|
Лето 1975 г…. Путешествие по Волге. Теплоход. Шикарные каюты. Веселая, дружелюбная публика. Наплыв чувств. Грешен. Начались мои стихоплетения. Профессор Винокуров В.А. Защита Нефедова В.В. Сын в торгфлоте. Аспирант Глазов В.В. Мои нервы начинают шалить. Фокусы жизни. Институт Патона. Временами моя жизнь светлеет.
75 год. Лето. Наработавшись как следует с очередными доделками и переделками, выйдя с десяток раз на форты был вынужден уступить жене - мы пустились - в конце июля в путешествие на теплоходе по Волге! До Сталинграда. В отдельной каюте. Это было восхитительно. Теплынь Солнце. Медленно плывущие мимо нас берега великой реки. Деревеньки и города. Россия! Мимо плыла огромная родная страна - наша Родина.
Но ничего общего с яхтингом! На яхте - ты хозяин. Куда захотел, туда и повернул. Где захотел, там и остановился. И на день и на два. Когда захотел - пожевал! И, самое главное, на огромном 4-х палубном теплоходе с его мерной, регулярной, вполне сытой жизнью, с полуидиотским ТV и серенькими фильмами не было моря! Воды! Булькало где-то там! И искренне счастливы и довольны были только те, кто ничего другого не видел. Даже молодые красотки, едва корабль пришвартовался в Сталинграде, махнули в Сочи. Им было тошно! Им нужны были мужики! Я же, конечно, был безмятежно рад путешествию. Я балдел. Радовался как ребенок. Пятнадцать лет прошло, как покинул флот. Родные корабли.
Нос, корма, мачта, швартовки - все, все меня влекло. Когда отходили - я бежал на палубу. Как нос, как корма? Где и как полетели швартовы? Не ушли ли они под винты. Когда подходили к пирсу - тоже. О, господи, воспоминания святой юности.
Конечно, это не яхта с ее многочисленными хлопотами. Это – сытость, спокойствие и благодать! Энергию надо было куда-то девать. И мы занимались с женой ежедневно... святым делом...
Грешен, от наплыва чувств, которые будоражили мою душу, я опять начал писать что-то похожее на стихи. Или точнее, мои стихоплетения. Например, ...
Я необъятное хочу объять
И жилы вытянуть в струны,
Жизни успеть все отдать
И ничего не оставить втуне...
Или ... Теперь я увидел, что счастье в дороге
С Родиной прошагать в строю
В страсти гражданской, духовной отваге
Если надо – погибнуть в бою...
Зори страны, это - молодость века
Зори страны, это - юность твоя.
Как говорят, что так было от века
Родине счастье - радость твоя.
Вот такие мои пирожки....
Когда местные затейники учудили вечер “талантов”, это значит кто-что может рассказать отдыхающим - я прочитал то, что “натворил”. Посыпались вопросы: где печатался, давно ли пишите и т.п. Конечно, эти вопросы льстили мне.
В душонке моей скреблось что-то вроде: а я тоже.., а я тоже могу. На вопросы я отвечал просто: нет, друзья, это от нечего делать! И тут же услышал: во дает, во как надо путешествовать, такой времени не теряет...
Но то, что я поддался на уговоры молодой и симпатичной активистке и выступил публично, вызвало неудовольствие моей жены, которое она сформулировала просто: дурачок!
А я и был дурачком. Блаженным от радости бытия. У блаженных, как известно, ума не много. Да, он им и не нужен. Они служат какой-то идее, видят главное для себя в жизни и их мало интересует мирская суета. Я был, в глазах своей жены, своеобразной разновидностью. Пусть так! И писал…
Пришли в Казань – Мусе Джалилю:
...Ты высечен теперь из камня
Из бронзы вылит на века,
Но дольше камня и металла
Твои жить будут страстные слова...
Жене:
Тебя можно обнять наверно.
Тебя можно носить на руках,
Тебя можно любить безмерно
И быть может, воспеть в стихах.
Но почему у нас такое?
Ничего понять не могу
Что ни скажу - все плохое,
Что ты ни скажешь, я терплю.
Видно такая ты уродилась
Видно такой уродился я
Двадцать лет, а ты не смирилась,
Двадцать лет страдаю я.
Потом жена мне что-то сказала – психанула. Ну, как не ответить по хорошему?
Была бы прекрасна в гневе ты
Когда бы гнев – вины достоин...
Возможно ты не моя стихия,
А я не твоя стезя,
Судьбе ведомы пути иные,
Путает все она иногда.
Жена задумалась…
Я часто, ежедневно, утром, днем и вечером вышагивал по длиннющей палубе теплохода. И мечтал.
Пришли в Сталинград. Работой Вучетича был потрясен.
Конечно в памяти у меня – Война! Холод. Голод. Бомбежки...
Пишу...«Солдатам Сталинграда»...
Я не был с Вами на войне.
Был мал. И не познал окопа,
Но снились фронтовые грозы мне
Узнал я сразу, что она жестока.
Война жестока яростью огня,
Остервенением штыкового боя,
Где смерть, как сводная ее сестра
Выкашивает жертвы стоя.
Войны жестокость в раненых, госпиталях,
Ее жестокость в тысячах убитых.
И не было семьи у нас
Большими горестями не избитой.
Солдаты! Какого мужества, каких страданий
Вам строила прошедшая война.
И подвига великого звучания
Мы, благодарные потомки,
Забыть не сможем никогда.
Все. Все в этом собралось.
Вы заменили нам Богов!
Погибшие!
Над прахом Вашим я стою
И клятвы памяти даю.
И далее.
Письмо летчика капитана Богданова сыну
(Капитан Богданов погиб на Ленинградском фронте в 1942 г.).
Когда-то счастьем жизнь меня заполонила,
Когда-то я влюбленным по земле ходил,
Но грянула война и властно изменила
Все, чем я когда-то безмятежно жил.
Ушел на фронт. Остались Вы,
Да холодок грядущего внутри,
Да слезы наших близких и родных
От груды горестей немых.
Потом жена нашла себе утеху
Любила снова - не меня.
Пускай живет и я ей не помеха,
Пусть совесть будет для нее судья.
Мне память дорога родных и близких
Особенно же сына своего.
У нас желаний нет: высоких, низких.
Не может быть. Но кроме одного.
Чтобы знали, помнили, любили.
Другого Вам Земле не передать.
Моя печаль и гнев в могилу.
Не будут душу так терзать.
Ты сын, кровей моих потомок
Мой след в природе бытия
Ты знаешь твердо - не обломок,
Что был отец твой у тебя.
Поверь, в могиле я изнемогаю,
Ведь слухом полнится земля,
Когда друзьям с усмешкой объясняешь:
Отца не знал ты никогда.
Но этому не я виною.
Жестокая была последняя война
И не прошла смерть стороною -
Убила, искалечила, смертельно ранила меня
Мой сын! Ты, слышишь, мне больно,
Когда мимоходом, как бы шутя
Бросаешь небрежно, в застолье:
Тебя не воспитывал я.
Погиб я. С именем. И при наградах.
Страна, надеюсь, помнит.
Для меня горит
Последняя погибшему отрада –
Частичка вечного огня.
Так мы и вернулись - уже холодало - в первых числах сентября в Ленинград.
15 сентября умер отец. Это известие меня зашибло. Первая смерть в нашем роду! Все мы, вся семья, прошли войну. Фактически, все были под бомбежками, были в пожарах, голоде и холоде. Старшему брату досталось под Моздоком в 42 году. Осталось их трое из полутора тысяч бойцов. Он уцелел с двумя тяжелыми ранениями. Второй брат - в воздушной армии - десантник! И его кидали в тылы врага. Побродил он по болотам Карелии, когда кусок тухлой конины был спасением. Отец всю войну был в прифронтовой полосе. Наш дом был разбит бомбой. Мы с матерью - нам совсем повезло - были в 42 году в Архангельске. Но немцы тогда его жестоко бомбили. Я в бомбоубежища не ходил. Иногда бегал по пожарам. Был уверен, что меня смерть не касается. Этого не могло быть! Ведь я еще маленький! Правда, когда одуряющий вой пикирующего бомбардировщика вынимал, кажется, всю душу наружу, внутри холодело. В те же секунды раздавался взрыв, нашу сараюшку с дырявой дверью кидало из стороны в сторону. Еще две-три минуты и все начиналось сначала. Весь налет Юнкерсов-88 - в полчаса. В 19.00 он начинался, в 19.30 заканчивался. По воскресеньям. По расписанию. Всевышнему было угодно, чтобы мы все остались живы.
И вот - смерть! Он умер в 83 года. Это он, балтийский матрос 17 года, нутром крестьянина почувствовал большевиков. На предложение Малькова - соседа по койке крейсера “Диана”:
- Давай, Васька, подадимся к большевикам! Они не подведут!
Уехал домой в деревню. Большевики не подвели Малькова – его, коменданта Кремля - расстреляли! Отец же прошел жизнь в жесточайшей борьбе за кусок хлеба, за жизнь семьи. С честью выполнил свой земной долг. Честнейший человек, которого я когда-либо знал на Земле. Человек, который, умирая в 42 г. от голода, не мог себе позволить взять у народа и ржавого гвоздя! Ведь был лозунг: Все для фронта! Все для Победы!
Эти строчки я пишу уже в то время, когда огромная свора - власть имущих, морально грязных, алчных людей, которых взрастили большевики, уже разворовали огромные богатства России. Без стыда и совести. История когда-нибудь отметит этот факт, как величайшую трагедию всех времен и народов России, ибо такого масштаба преступлений человечество еще не знало*.
Отец! Сколько же выпало на твою душу страданий! Сейчас мне 47 лет. Глаза мои полны слез.
Конец 75 года. Теперь выходит на первый план моих хлопот защита Володи Нефедова. Скромный, неторопливый, вечно в деле, он мне внушал безоговорочные симпатии. С самого начала ему было объяснено: сначала машины, технология, реальный вклад в промышленность! Диссертация - естественное завершение работы. Ничего не надо выдумывать! Люди - оппоненты, Совет, все - должны видеть, что решена конкретно научно-техническая задача. Хорошо и глубоко проработанная. Надо сказать, что подход к построению машин для шовной УЗ сварке в стране до нас был утилитарно простым. Излучателем и ультразвука использовался торец волновода. И все. А отсюда и беда. Никто толком ничего и не смог сделать. Мы приняли решение использовать резонансные свойства диска. Вот отсюда и пошло! И, прежде всего, стабильность передачи энергии в зону сварки. Нефедов корпел над простынями формул и расчетов - вот тебе и наука! Если надо - бежал в цех. А из цеха, когда машины отправлялись на заводы - ехал в командировки. Без звука! Без жалоб! Делал машины, которых не знала мировая практика. Хотя дома у него было не все гладко.
Однажды к нам в институт приехал довольно известный владелец сварочных заводов Франции Мариус Сияки. Когда были такие визиты, наше начальство всегда бежало показывать, чем институт богат. И наши работы в области УЗС были всегда на первом плане: эффектно, интересно, ново.
И в этом случае, Сияки посмотрел на машину, ему показали как сваривается алюминиевый лист - бесподобно! - и спросил: - Сколько она стоит? Я ее во Франции могу продать!
И тут все забегали: так сколько же она стоит? Звонки в Москву, в Торговую палату, в Министерство... Решали все, кроме нас, разработчиков. Мы были никто!
Но, как и велось в социалистическом хозяйстве, никто ничего не знал, не понимал и не мог решить этого простого, элементарного вопроса.
Сияки уехал ни с чем.
Диссертация у Нефедова выкраивалась срочно. Сшивалась быстро. Для порядка он записался в аспирантуру. На полгода.
Я съездил в Москву, для предварительных переговоров в МВТУ им.Баумана. Там меня на кафедре знали хорошо. Там был мой товарищ-союзник, друг Станислав Волков, с которым мы сошлись на профессиональной почве. Он сваривал пластмассы, а я- металлы.
Там был профессор, доктор Винокуров В.А. - умнейший, честнейший человек - честь и опора кафедры:
- Давайте везите Нефедова на семинар, - сказал Виталий Александрович, - послушаем, посмотрим. Это было слово оракула. Его мнения были законом. И он, кстати, был Председателем совета по кандидатским диссертациям, одним словом - Бог!
Осенью 75 г. прошел семинар, на котором Нефедов “доложился”. Ясно, просто и убедительно.
Надо сказать, что Совет по сварке в МВТУ был сильным. Самым сильным в Союзе. Вот уж где собрана элита ученых! Сидеть на защите и слушать вопросы, ответы - одно удовольствие. По теме диссертации они могли не знать частностей, но нюх у них на просчеты диссертанта был просто “собачий”. Они были вышколены годами, методологию научных исследований знали и понимали на самом высоком уровне. Мастера!
* 2003 г.
Нефедов прошел семинар-экзамен. Но когда возник вопрос о предзащите я зашумел:
- Да, пишите на защиту! С моей стороны это было не очень корректно. Но уж очень благожелательны были члены комиссии, которые ставили последние точки в протоколе. И Нефедов “пошел” на май 76 г.
Конец года и начало 76 г. у него были “плотными”. Темы с него я снять не мог по очень простой причине. Он все знал. А все остальные были заняты своими делами. Подмена его ничего не дала бы. На завод должен был ехать всегда специалист, который создавал эту машину. И ездил всегда Нефедов.
Я по делам ездил в Москву. МВТУ было для меня, как родной дом. Конечно, я ходил на защиты, “принюхивался”. Одно дело - семинар, другое дело - защита, так что я как-то неаккуратно влез в установленный порядок работы Совета и снял, фактически, предзащиту. Кому хотелось “гореть”? Известно, что когда диссертант защищается успешно, то о руководителе и не вспоминают. А если защита провалена, то спрашивают: кто руководитель? “Завалы” на защитах я видел сам. И неоднократно. Они были блестящи по форме, если смотреть со стороны, и, удручающе тяжелы для претендентов.
Так, однажды, на трибуну поднялся сочный крепкий молодой человек, в ладном костюме, модном галстуке и с приятной улыбкой. Начал он бойко. Потом - вопросы. Он начал бледнеть. К концу вопросов-ответов остался один пиджак. Несостоятельность ответов молодого человека доконала.
Зная все это, я Нефедова “докручивал”. Видимо, перекрутил. За 10 минут до начала защиты мой Нефедов куда-то исчез. Зал уже заполнился членами Совета., подошла “толпа”, а Нефедова нет! Тут и меня “мандраж” взял: еще этого не хватало! Уже проф.Винокуров В.А. пошел занимать свое председательское место, а Нефедова нет! Мне оставалось только “метать икру” и выдавать непечатные глаголы. Ну, что? Он обоср...ся? И впрямь. Нефедов явился в последний момент. В последнюю минуту. Да, у человека случилась неприятность: появился неуправляемый физиологический процесс. Но, кого это интересует? Значит воля слаба.
Но защита прошла хорошо. Нефедов отвечал спокойно, уверенно. Больше всех понимал в его работе Винокуров. Как-никак, колебания дисков, краевые условия, “простыни” формул - его стихия! И видно было, что он доволен - видел, что работа оригинальная, хорошо скроена и крепко сшита. Нефедова еще немного, для порядка “потрепали”, но дело было сделано, т.б., что Виногуров и в заключение тепло отозвался о работе.
Запили мы на радостях и весьма прилично. Нас, наши работы официально признала Москва, крупнейший - королевский! - ВУЗ, самая сильная кафедра по сварке в стране. Во время нашей гулянки - а радовалась душевно вся лаборатория, Нефедов, выделывая ногами немыслимые кренделя в такт им, вдруг начал приговаривать:
- Наеб...л я всех! Наеб...л я всех! - Кого это ты так? - спросил я его на следующий день.
- Да так, - усмехаясь, ответил он. - Считай, что пошутил.
Нефедов всегда был для меня олицетворением надежности, серьезности, вдумчивости. И эти пьяные его слова озадачили меня. Правильно говорится: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Но, что это значит в наших реалиях? Кого? Зачем?
Я отчетливо понимал, что вылетела мысль его по пьянке, но не случайно. Но кого и зачем - было для меня совершенно не понятно. Утром все забылось.
Дело было к отпускам. Нефедова я негласно отпустил на месяц раньше, парень все-таки устал. При расставании я ему сказал:
- Отдохни, с осени возьмешься за работу.
Осенью, когда он, отдохнувший и порозовевший, пришел на работу, у нас с ним состоялся короткий и выразительный разговор:
- Ну, Володя, теперь за работу!
Я предполагал, что те зачатки научных концепций, связанных с использованием резонирующих дисков надо развивать дальше. Было ясно, что нами задет только “краешек”, что много еще не ясного, что это - богатейший пласт для практической реализации мощного ультразвука.
Володя посмотрел на меня выразительно и, не смущаясь, тихо ответил:
- За какую работу?
- Так, мы же с тобой говорили...
- Я уже все сделал, Юрий Васильевич. - И тоном, которого я от него не слышал никогда.
Спокойным, уверенным, утверждающим: будет так!
Я все понял. И вспомнил его пьяные выкрики. Для него защита кандидатской была ступенью высшей, когда-то недосягаемой. И он на нее поднялся. Теперь ему море по колено. Я вспомнил, когда он пришел после окончания ЛЭТИ. это было 8 лет назад. Минимум три года я потратил на то, чтобы убедить его делать диссертационную работу. Я не мог “выбить” из его головы ощущение школяра. Считал, что все те, кто его учил, были тоже когда-то “зелеными”. Наконец до него дошло. И он начал работать уже целенаправленно. Нужны были какие-то научные результаты, практический выход, утверждение самое себя, как ученого. Диссертация, как ни крути – работа квалификационная! Понимание этого - основа твоего движения в науке.
И вот финал. Занимаясь наукой он так и не понял главного: кандидат наук, есть - кандидат в науку! Именно, обретая первичные навыки в методологии исследований, влезая “вкрутую” в специальность, расширяя поле исследований ты и становишься ученым! Нефедов так ничего и не понял. За все эти годы работы.
Я посмотрел на него.Передо мной сидел уже другой человек. Одной его фразы хватило, чтобы в моей душе опрокинулся мир, который я построил о Володе Нефедове. Он никогда не будет настоящим ученым, он выбрался на квалификационную скамейку. И все!
- Володя, если ты уже все сделал, то у меня к тебе никаких вопросов. - Я сказал, сознательно нажимая на слово “все”. - У тебя есть тема, вот и работай!
Мы на том и разошлись. В самом главном, глубинном я понял: настоящим ученым - доктором технических наук он никогда не будет!
Осенью 1976 г. я впервые в жизни поехал в Д/О «Морской прибой». Наконец-то я на две недели освободился от мрака постоянной занятости , забот и обалдел от необычности ситуации, в которой я оказался! Я должен был спать, есть, пить, ничегошеньки не делать. И кругом … женщины, женщины. И смех, и грех. Они, оказывается, и попадают в эти чудильники, чтобы …!
Я оказался в водовороте развлечений, происходивших там. И как-то на сцене клуба делился своими впечатлениями о них, молодых и красивых, любезно-ласковых женщинах. Зрители были вежливы и усердно аплодировали мне в ответ.
И так, девушке К.
Ты видение из сказки,
Ты творение живого огня,
Ты способна на бурные ласки
И способна забыть навсегда.
Уйти из глаз не попрощавшись,
Уйти, забыть волнения встреч,
Только я по утру, проснувшись
Буду долго о тебе жалеть.
Потому, что пришла, всколыхнула,
Словно накипь с души сняла
И как птица крылом взмахнула:
Посмотри, как летаю я.
Ты лети быстрокрылая с ветром,
Ветер встреч, это - жизни поток.
Вспоминают меня ненароком,
Жаль, с тобою взлететь я не смог.
Дом отдыха меня удивил. Встречи. Разговоры. Смех. Танцы…
Я увидел тебя...
Ты как птица другого полета,
Ты как птица других кровей,
Я как пуля - давно на взлете,
Когда вниз все сильней и сильней
Мне б на крыло твое опереться,
Утренней свежестью бы вздохнуть,
Твоей юности поклониться,
Сердцем в прошлое заглянуть.
Ты для меня, как луч в прожитое
Своей памятью шевеля,
Сразу вспыхнуло что-то святое,
Всколыхнулись поля и луга.
Ты для меня - ранение сквозное,
Ты как крест на парадной стене,
Ты как что-то давно забытое,
Ты как зримая явь, но во сне...
Ночь, 25 октября, 1976 г. После прогулки по Комарово…
Домик Ахматовой
Невозможно не быть поэтом,
Хотя бы немного, хотя бы в душе,
Земля Ахматовой об этом
Напоминает тебе.
В клубе Д/О выступал Леонов…
Леонову
Леонов - комик. Вот злодей!
Опять с бутылкою своей,
Пихал ее куда не надо,
Но, вообщем, парень был хорош,
Смешил толпу. Смеялся я до слез.
Кормили нас - толпу – хорошо!
А в столовой опять омлет
- Опять омлет. Опять котлета.
Когда же кончится все это?
- Ты, парень - дурень, не горюй,
Бери багаж и с ветром дуй,
Тебе жена подаст котлету
Быть может вспомнишь и про эту.
День. 26 окт. 1976 г.
Прощание с Домом отдыха «Морской прибой» для меня было трогательным…
Тут моря синь
Тут моря синь и сторона лесная,
Покой зверью и тишина,
И временами речь людская
Касается неслышным ветром и меня.
Теперь я вижу осени глубокий вздох
Порозовевших облачков бегущие стада,
Хрустящий под ногами бурый мох,
Да пируэтами скользящая листва.
Да Солнца полузимнего укор,
Последний раз оно играет небесами,
Чарующий души простор,
Как жаль, что я сейчас не с Вами.
Благословенны небеса,
Благословенна людь земная,
Благословенны же края,
Которые не отличить от рая.
Вечер, 27 октября, 1976 г.
1 января 77 г. в своем дневнике я написал: “время размышлений прошло. Вперед, Юра!”
Это означало, что я сел за докторскую диссертацию. Официально. Для себя. Пошел отсчет времени. После защиты кандидатской диссертации прошло без малого 10 лет. Как один день. Как мгновения. На одном дыхании. Только официальных публикаций 129. И это никакие-то побрякушки. Это - факты, результаты! Д.И.Менделеев писал, … что наука и начинается там, где начинаются измерения… В этом отношении техника куда-как конкретна. И тяжела. Потому что очень и очень многое измерено и взвешено до тебя. А тебе надо показать, что все это можно делать не так. Что будут другие метры и секунды. Я прошел десятки семинаров, конференций, выставок. Меня уже, естественно, знали специалисты всего Союза. Я начал получать запросы-письма из-за рубежа:
- Пришлите оттиск статьи из журнала... №... Отлично! Но я никому ничего не посылал. Все под контролем! На все нужны справки! В чести быть известным я не нуждался. Не страдал.
Надо делать дело - вот главное в жизни. Честь и известность идут следом.
Эту официальную для себя минуту – время размышлений прошло - я запомнил на всю жизнь. Я дал себе слово. Я подписал себе приказ. Я впервые взял в руки все те наброски, которые у меня делались после 68 года. И... начал перебирать все это.
Так что же взять за основу? Где ядро? Гвоздь? За что зацепиться? Оказалось - вода! Быстрая и мутная. Тогда мне показалось, что в основу можно положить десятки изобретений, которые уже у меня набрались, которые в своей основе “ушли” в сварочные машины... И я сел обрабатывать эти материалы...
Моими хлопотами в этом, для меня “пусковом” году была и защита второго моего аспиранта - Валерия Ивановича Повстяна. Интересна их история с Нефедовым. Родились в 1942 г. в городе Вольске. В роддоме их мамы лежали рядом! Они вместе поступили в ЛЭТИ. И оказались в одной лаборатории, у меня! Они были очень дружны. Пока не женились. С появлением жен - слишком разных - их судьбы в личном плане начало “разводить”.
Конечно, они были разные. Валерий и внешне, и внутренне был энергичен, хотя первые три года на всю мою “психотерапию” относительно науки только улыбался. И работал. Потом, глядя на Володю Нефедова, сам начал крутиться: Что делать? Что положить в основу диссертации? Как...
- А делать надо было вот что. Если Володя “посажен” на шовные варианты сварочных машин, то тебе - акустические системы для точечных! В этой проблеме - конь не валялся. На сегодня - полная неясность о влиянии нагрузки на системы...
Это было ясно мне. И сказано ему. Оставалось только работать. При такой конкретизации темы Валерию надо было налечь на курс “теории колебаний”, что он и сделал. Умная голова, хорошая подготовка в институте по физике и математике быстро начали давать свои плоды.Но темы, темы, темы! Рабочий режим создания сварочных машин - как уже я писал - подтолкнешь не быстро. Мало показать потенциальному заказчику, что ваша, друзья, проблема может быть решена. И они видели это: Потом начинались “проталкивания” этой темы через бюрократические рогатки министерства: возьмем не возьмем, важная - не важная тема. Дело доходило до того, что крупнейшие институты, занимающиеся атомной энергетикой вынуждены были писать в министерство письма с просьбой о необходимости разработки такой машины. И целый год уходил на согласование! Чиновник у руля - чудовищная, непробиваемая стена. Не приведи бог его прогневить. Мне было особенно обидно, что я никогда не лез в чужой карман, я никогда никому не мешал жить и работать, но меня притесняли нагло и вероломно. Думаю, что это только в силу гнусной зависти от сознания неспособности своей по настоящему работать. Временами мне было трудно дышать. Но что было делать? Директору института было жаловаться бесполезно. Всем правили всесильные клерки.
И, тем не менее, наше дело шло. Повстян весьма интенсивно работал. Я договаривался с Институтом Е.О.Патона о предполагаемой защите у них.
Надо сказать, что два ведущих специалиста института доктор технических наук Россошинский А.А. и доктор технических наук Моровский В.Э. - руководители крупных отделов, удивительно хорошо отнеслись ко мне. Даже не знаю почему. Я, правда и сам из разряда тех, на кого можно положиться. Но... почему они так радели ко мне, к моему делу? Почему они, когда я появлялся в Киеве, всегда были готовы обсуждать мои проблемы. У них было время и желание. И они были старше меня на десяток лет. И их положение было на порядок выше моего. Я так считал. И дорожил ими, как мог. Когда зашел разговор о защите Повстяна Моровский В.Э. спросил меня:
- Он стоит того?
Я отозвался о В.Повстене восторженно. Молод. Энергичен. Умен. Вообще, парень порядочный. Стоит. На том и порешили.
В институте Патона Е.О. порядок защиты таков: семинар в отделе; предзащита. И защита - как везде. Но это только для непосвященных.
Институт Е.О.Патона - глыба! Это огромный, высокопрофессиональный, общемирового калибра организм, который создан Б.Е.Патоном - сыном Евгения Оскаровича - основоположника. Он состоит из отделов. И по кандидатским диссертациям определяющим звеном является отдел. Если ты прошел семинар, то это почти успех! На предзащитах претендента только “зачитали”. В институте Патона я не помню, не знаю, чтобы на Большом Совете - на кандидатской - кого-то “завалили”. У них это не принято. Это было ниже их достоинства. Кого и зачем “заваливать”, если семинар отдела - специалистов! - пропустил на защиту! И это глубинно, по-существу правильно. Как всякой очень высокопрофессиональной, мощной научной организации, там давно научились уважать друг-друга, научные результаты, полученные коллегами. Можно как угодно не уважать и ненавидеть друг-друга, но творить явные глупости? Это было мнение самого Б.Е.Патона: наш институт вне подозрений. Кто после нас может судить о специалисте? Никто! И это правильно. Другое дело - ты прорвись к специалистам института, уверь их, что сотворил нечто научное и полезное, войди к ним в доверие. Но и не лезь им поперек дороги! Сомнут, задавят и выбросят.
У Валерия работа была на “уровне” и первичный семинар прошел без сучков. Его первым оппонентом был Всеволод Авксентьевич Лебига - светлая голова, еще не успевшая “остепениться”. Но он был акустик, хорошо знал предмет и сам работал в этом же направлении. Зав.отделом, А.А.Россошинский завал его Севочка, и верил ему безотчетно. Тут ошибок не было. Работу Валерия можно было подавать на любой совет. Наука - есть! Технология - есть! Оборудование - есть! Форма диссертации - архиважная вещь - выдержана по последним требованиям ВАКа. Что еще?
По этому поводу мы крупно выпили. Сидели в довольно известном месте – на берегу Днепра. И радости нашей не было границ.
Но предстояла еще предзащита. И, выправив все, что было рекомендовано на семинаре, мы подъехали снова в Киев.
Как ни странно, “отбарабанив” доклад, на вопросы Валерий начал отвечать неуверенно. Возможно его смутил состав Совета - десятка полтора докторов наук, академиков, лауреатов гос.и ленинских премий , да знаменитый актовый зал...
Дело дошло до того, как доктор С. не выдержал и раздраженно спросил:
- Кто у Вас руководитель? Для меня это было уже слишком. Я мгновенно встал, тем более, что С. сидел рядом, на другой стороне прохода:
- Александр Николаевич, я - руководитель! - Мягко с улыбкой и с полупоклоном к нему сказал я.
- А, все ясно. Спасибо. Вопросов нет.
Доктора, лауреата С. я знал, но очень мало. Он, наверное, тоже меня знал, но не бог весть как. Но этого хватило, чтобы Повстян пришел в себя и благополучно завершил дело, свои ответы. Вот всегда так! Если аспирант заваливает свою работу, то - первый вопрос: Кто руководитель?
Если аспирант успешно защищает ее, то о научном руководителе не вспоминают. И это правильно.
В этот раз мы вообще “надрались”. И гуляли по Киеву пьяные в прямом и переносном смысле. Мало того! Когда мы прилетели в Ленинград, Повстян - в ожидании автобуса - мне и говорит:
- А что если нам зайти в ресторан и “добавить”.
Мысль показалась мне ценной. И своевременной. Ну чего сидеть на “чемоданах”, когда можно время провести более плодотворно? И д обавили! Не помню, как добрались мы до Тореза, 98/2 - где я жил, но отчетливо помню, как Валерий “сдал” меня моей жене:
-Вера Семеновна, вот Юрий Васильевич, прибыл из Киева!
- Вижу, вижу, - ответила жена, принимая из рук Валерия мое тело. Степень моего опьянения нужно принять относительной, т.к. я помню это уже более 20 лет.
Еще одно усилие - выправление текста выводов, перепечатка отдельных пусков текста, оформление плакатов, писанина и рассылка автореферата и т.п.
Защита! Летом 77 года Валерий Иванович стал кандидатом наук. Наша радость, радость всей лаборатории была неподдельной. Все видели, что лаборатория наполняется серьезными специалистами, укрепляется, что наше направление в сварочной технике просто так не смахнешь. Все работы - на виду! Кто-то заговорил, что в нашем институте, у Холопова возникла и становится на ноги научная школа, т.б., что “подрастал” еще один крепкий орешек - Глазов Виктор Васильевич...
Уже летом 1976 г. встретился со своей знакомой по далеким еще времена. Теперь она – симпатичная, простая, хорошая, молодая женщина. Поговорили о жизни. Когда-то я в компании ее насмешил:
Не надо, не надо, не надо
Не надо мне плоти твоей
Питаюсь игривостью взгляда
Влюбляюсь сильнее и сильней
Ведь плоть греховодна – все знают
Ведь плоть приземляет всегда
Пусть струны в душе заиграют
Не надо начала конца…
Это был мой почти экспромт. Мы посмеялись и разошлись, как будто лет на десять. Теперь разговорились. Она успела за это время два раза выйти замуж, родить сынишку и … - одним словом – разоткровенничать. Мы расстались… Потом, я переслал ей свое видение событий.
Добрячка
Ты сама виновата во всем.
Улыбаешься. Светишься лаской.
Ты любого встречаешь добром
И минуты делаешь сказкой.
Но минуты - не жизнь,
Сказка быстро сменяется былью,
Скажет он тебе: проснись,
А дорога устелется пылью.
Найди ты место для гордыни у себя,
Не привечай любого близко, без оглядки,
Не трогай Господа, молитвы не творя,
Найдешь кому отдать себя, всю без остатка.
Слава Богу, к концу 1977 г. мой сын Сергей отслужил свое. Но стал ли он лучше, чище, правдивее, поднялся ли, стал ли на ноги - большой вопрос. В армии он насмотрелся на всякое. Там был и национализм, когда русские парни били “чучмеков”, т.е. ребятишек из республик Средней Азии. И всерьез, табуретками! За то, что те хотели, хотя бы в какой-то степени, защитить свою честь. Умные наши командиры - военачальники! Бросали их, этих людей, которые не видели в глаза снега, в Заполярье! Худо кормили и плохо одевали. Те мерзли, страдали и мечтали, когда кончится эта проклятая служба. И огрызались, как могли.
Сын насмотрелся на бесправие солдат. На пьянство и распутство офицеров, особенно, тех, которые редко “спускались” до уровня рот и батальонов; на министерские проверки, когда разъевшихся до последней степени генералов местные полководцы всячески ублажали и пьянками, и девками. Моральная и физическая грязь кругом, низкая дисциплина всех звеньев воинства и это при... реально существующей, боевой ракетной технике!
Сын еще раз на все мои соображения о смысле жизни сказал мне:
- Папа, не мочи мне рога! Ты жизни не знаешь! И поступил в мореходное училище.
После армии он ближе ко мне не стал. Такая же настороженность. Сомнения в правоте моих представлений о жизни.
- Вот ты, папа, работаешь, а толку? Один пиджак, одни ботинки... В этом он был прав. Он искал свои пути. Мешать ему, выговаривать что-то было бесполезно. Мы с матерью были рады, что он нашел место, где его фантазии могли развиться. Как-никак торговый флот! Можно посмотреть мир, посмотреть как живут люди. Да и по всем примерам его старших товарищей, уже выучившихся и поплававших - он становился материально обеспеченным. Намного лучше меня, своего отца - уже опытного инженера, разработчика новейших технологий, изобретателя! Он хотел сразу и много. Завидная формула для молодого человека.
Он тяготел к яркому, броскому. Какая-нибудь заморская штучка, например, браслетка уже вызывала у него восторг. Ботинки на мощнейшей подошве - почти мечту жизни. Джинсовая куртка с фирменными нашлепками - транс. Глаза разбегались, горели жаждой успеть...
Весь 77 год я сидел над диссертацией, как проклятый. То, что я хотел было положить в основу - изобретения - ни к черту не годилось. Все эти обобщения можно и нужно делать тогда, когда ты не на что уже не способен. Все жидко. Бледно. Нет ядра. Сердцевины. И все мои труды пошли в брос! Ан, нет!
Вру! Почти нащупал! К осени 77 года в башке все вроде-бы уложилось. И, как это всегда бывает, после долгих размышлений, метаний, поиска идеи, все оказалось просто и логично.
Сварка - процесс энергетический. Да, чтобы осуществить образование неразъемного соединения, т.е. металлы нагреть, пластически сдеформировать нужна энергия! А раз так, то надо начать измерять энергию, которая потребляет система, потери во всех ее звеньях, в том числе и в технологической среде. И все! Удивительно просто. Архиинтересно. Все исследователи об этом, наверное, мечтали, но никто за четверть века ничего не сделал. Вот ведь как бывает! А энергетика процесса - краеугольный камень технологии.
А раз измерения, то надо искать методы излучений энергии, например, в акустических волноводах, и, естественно, в технологической среде.
Надо оценивать процесс передачи энергии и анализировать причины возникновения потерь, искать дестабилизирующие факторы, оценивать их, разрабатывать средства их компенсации. Не будет стабилизации энергии в зоне сварки, - не будет и стабильности прочностных характеристик сварных соединений... Ого-го! Огромнейший пласт науки, техники, технологии! Найден. Определен! А валялся под ногами. Воистину всякая крупная находка проходит три стадии своего становления:
- Не может быть!
- Тут что-то есть!
- Ну это и так понятно!
Нахватало “мелочей”. Например, проблемы определения именно энергии, выделяющейся в зоне сварки вырастали в очень большие трудности. И вопрос этот глох в самом зачатии. Мне и пришлось этим заняться. После того, как все стало на “свои” места, дело пошло быстро.
Зимой на коньках я “укатывался”. Своей знакомой, имеющей отношение к науке - кандидату биологических наук в январе я хвастался:
- Написал вторую главу за месяц!
Она удивленно глядела на меня, т.к. понимала, что это не просто.
В феврале опять - в перерывах между забегами и в разговорах о жизни:
- Написал третью! Это – основа – основ!
Она уже таращила глаза. И, наверное, считала меня худо скрытым трепачом.
А, тем не менее, в апреле 78 все было закончено. Текст по внутренней своей согласованности выглядел вполне логично. оставались “хвосты”, которые надо было разложить по полочкам, заранее заготовленным, осмысленным.
Подъехал Валентин Алехин, умница в науках, для меня - авторитет. Слушал почти три часа мои “разглагольствования” и удовлетворенно мотал головой:
- Юра, не надо скромничать...
Это было 8 апреля 1978 года.
Теперь моей основной задачей было пройти методическую комиссию института и получить возможность работать летом в официальном режиме подготовки материалов к защите. Нет такой комиссии, которая не сделала бы замечаний. И не важно, что не являются специалистами, не знают дела. Методология! Вот основа-основ исследований. Она же и могила! Не приведи бог, ошибиться. В институте шорох. И странный. Те, на кого рассчитывал, например, мой стародавний приятель, с которым выпили не одно ведро водки, вместе толкались еще в аспирантуре, мне как-то процедил:
- Все куда-то лезешь, все что-то надо... Хочешь быть кочкой на равном месте...
Я - как не слышал. Но прозвучала явная, худо скрытая зависть. Грязная до предела.
- Ну, чего твои защиты? Тот же Нефедов! Что он сделал? Одну машину? А где серия?
Значит, упрекает Нефедовым! А сам? Машина, которой он занимался и защитился, вообще не видна на горизонте, хотя убил на нее около 10 лет! Подло, не зная дела, упрекать кого-либо в научной несостоятельности.
И, наоборот! Те, от которых меньше всего ждал поддержки - дали весьма лестные характеристики. Официально! Но увы!
На своей докладной в адрес директора с 3-мя отзывами с просьбой представить отпуск для подготовки к защите - ничего! Как ее не было.
Зато я на ней положил свою резолюцию:
- Юра! Тебе не отпуск, а х... в рот!
Вот типовая запись того времени.
04 июля 78 г. Наконец-то ушел в свой отпуск! Устал хуже собаки. А после отпуска что? Отчет по СЭВу, доклад на семинаре, разработка прогноза развития ультразвуковой сварки в стране...
О работах в лаборатории я почти не думал. Только контроль. Только обсуждения возможно перспективных работ. Слава тебе, господи! Уже 2 кандидата наук и на подходе еще двое. Это из 8 человек народу-то. Предельная концентрация интеллекта.
Один из двоих кто “на подходе” был Виктор Васильевич Глазов. С ним приключилась история еще похлеще, чем с Нефедовым и Повстяном. “Возился я с ним более 6 лет. Только на подходах к диссертации! Дело прошлое, но было так.
Когда-то он узнал о наших работах, я его увидел, мы познакомились. Он мне понравился: живые глаза на круглом лобастом лице, ясная, четкая речь, простоватость и улыбчивость. Одним словом - отличный русский парень средней полосы России с примесью остатков татаро-монголов. Как-никак мужики из этих племен более 200 лет мяли русских девок.
Первая фаза нашего взаимодействия была сравнительно короткой. мы обсудили возможные варианты темы диссертации. Он сразу вцепился в работу. Закрутился между библиотекой, патентным фондом, нашей лабораторией и своим начальством - он был из соседнего с нами технологического отдела. Так пролетел год. Он быстро шел в гору. Уже... уже... уже..!
Однажды он пришел ко мне хмурый.
- Все то, о чем я думал, что хотел положить в основу диссертации я нашел в немецком патенте!
Я его не узнавал. Он сидел как-то съежившись, опустившись. Всегда живые глаза потеряли былой блеск - потухли. Видно было, что он глубоко переживал свое “открытие”, которое оказалось для него петлей на шее. Была диссертация и... нет.
Я немедленно “вцепился” в него.
- Ты что, парень, оглуп? Что такое патент? Дышло? Что это иголка Зингера? Таких патентов единицы! Это уникальные вещи. А остальное - надо смотреть и думать. Думать, о чем думал автор. искать другие ходы...
Глазов малость отошел. Но не надолго. И еще, наверное, месяц он ходил потерянный, сумрачный. Потерял парень золотое яичко! Золотую рыбку. Временами он приходил ко мне. Иногда я его приглашал на разговоры. Моя психотерапия помогала мало. Зашибла его судьба Почти насовсем. Так прошло около 2-х лет! Иногда я его так “выстругивал” - что у него на лбу выступали крупные капли пота. Он при этом молчал. Сопел. И слушал. Но, наконец, морально-психологическая плотина была все-же прорвана. Он снова взялся за работу...
Толя Смирнов тоже корпел над сваркой пластмасс.
С памятного для меня года - 67-го прошло более 10 лет. Я, как договорились, держал “руки по швам”. Рванул он в аспирантуру не по разуму своему, не по знаниям, не по внутреннему своему интеллекту, а так: кто-то чего-то сказал, похвалил, ну не обошлось и без науськивания, благо к тому была возможность...
Я смотрел на него с сожалением. Ну, нет у человека “фитиля в башке”. Ну, ничего не горит. Не светится. Но “строить” ему диссертацию я не хотел. Долг платежом красен. Хотя я в общем-то его подталкивал: надо работать!
Он иногда приносил ко мне свои материалы. Я добросовестно раскладывал все по полкам, разъясняя ему несостоятельность материалов.
И всегда его просил:
- Толя! Все что ты написал, ни в коем случае не выбрасывай. Пройдет год-два и ты убедишься, что по сути дела, по изложению у тебя не то, что надо делать. Этот материал будет как зеркало. Ты увидишь свой научный рост - вот главное! И Толя - надо отдать ему должное - снова принимался за работу...
Другими словами, лаборатория работала весьма успешно. Шли статьи, заявки на изобретения делались сварочные машины. Люди “притерлись” и понимали друг-друга с полуслова. На формирование нового направления работ, на формирование коллектива ушло почти 20 лет...
А домашние мои дела, как ни странно, становились все хуже и хуже. Хотя объективно моральная и физическая нагрузка жены вроде бы спала. Раньше ее изматывала необходимость ухода за матерью. Слов нет: нагрузка тяжелая. Но мать давно умерла. Ее очень беспокоил сын. Его поведение. Теперь сын поступил в морское училище. Учится, и не плохо. Квартира отличная. Сухая. Светлая. Мебель есть. Сервант украшает сервиз “Мадонны” - модный до остервенения сервиз столовой посуды. Мне пришлось привезти его из Германии. Я знал, что она по нему страдает. А отношения, тем не менее, ухудшались. Как ни смешно, но из-за мелочей. Ей всегда надо было указать, что я положил тряпку на кухне не туда “куда надо”, плохо выбил пыль из ковра, купил не тот хлеб в магазине, не отнес и не сдал макулатуру... Десятки мелочей. “Из мелочей состоит жизнь” - говорила она. Мелочи главное! Причем, она избрала, пожалуй, самый худший вид наказания для мужчины: не давать! Да, она ложилась. Отворачивалась. И ее не трогай! Неделю. Две. Месяц!
Я никогда не затрагивал вопроса половых отношений между нами в своих записках. Об их значимости в жизни взрослых людей; о всей невероятной сложности интимной близости, обусловленной природой, разумом и морально-психологическими и физиологическими особенностями сложившейся пары людей.
Те “упражнения”, которые у меня были в пору своего лейтенантства 51-53 годов в “зачет” никак не идут. Деньги, рестораны, девушки и полная свобода: куда хочу - туда и иду. И с кем хочу. Половые сношения имели только один смысл: сбросить половую нагрузку, сбросить “хотение”. И все! Но два года холостяцкой жизни приоткрыли мне глаза. Дурашливое беспутство ведет в никуда. Это конец. Гибель. Рой хороших и очень хороших девушек, слетающихся на лейтенантские погоны, к своему счастью, надоел до остервенения. Счастье нужно и можно строить. Но так ли легковесно, если молодая и красивая лань, всегда готова к “употреблению”?
Вот и возникло первое и серьезнейшее противоречие. если только вопрос в половых сношениях, то тогда проблем нет. А где семья?
А если ты всем своим нутром понял, что нужно строить свой семейный очаг, как опору в жизни? При такой постановке вопроса все усложняется. На порядок. После того, как мужчина получил “пробы”, ему далеко не безразлично, что в этом отношении представляет его будущая жена. Такое определение жены, как “милое, очаровательное создание” выглядит детским лепетом. А какая же “милая и очаровательная”, да с умом, образованием, хорошим домашним воспитанием будет заниматься с тобой “пробами”? Вот и надо кидаться в неизвестность в омут, в ущелье. А будет ли парашют жизни? Спасет ли он Вас двоих? Или типовой развод? Матери-одиночки? Бравые холостяки в 35-45 лет?
У нас на флоте эти упражнения имели свои термины: “идет притирка клапанов”. Грубо, но здорово! Если женщина была в этом отношении хороша, так и говорили: подошла по резьбе! И, обычно, она всегда была во внимании, ее всегда берегли. Ибо знали: уйдешь от нее святым. И помнить будешь долго.
У счастью, за два своих года холостяцкой жизни я с этими “пробами” не разобрался. И слава богу!
Жена моя была для меня и в этом отношении наградой. Я всегда стремился к ней и только к ней. Все годы. Привык. И ничего другого не знал. Она в постели не кричала от страсти, не стонала, не извивалась. Она только лежала. Ее лицо светилось божественной улыбкой и было прекрасно. Ее глаза - зрачки - сужались, казалось, она ничего не видит и не слышит. Как она кончает я не знал. Это было умиротворение наслаждениям. Так было почти 20 лет. Мне она была нужна как воздух, как точка опоры. Ежедневно. Я не мог заснуть, пока не отдавал ей свои запасы энергии. Как правило это были 20-минутные сновидения. Никакие расстройства по работе, архиважнейшие события в мире не могли повлиять на меня - все мимо. Постель - святыня. Если я не лег, - то считал день пропавшим зря.
Правда, последние 5 лет я перешел на режим: два дня подряд, один - перерыв. Почему - не знаю. Но моя жена всегда удивлялась:
- Странно, не успела я дотронуться до тебя, как уже...
Да, уже все было на месте. Оставалось включить режим сновидения.
Почему она избрала такой, самый негодный прием управления своим мужем - для меня загадка и по сей день.
А каковы же были последствия.
Если я с вечера, намотавшись в институте или в “конторах” города, засыпал, то ближе к утру, часа в 4 ночи меня будил он. Без сожаления и совести. Упираясь своим концом в постель он просил пить, есть. Ему было нужно попасть туда! Где было сыто и надежно. Он просил движения. Он готов был послужить во славу любви. И совсем рядом все это было! И емкое и теплое и нежное. Но не сейчас. Жена спала спокойным сном праведницы. Знайте наших!
Такие решения жена вначале принимала сравнительно редко. Потом это стало входить в моду. И она стала капризничать и неделю, и месяц. Однажды такой “тягунчик” продолжался три месяца! А я просыпался в 4 утра! Каждую ночь я недосыпал. Раздражался. Но не ругался. Я знал, что и как сказать. И раз в три месяца - намаявшись - я ей “выдавал”. Говорил вежливо, но “плотно” минуты три, не больше. Но потом она плакала три дня. Когда она меняла свой гнев на милость, я опять растекался в своих симпатиях к ней. Я опять наслаждался ее улыбкой, ласковым взглядом и хлопотами по дому. Чистюлей она была беспримерной. Я считал, что у меня была семья. Дом. Очаг.
Но где-то таким аномалиям в отношениях должен был быть и конец.
При очередных ее фокусах в постели с все чаще и чаще стал думать о побеге. Но куда? К кому? Из своей-то квартиры, доставшейся мне слишком дорогой ценой. Но половые воздержания - да при рядом спящей женщине - просто давили меня. Мне надо было воткнуть своего “стервеца” во что бы то ни стало! Он был без жалости. Он не смотрел на усталость на работе. Ему было наплевать, что моя благоверная не в духе. Его не интересовали события в Кувейте, Ираке, Палестине... Я вставал с больной головой и долго полоскался в холодной воде. И думал: что делать? Что делать! И с такими думами шел на работу. Но начинался день, хлопоты, беготня... А вечером, я еле плелся домой, к столу. Сил идти куда-то “налево” уже не было. Да, но мне надо еще думать и писать. Писать и думать. Мне диссертацию никто и никогда не напишет! Никто. Кроме меня. И так изо дня в день.
15 сентября 1978 года я оказался в институте Патона в Киеве со своей докторской диссертацией.. Семинар! Все “за”. Теперь нужны рецензенты, оппоненты... В марте 79 г. - предзащита. Это уже на Большом Совете!
Ну, как тут не отметить старую гвардию ученых-сварщиков Украины доктора, профессора Россошинского Алексея Анатольевича, доктора, профессора Моравского Владислава Эдуардовича, которые явно “тяготели” ко мне и выражали все свои симпатии с большим уважением, добродушием и уверенностью, что я стою того. Временами мне было неловко, но мою неловкость они не хотели замечать.
На семинаре была и критика работы. А, точнее, это прозвучало как рекомендации сделать работу «еще лучше». Например, уточнить картину термоциклов, дать матстатистику, 3-ю главу переставить на место 2-ой...
А в Киеве мы все хорошо выпили. Душевно. По-братски! Была чудная, теплая погода. Могучий Днепр плавно нес свои воды вниз, к Черному морю. Мы сидели на берегу и пели песни. Это были светлые дни моей жизни. В крупнейшем институте мира меня признали как ученого ведущие специалисты! Душа моя горела. И я ее заливал.
В свой институт я привез протокол семинара. Директор не издал ни звука. В своем дневнике, по этому случаю, я написал только одно слово: сволочь! Ну каким же надо быть директором НИИ, когда более чем из полусотни кандидатов наук впервые в истории этого института один из них прошел успешно, основной этап официального становления доктора технических наук? Но мне горевать по этому поводу было не надо.
В силу своей дурацкой добросовестности всю зиму я и “переставлял”. Фактически всю работу “перелопатил” на ново, т.к. просто поменять местами главы было невозможно. Целесообразность же перестановки глав я принял всерьез. Жизнь шла, неслась своим чередом.
Например, 28 сентября, в преддверии 25-летия со дня свадьбы и своего 50-летия я отметил в дневнике следующее.
...Благоверная моя все-таки порядочная стерва. Проще, надежнее и яснее слова нет. И больше всего мне жалко сына. Давит она его и мелет. Выдержит ли парень? Мне влезать в ее претензии к сыну нельзя. Будет каждый день крик. Будет еще хуже... Единственное, сына тихо увещеваю:
- Сережа, это твоя мать! Она любит тебя безмерно. Она такой человек...
Она же меня, как в насмешку, в ответ:
- А ты подонок! Вы оба подонки!
|