел провал, эолову арфу... И тут же - в Кисловодск, Ессентуки, Железноводск - весь этот цветок природы, жемчужина края, радость людей.
Все эти курортные городки стоят в глазах и поныне. Обилие цветов, зелени, солнца... Но я тороплюсь в Ленинград. Но меня задерживают “мусорные” обстоятельства. Ведь с Кавказа не так просто и уехать! Ванны! Ха-ха-ха! Мне они нужны?! Мне нужно сердце! Тем более пришла телеграмма: 23 –го июня у меня родился сын! Это так и должно быть. Я - папа. Все мысли у жены. Она для меня - все. Ожидание, последние два дня в Георгиевске, это - мучение. Родители, почтенные мои, малость в обиде. Как же: не успел сын приехать и тут же забегал с отъездом.
Вспоминая Пятигорск, мне смешно. На моряках - форма! - девки не “смотрят”. Действительно, метров за 10-15 опускают глаза вниз. Уж очень они их любят!
Георгиевск - хлебный край, край для спокойной, тихой, мещанской жизни. Только поесть, поговорить, пошептаться... О, боже! Хорошо для детей. Но как много людей, которые так много работают и так мало получают за свой труд... Как много людей “успевших” в жизни, пристроившихся у теплых мест, наловчившихся воровать и властвовать, очень довольных жизнью, о которых говорят: он все время пьян и нос в табаке... Кругом благоухание, зелень...
Итак, я в Ленинграде. Увидел сынишку: маленького, пузатенького, горластого.
Весь отпуск был в семейных хлопотах. Не до кино, театров, музеев... И красот Ленинграда.
И тут же встал серьезнейший вопрос: мне надо ехать на службу! Едет ли Верочка? Или остается в Ленинграде! Хотя бы на месяц-два? И она, врач, принимает решения: ехать всем вместе. И надо себе представить наше “путешествие” в вагоне дальнего следования, да с пересадкой в Москве! Дикость. Нелепость. Риск! И, тем не менее, доехали благополучно. Вот она походно-кочевая жизнь морского офицера. Сыну, еще до рождения, пришлось “отмотать” 10 тыс.км. И 10 тыс.км, когда ему было 3 недели от роду. Спорные варианты: как лучше было поступить? Но факты ушли в прошлое.
С приездом во Владивосток, корабельные дела захлестнули меня полностью. Для “личной жизни” оставалось немного времени. Но на Окатовую, к жене и сыну я, при первой возможности, всегда бежал вприпрыжку. Быт налаживается с трудом. Но мы были вместе и это радовало и скрашивало все неурядицы.
Как ни странно, но жизнь наша начала усложняться совсем в другом. Вот документальная запись почти полувековой давности от 2 сентября 1955 года: “...У нас сейчас муторное, любопытное время. Слухи один пуще другого. Но гвоздь - демобилизация! Что ни скажи, но уходить с флота будет тяжело. Конечно, наденешь личину безразличия, энтузиазма демобилизованности, но это будет все-таки ложью.
Плохо или хорошо, но флот отнял всю жизнь и помыслы мои, начиная с 8-10 лет. С момента выхода на экран к/ф “Балтийцы”, “Мы из Кронштадта”, с тех пор, когда я хоть чуть-чуть помню детство.
Сейчас нет той идеализации, романтики, которая была свойственна поре “Подготии” и даже душевного отношения к флоту времен “Фрунзей”, но все равно, со всеми недостатками, которые живут на флоте - он наш, мой...
И тем не менее с ним, возможно, расстанемся, уедем в Ленинград и попробуем прожить жизнь тихо. Удастся ли? Сейчас я еще молод. Могу, в силах построить другую жизнь, когда у меня не будут отнимать всякое понятие о личности. И только так! Когда я потеряю возможность уйти с флота - я буду вынужден уступать. Иначе - сомнут!
Бригаду начали “трясти”. Я живу, дышу полной грудью. Но всей нашей братии светит Императорская гавань - Советская гавань. И неопределенное количество лет разорванной жизни. Они - там, семьи - тут. Смотрю дневник:
…Внутренне - когда говорят о Совгавани - соглашаюсь с глушью. Нашел “мильон” причин. Это природа человеческая. Просквозила в голове мысль: а не лучше ли, для впечатления, Совгавань - Груманта? “Романтики” не меньше, но зато не надо думать о куске хлеба. Резон не малый. Впечатления, мысли и думы ни в коем случае не должны дышать пессимизмом, бесперспективностью. Никто не дает право человеку даже думать об этом. Ведь Родина оправдает самую тяжелую жизнь его, лишь бы она была необходима ей. Хватит ли у меня воли, чтобы устоять? Мирские блага, тем более, что ими пользуются многие только травят жизнь. Если бы об этом не знал - было бы легче переносить трудности морской службы в глухих углах. Таежный человек счастлив по своему...
Да, 1955 год, его конец - октябрь! - был наполнен информацией о том, что Вооруженные Силы ждут сокращения. Сказался визит Жукова Г.К. в США. дух “Кемп Дэвида” начал витать перед нами. Мы, которых готовили для мощного океанского военного флота, способного защищать интересы Советского Союза на всех морях и океанах, становились лишними. Кадровики нас успокаивали: ну, Вы после высшего училища не беспокойтесь, Вас сокращения не касаются, у нас половина офицеров не имеет высшего образования. Ваш вузовский ромб - как щит Джургая - шутили они.
Шутки - шутками, но демобилизация началась.
Что хорошего, когда офицера, в 41 ушедшего на фронт сразу после 10-летки увольняют с выслугой в 19 лет и 10 месяцев. Без пенсии! А у него жена, дети. Этот офицер виноват в том, что его кинули пацаном в окопы, что он вынужден был воевать, испытывая жесточайшие лишения фронтовой жизни, что он и раз и два ранен, и награжден орденами и медалями за свои боевые заслуги. Сотни и тысячи жалоб в ЦК КПСС, Министру обороны. Бесчисленные случаи самоубийств офицеров. И злорадствующая толпа обывателей: ну, теперь посмотрим, как наш майор к станку станет, да свой хлеб зарабатывать будет! Хватит, накомбатствовал! Да, и Машка его зажралась на полковых харчах! От такой информации волосы поднимались дыбом. Как же так? Человек защищал Родину в лихую годину, а с ним обращались так бесчеловечно. Почему же не дать ему дослужить 2 месяца, чтобы он мог получить хотя бы мизерную компенсацию за свою искалеченную жизнь.
Демобилизация офицеров 1955-1956 гг. нанесла нам огромный моральный урон. Это было сильнейшее потрясение в моей жизни, от которого я не мог освободиться долгие годы. Человек - песчинка в огромной политической машине, которая называется государством. Государство мнет и давит человека в зависимости от потребности. Человеческая жизнь в его играх - ничто!
Кстати, встретил однокашника С.Николаева, который уже “сумел” уволиться с флота. Итоги таковы. Было: Черное море, стотонник-тральщик, жена, ребенок, деньги. Не говоря о красотах Крыма, Кавказа. Да, и... неприятности с командиром дивизиона ТЩ. Вот он его и сунул на увольнение, невзирая на щит Джургая. Сейчас нет ничего, кроме жены и ребенка. Причем, остро сказывается отсутствие твердых 2200 р. в месяц. А впредь, как он еще улыбается... рыбка. Без улыбки можно добавить, что его ждали зимние штормы Охотского моря, ужасающий по своей трудности труд рыбака в туманы, и в пургу... И, главное, где те деньги, на которые надо жить? Рыбаком надо родиться в том рыбосовхозе-колхозе, врасти в это дело... А тебя долго учили воевать! Служить! Ведь надо же перелицовываться, менять все свои представления о цели и смысле жизни! Я признал это авантюрой. Уж если мне уходить, то только в Ленинград. Пусть на 900 р. Так будет и семья и какой-то достаток. “Грумант” - как восточный вариант, нужен только как острый материал, если ты озарен идеей познать трудности. А другой смысл? Мы видели слишком много прекрасного, чтобы уходить вот так, просто, от него и куда-то. Николаева я не понял. И больше не видел.
Жизнь - повороты лихие,
Знал бы - соломки послал.
Мысли теперь иные,
Разума кто-то поддал.
Да и желания сменились,
Детство ушло далеко
Слышишь, кукушка кукует?
Время страстей отошло?
Дудки! Пока еще время
Терпит меня на земле
Я опираюсь на стремя,
Еду верхом на коне.
По службе у меня - беготня! Надо свой десантный корабль - ДК-38! - как он ни хорош, как я к нему ни “прикипел”, покидать! Да, по ленд-лизу надо было его возвратить Америке или сдать на слом! В начале октября я его вывел в Амурский залив и в последний раз в его жизни высадил десант своих моряков. Жизнь корабля окончилась!
А на меня вышел приказ Командующего флотом: “...Ст.лейтенанта... назначить помощником командира роты в учебный отряд подводного плавания...” Прощай корабли! Теперь - берег! Ешь его, Юра, сколько хочешь. Страх божий одолевает при мысли, что все корабельное кончится. Ведь, по совести говоря, работа меня не будет интересовать ни в малейшей степени. Я, конечно, рассчитываю на занятия, например, девицией - на случай увольнения в запас! Для души - коньками и газетой. А ведь где-то у меня сквозила мысль о спокойной, береговой службе, когда донимало море?! Вот и получил! Но как я боюсь серой из серых жизней! Нет, нет и нет! Мне надо думать что-то творить своими слабыми мозгами, делать что-то интересующее душу. Иначе нельзя. Интерес жизни в гармонии всего...
Начала “дожимать” и квартирная проблема. Комната сырая, холодная. С печкой-дымом. Крыша течет. Сколько я бегаю! И все зря. И никого-то это не интересует. Им хоть умри. Была мысль упечь сволочей в прессе, да газетчики сами бедствуют. И, потом, сколько обездоленных, измученных людей, толкающихся в любые щели, только с тем, чтобы как-то вырваться из жесточайшей нужды - жить, и не иметь крыши над головой. И при этом служить Родине. Что такое тогда Родина?
Все остальные корабли бригады угнали в Совгавань! И я помахал им своей рукой!
“Газетная” работа мне нравится. Тем много - вся наша флотская жизнь. Душой чувствую, что она мне дает много: и мысль шлифует, и “точит” перо. В редакции притерся к людям. Меня уже не устраивает, когда материал “корнают”. Но зато я стараюсь. Статью переписываю по много раз: и один вариант, и другой, и третий...
К собкору “Красного флота” Кареву хожу, как к папе. Матерый, умный политработник! Мастер! Я совсем оглуп. Жену свою толкаю на “преступление” - заставляю сочинять... стихи! От великой любви к сынишке. Он такой смешной, забавный... Мы все ждем, когда он встанет на ножки и пойдет.А служба в подплаве началась...
Сегодня - смотр. Завтра - смотр. Во время стояния великого, на плацу, во всей полноте представилась бесперспективность службы в этом большом желтом доме. Лучший выход через ...12 лет - отставка, запас! Сейчас я - пылинка. И кругом - пыль! Покрупнее садится, а помельче - все носит и носит. Жизнь такая особенно неприглядна. Не у дела я. Надо творить! Хотя бы что-нибудь! Пусть это будет работа землекопа.
Опять смотрю записи…
Удивляюсь на себя - берусь за тетрадь-дневник. Если судить о жизни, то ее надо выбросить. Ведь жизнь на флоте окончена, осталось существование в роли помкомроты. Смех, страх и слезы! Это ли к чему я стремился с детства? Чтобы глотать пыль казармы и тупеть?
Единственный интерес - смотреть на молодые смышленые лица молодой, еще не искалеченной поросли. Это, пожалуй, единственная радость. Но и молодые моряки довольны. Это видно по их лицам, реакции. Лекции им я “закатываю” изрядные. А остальное - муть деревянная. Койки, матрасы, тумбочки, ботинки, ружья с дырками тут и там, да полы цементные - изобретение гения человеческого, идиота.
Временами смотрю на молодых матросиков, а думаю о сыне. Может быть я и увижу его 20-летним, таким же интересным, мечтающим. А пока? Какого труда стоит ребенок! Мать встает ночью по 5-6 раз, а иногда 10! Нет ей покоя ни днем, ни ночью вот уже 6 месяцев, часто укачивает минут 20, а спит он 10-15! Терпение и любовь нужные воистину материнские...
Наступил 1956 г. Слыханное ли дело - я сейчас склоняюсь к мысли, что можно и нужно начинать службу на кораблях. Да, вновь. Даже на подводных лодках, даже командиром БЧ, чтобы не быть погребенным заживо. Если служить, то... нужно, ты обязан стремиться вверх. Ты не можешь остановиться, скажем , лейтенантом! А служить надо. На 28 году жизни, имея специальное образование, и опыт работы менять “все и вся”, перелицовываться в управдомы - дикость. Шутить в жизни, особенно имея на руках ребенка, нельзя.
И, вообще я - балда сентиментальная. Мое место только на корабле, как бы там тяжело не было.
28 января в дневнике запись... «Огреб» много. А суть вот в чем. Впервые, за всю мою службу на флоте, а это уже почти 5 лет, я получил 10 суток гауптвахты. “Схлопотал” ее мне майор Беленький, командир роты , который был под крылом Черненького и иже с ними, а начальник курса - капитан 2 ранга Г. на мой вопрос: за что? ничего путного ответить не мог. Он со всеми был всегда согласен. Да, был Беленький, да докладывал, да беспорядок в тумбочках... да я подписал приказ по курсу...
Я был ошеломлен. За пять лет корабельной жизни было много всякого. К примеру у моих соседей – командиров кораблей - было по 5-8-10 взысканий! У меня - ни одного! И чтобы старший офицер, твой начальник подписал приказ о наказании подчиненного офицера не разобравшись в чем дело? Это отдавало маразмом.
Конечно, никакой гауптвахты не было. Был домашний арест. И не арест. А шла служба. Самое главное - надо было “вдуть” взыскание в личное дело! Знай наших. Не забывайся. И как это бывает у хитрожопых евреев, Беленький, масляно улыбаясь, как лучший мой друг, на следующий день мне и говорит: Мы тут, Юрий Васильевич, немножко погорячились... можно, наверное, было и без этого... я это попробую исправить... Ну, ни сволочь-ли?
|