|
Страсти по флоту. Заявление в военкомат. ЛВМПУ – Навигацкая школа, 1944 года. Борьба за свое я. «Комсомолец» - участник Цусимы. Первый салют Ленинграда. Залив Макслахти. Гибель курсанта. Адмирал флота Н.Г. Кузнецов. Курсантские шутки. Грохнул выстрел. Наши парады. Девушка. Майор НКВД – гроза шпионов. Закусочная на улице Рубинштейна. Учеба. Наши отцы – командиры. Театры Ленинграда 45 года.
Всю весну и лето 44 года я страдал - очень хотелось что-то предпринять. Что делать? Год с учебой пропал! Ясно, что станок - не моя стихия! Куда податься? И тут я случайно в газете увидел объявление. Да, Ленинградское военно-морское подготовительное училище объявляет прием... После 7-летки! В 8-ой класс! Я одурел.
Бегом в военкомат. Быстро послал документы. И начал ждать. Каждый день. Каждый час! Каждую минуту. Поступление в училище для меня было мечтой, сказкой. Надежда уматывала меня. Я ни о чем другом не мог думать. Каждый день, возвращаясь с работы домой, на моих глазах, в это же самое время из-за поворота появился пассажирский поезд из Ленинграда! И каждый раз у меня начиналось колотиться сердце: а может быть на этом? Да, должен быть вызов, как нам объяснили в военкомате. В терзаниях прошел месяц. С гаком. Наконец, письмо. В письме - вызов! Это было в конце июля 44 г. Началась беготня. Военкомат: надо получить продукты, литер. На работе - увольнение! Военный завод, ремонт военной техники. Сверхсрочные, неурочные работы. Кого, куда, зачем? Наконец, все! Уволился. Получил продукты - в том числе и великолепные американские консервы. Расчет в кармане!
У матери на глазах слезы. Идет война! Под Ленинградом только что прошли жесточайшие бои. Куда едешь? Зачем? Неужели не можешь, как все? Отслужили в армии и опять дома! Почему не живется тихо?
Но все разговоры, уговоры, слезы матери были бесполезны. Еду в Ленинград. Город моих грез. Учиться на моряка. И никакие силы не могли меня остановить.
...Я еду в пассажирском поезде. Не как в 41! Кругом люди. Все больше военные. Идут разговоры: кто, как, когда, куда. Раненные, уже отлежавшие в госпиталях; здоровые; молодые офицеры после 3-х месячных школ, еще не нюхавшие “пороха”. После подсел юнга, с Соловков, с моря, с катеров - морских охотников. Участник боев. С медалью Ушакова на груди. Звали его: Револьт. Родители - коммунисты. Назвали в честь революции. Для меня он был человеком из другого мира. Мира для меня пока недосягаемого. Он был горд от сознания, что он - моряк! Он был в боях! А я?
Если тысячу километров мы буквально пронеслись, то под Ленинградом - в районе Мги, Синявино - поезд пошел еле-еле. Можно было спрыгнуть с подножки вагона, нарвать цветов и снова сесть. В чем дело? По ту и другую сторону пути можно было увидеть орудия, танки, машины, транспортеры и т.п., разбитую военную технику. Следы боев, которые тут прошли каких-то 2 недели назад. Оказывается это был первый поезд, который пустили прямо, а не через Бологое!
2 августа я вышел на Знаменскую площадь Ленинграда.
Какой-то специфический фон-шум города вошел уже навечно в мои уши.
Куда было идти? Можно было в училище. Но еще мать дала адрес родственников того самого заядлого хулигана Ленька Драчева. Зайди, дескать, передай привет от Кандалакшкых... Я и зашел. Встретила меня бабулька: накормила, приютила... Жила одна на проспекте села Смоленского. Это была первая моя “опорная точка” в Ленинграде. О ней я вспомнил потом, в конце 60 гг., когда судьба уже “развернула” меня на новый виток лишений, мытарств, Но об этом потом. Сейчас же я бегом отправился на Приютскую, 3! Огромный бывший воспитательный дом, отданный властями под военно-морское училище.
То, что я узнал в первый же день, меня буквально сразило. Я то думал, что вызов это - все. Я уже моряк! Оказывается таких, как я прибыло более полутора тысяч. Да, таких как я - семиклассников от родителей, детей погибших родителей, детей фронтовиков, учащихся спецшкол, школ юнг, “сынов” полков, просто фронтовиков. Героев Советского Союза - было 7 человек! И куча приблатненных. Например, великовозрастный балбес сын всемогущего тогда министра финансов Зверева, племянник секретаря Верховного Совета СССР Пегова и т.п.
И надо сдавать экзамены! Конкурс по шесть человек на одно место. Уже больше тысячи пропустили сквозь сито конкурсной комиссии. И оставили всего немногим больше сотни. Я почти упал духом. Но сам себе уже сказал: из Ленинграда - в Кандалакшу ни за что не возвращусь! Но что делать? Что я буду делать на экзаменах? Какая математика? Какая литература-русский, физика? Год не учился. Все забыл. До экзаменов моего потока оставалось 2 дня. Кинулся искать учебники. Оказывается, их нет и не купить. На рынке нашел учебник по географии. Это то, что я как раз лучше всего знал. Но география не входила в программу экзаменов. Книжку-то купил, а толку?
В училище меня жить поселили в клубе. Там стояло множество коек. С голыми матрасами. Кто-то спал на полу, под роялем. Крыша дома была дырявая, тут и там капало. Окна были разбиты. В помещении гулял ветер. Ночами была холодища. Как-никак - конец сентября, одеял не было. Кто был половчее, укрывался вторым матрасом. Но ночью их могли с тебя и стащить...
Пришел на экзамены в назначенный день. Математика письменная, надо решать задачки. Начал решать задачки. Пыхтел. Вспоминал. Соображал. Звонок прозвенел - сдал исписанный листок. Вышел в коридор. Начал “сверять”: у кого - что в ответах. По прогнозу мне надо было поставить двойку. Размышлял: стоит ли идти на русский-литературу. Устный. Вопросы. Решил: пойду. Буду сдавать до первой двойки, пока не покажут на дверь.
Результаты по математике не объявили. На литературе-русском, что-то объяснял, рассказывал, читал какие-то стихи, наконец, чем-то рассмешил преподавателей. Странно, но поставили “хорошо”. У меня появился шанс. С математикой - не ясно. Литература-русский - хорошо. А физика? Надо сдать, или - умереть!
Умирать не пришлось. Попалось то, что я помнил и знал. Про электрический ток. О, это я уже знал. И еще что-то. Говорят “хорошо”. Итоги: двойка по математике и две четверки.
Но тут вмешалась опять судьба! Всевышний. Обстоятельства.
Дело в том, что жестко, уже отчислив более тысячи человек, руководство училища обнаружило в “осадке” почти провал. Надо было принять на первый курс 400 человек! А желающих осталось не более 500. Что делать? Надо было думать.
В один прекрасный день я оказался на мандатной комиссии. Председателем ее был капитан 1 ранга Н.Ю.Авраамов. Он был уже овеян славой войны. Весь в орденах. Говорил только он. Остальные молчали. Да, произнес он. Двойка по математике. Плохо, брат, дела. Я стоял перед комиссией ни жив, ни мертв.
Но физику, русский сдал хорошо. Это хорошо - продолжал он говорить, как бы про себя. В школе учился неплохо. Всего 3 тройки.
- А кто у тебя отец?
- Мастер, зав.производством комбината, - начал было я, но меня будто что-то осенило сверху, - моряк он, - говорю я, матрос балтийского флота, комендор с крейсера “Диана” в 17 году был...
Лицо каперанга сразу посветлело.
- Ну, сына моряка, матроса Балтфлота надо принять! Как вы думаете, товарищи?
Все согласно закивали головами.
- Принимаем Вас условно. Будут двойки - отчислим! Все. Судьба моя была решена. Из комнаты я вылетел, как ядро из петровской пушки.
С набором курсантов оказалось все в порядке. Вскоре 400 человек стояли в строю на плацу перед училищем. Нас “разбили” по ротам и классам. По росту. Я был в числе последних и в роте, и в классе. 150 см. Винтовка без штыка!
Помещения училища требовали ремонта во всем от крыши до канализации. Кругом текло. Часто не там, где надо. Именно не работала канализация. Не текла! Моча пропитывала стенки на всю их толщину! А все остальное систематически приходилось выгребать дежурным. Худо было с отоплением. Не было дров. Нас тут же бросили на прорыв. И таскали мы толстые не колотые поленья от товарной Балтийского вокзала, по ул.Шкапина, по Лермонтовскому, во двор-плац. Шли друг за другом. По сотне человек враз. Потом нас бросили на заготовку дров на - знаменитый Ораниенбаумский оборонительный рубеж, почти напротив Кронштадта. Когда нас повезли на грузовике туда - через порт - я увидел линкор - “Октябрьская революция”. Меня поразила его мощь. Я задохнулся от волнения.
Потом нас гоняли на погрузку-разгрузку картошки, капусты и др.с/х продукции. Училище готовилось к зиме 44-45 гг. Кругом шел ремонт. Гоняли и на ремонт квартир наших отцов - ротных командиров. У них тоже текли крыши, были разбиты потолки и полы... Нам надо было поднимать, например, тяжелые бревна на перекрытия, устанавливать их, потом делать настил... Один курсант сорвался. Разбился. Вместо моря - сразу могила.
Но больше помнится именно начало становления этой разношерстной толпы подростков в стройную дисциплинированную команду моряков. Мы “притирались” друг к другу. Выяснение отношений - кто есть кто в классе, роте, вообще при случайных контактах - серьезнейшее дело. Много дрались. Я, наверное, в классе - больше всех. Что ни день кто-нибудь что-нибудь тебе ткнет - пошли за дрова! И выясняли, что и почем. Но дрались, мне кажется, без зла. Лежачего не били. Если “противник” заскулил - тоже бой прекращался. Я мысленно весь класс делил на тех, кого я могу побить и тех, кто мне мог “навесить”. Дрался я с остервенением. И тех, кто мог мне “дать” было немного. Один из них - старшина класса, Юра Михайлов из соловецких юнг. Он был на год старше и заметно сильнее физически. Однажды он мне и “дал”. Через секунду я уже лежал на полу. Надо отдать ему справедливость: он своей силой, превосходством - мы для него были все салаги! - не злоупотреблял. Все знали, что он даст любому.
Но мне в этом деле было не угомониться. Позже я “прошустрил” организацию в училище секции бокса. В нам пришел тренер - Мишин - потом известный всему спортивному Ленинграду. После того, как я попрыгал, по “хукал”, меня стали задевать меньше. Последний мой “бой” с Наседкиным - товарищем по классу, закончился тем, что я его не стал бить, а просто сжал его руки по швам. Больше того: меня прозвали Джо Луисом - тогдашним чемпионом мира по боксу, тяжеловесом. Конечно, в шутку. Но тем не менее. Свое право не быть у “параши” я завоевал честно.
В ноябре нас уже бросили на учебное судно “Комсомолец” - нужно было освободить часть помещений для ремонта. “Комсомолец”, бывшее “Океан”, участник Цусимского боя. 10 тыс.тонн водоизмещения. Стоял он на Неве, напротив бывшего шведского посольства.
От первых дней пребывания на нем впечатлений было “воз”. Мачты, трубы, мостики, нос, корма... Ой, как много всего! Я жадно лазил по всему кораблю, вплоть до самых отдаленных закоулков. И вместе все хором носились по кораблю, играя, скажем, в пятнашки. Наша резвость доходила до того, что однажды на построении командир курса, капитан-лейтенант Гасюк сказал: “Вы носитесь по кораблю, как угорелые. Я не удивлюсь, если кого-нибудь увижу на мачте или трубе”. А мачта, кстати, была высотой не менее 25 метров от палубы, да и трубы не малые.
Учеба по программе школы продолжалась. Морское дело мы изучали “напрямую”. Смотрели, щупали, вертели все, что нам попадалось под руку. Мимо нас, временами, по Неве проходили бронекатера, морские охотники. По условиям войны обязательно вперед смотрящим, несмотря на волну и леденящий холод. Как-то пришвартовалась одна из легендарных подводных лодок - “Пантера”. Нашу душу заполняла гордость. Героика морских боев была совсем рядом. Вскоре угар новизны прошел. Но жизнь на корабле шла своим ходом. Спали мы на подвесных койках. Вечером “разбирали”, утром связывали, относили и укладывали в специальные гнезда. И тут не было без озорства. Койки, как известно, крепились двумя концами - от головы и от ног. Кто-то, кому-то на ночь глядя, когда “клиент” уже видел сон, подрезал один из концов. Оставалось от сечения конца “только-только”. Проспать всю ночь в койке без движения невозможно - затекают то рука, то нога... Среди ночи раздается вопль падающего: А...а...а! Клиент готов! Кто не уснул - заливается смехом.
Одно время у нас в ходу были упражнения: “хождение за три моря”. Очень простое. Садились трое. Двое медленно затягивали полотенце на шее третьего, точнее, душили, до тех пор пока он не был “готов”. Всем было интересно. Было интересно и мне. “Записался” в третьего. Начали меня душить. Появились “сновидения”. Потом сознание отключилось. Очнулся. Все кругом “ржут”. Кто следующий?
На корабле было много крыс. Полчища. Ночью они ходили тихо, степенно. Толстые, мощные. Если какая-нибудь вышагивала по нижней полке бимса - то хвост свисал, как хороший прут.
Начальство объявило было борьбу с ними. Была назначена “награда”. Но, увы, единичное их выбивание ничего не дало. Казалось, их стало еще больше. Крысиная тема нам была особенно понятна, т.к. мы часто в ночь назначались на камбуз чистить картошку. Там и насмотрелись! А на чистку назначался класс, т.е. 25 человек! Картошки - тонна! Гора! Мерзлой. Ну что с ней делать? У мерзлой картошки шкуру не отдерешь! Значит, валишь всю в отходы! А куда отходы? За борт, в Неву. В остатке в котел килограммов 150-200. Помню картину, как в кино. Общая панорама - послеблокадный Ленинград. Ясный, морозный день. Адмиралтейство. Кунсткамера, Академия художников, Морской корпус, корабли. Затем - огромный корабль. Мачты, трубы, высоченный борт “Океана”. И полынья. Около нее главный наш интендант капитан Морейдо вместе с дежурными, согнувшись к полынье смотрят: где тонна картошки? Чем я буду кормить людей? Говорит Морейдо. А мы, мерзавцы, смеялись. С мерзлой картошкой надо было бы просидеть до утра! Мы же справлялись часа за два.
Чистить картошку для офицеров считалось особой привилегией. Еще бы! На двоих был один мешок! И не мерзлой! Это и дураку нечего делать. Однажды меня назначили в кают-компанию. Бегал. Подавал. Грешен, как-то запнулся, ковер “поехал”, я растянулся. Что было на подносе оказалось на палубе. Смеялся я потом, много лет спустя, когда увидел аналогичную ситуацию, в оперетте. Тут было не до смеха. Куда исчезло мясо? На второе блюдо? Ты упал? Моряк упал с трапа! Джигит - с лошади! Кот - с лавки! Анекдот! Можно было от кока получить поварешкой в лоб. Чтоб не падал. Такого финала я боялся. Одним словом, я собрал куски мяса опять в тарелки, подул на них и... Никто ничего не заметил.
Когда назначали дежурным по камбузу, каждый из нас знал - теперь-то поживимся! Котлы большие! И, пользуясь таким случаем, - отъедались. Один из “наших” - Толкун, - потом контр-адмирал - съел за один присест семь полных курсантских обедов. И стал известной личностью на курсе. Кстати, кормили нас хорошо. Нам полагалась норма 8-А, как фронтовикам. Умное было начальство на флоте - кормили будущую основную силу флота - кадры. Чего говорить, изголодались все за войну.
И здесь на корабле мне пришлось постоять за свою честь. Как-то Женька Конецкий - тезка нашего известного писателя, чем-то обидел меня. Был он намного сильнее меня. И ростом и плечами. С толстой физиономией и крепкими кулаками. Но что делать? Вышли мы на бак. Вижу на его роже ехидную ухмылку: чего, дескать, тебе надо? Дам раз и заплачешь! Схватились. Кто, кого и как бил, не помню. Но в финале я ему разодрал всю физиономию, видимо, в остервенении. Так он и ходил недели две с заплатками на лице.
Учился я плохо. Что-то случилось с головой. Ни черта не мог запомнить. На литературе разговор идет - “Слово о полку Игореве” - по истории - Киевская Русь. Где история, где литература? Зашибала англичанка. Как что - двойка! У доски даже как-то рассопливился, чуть не расплакался.
Она спрашивает: я - отвечаю. Докатились до того, что я ее герундием шибанул! Конечно, сдуру. Мы, говорит она, еще этого не проходили! Вы еще этого знать не могли! Можно было представить мое горе - ответил, как оказалось так, как надо было бы говорить, уже со знанием языка. Но... опять двойка. А вообще-то она баба была старательная. “Долбила” в наши головы сколько могла. Вообще, хорошие были преподаватели.
Но кроме ее и ее коллег наши головы начали долбить и ремонтники. На корабле стоял стук пневмомолотов; во всю резали и ставили переборки, меняли пиллерсы, бимсы. Шел ремонт.
Нас и на корабле перегоняли из кубрика в кубрик из класса в класс. Наконец, “загнали” в помещения, до которых вообще не доходило тепло. Паровые трубки были ржавые, старые. Постоянно возникали “пробки” - пар не шел. Системы выключали, срочно резали магистрали, тут же что-то ставили временное. Холодища в кубриках была почти как на верхней палубе. Зима! Добро, что не дуло. Подволоки промерзли. Корка льда постоянно висела над нашими головами. Как мы спали? Ведь на флоте теплых, стеганных одеял или спальных мешков на меху сроду не водилось. Байковые одеяла после многолетнего употребления. И все! Спали не раздеваясь. Жить и учиться было фактически невозможно... Но жили и учились!
К этому времени какие-то помещения на Приютской были отремонтированы. Нас построили и мы пошли. Это было 27 января 1945 г. Мы были у Театральной площади, у Мариинского театра, когда начался салют в честь снятия блокады. Нас остановили. Это был первый салют, который я увидел в жизни. Конечно, впечатление было захватывающим. Недаром этот салют стоит перед глазами до сих пор. Более полувека.
Разместились мы на Приютской хорошо. Нормальные, светлые, теплые комнаты - “кубрики”. В комнате располагался целый класс 25 чел. Койки были, как правило, двухъярусные. Большая светлая столовая, классы. Кажется, началась учеба!
Кажется, я стал успевать лучше. Но двойки были. Разумеется, текущие. Без них было - ну никак! И смешные и по существу. Если по существу, то - пробегал, пролоботрясничал, просто вызвали к доске и... будь здоров.
Если по смеху, то дело выглядело так.
По математике у нас учителем был, наверное, очень способный математик. Лысый и весьма энергичный еврей. В то время он готовил кандидатскую диссертацию. Спрашивали у него:
- А зачем Вам Исаак Моисеевич, диссертация?
Он оживлялся:
- Ну, это другая карточка - норма хлеба, да и зарплата больше. Потом, на защите его провалили. Он неделю ходил грустный. Как ни странно, но мы все это знали. И, злодеи, беззлобно смеялись над ним. И жалели. Он был и добросовестный и нашу серость по математике вышибал двойками нещадно. Но, при видимых успехах, охотно ставил пять.
После серии двоек, которые я получил у него по тригонометрии, наконец, я их закрыл. У нас, в те времена, и урок то начинался с “доски”. Кто у вас давненько не был у доски - обычно едва успев сесть за свой стол, спрашивал Исаак. Ну, как-то я оказался у доски, браво ответил на вопрос, он мне “закатил” три шара и отпустил с миром.
Я решил, что теперь опять можно было заниматься своими делами. Не по тригонометрии! Не каждый же урок он будет таскать тебя к доске!
А тут, буквально на следующем уроке случилось следующее. Исаак вызвал кого-то для “разминки” к доске, начал его “гонять”, тот мямлил. Одним словом, под конец спросил: чему равен тангенс 90о. А я, довольный до упора, что у меня “бетон” в классном журнале, игриво, глядя на Исаака, сделал рукой, что-то похожее на зигзаг.
- Во, во, правильно, бесконечность, - воскликнул Исаак. - Подсказка! Кол! Это Вам, Вам!
До меня не сразу дошло, что это относится именно ко мне. Я же пошутил! А когда дошло мне стало скучно: опять сидеть без увольнения!
Другой случай. Физика. Учитель, демобилизованный по ранению, с рядами орденских планок на гимнастерке что-то объяснял классу. Я вертелся. Вдруг, до меня донеслось:
- А ну-ка, ты, к доске!
Повернувшись на голос учителя, прозвучавший довольно сурово, я увидел: это относится ко мне! Внутри у меня все опустилось.
- Объясни-ка ты мне, что такое индукция! - Грозно спросил он. Его голос дрожал от возмущения.
И надо же! Еще вчера вечером, я старательно объяснял своему соседу по парте, что это такое. А тут, как язык проглотил.
- ...Индукция, это... когда... Это...
Учитель сверлил меня глазами:
- Ну! - И встал из-за стола.
Последнее, что я знал, напрочь вылетело у меня из головы. Я уже думал, что он даст мне хорошую затрещину. А он начал:
- Мы на фронте четыре года пролежали в окопах, неделями ничего не жрали, победу добывали, многие из ваших годков уже в могилах лежат... а вы тут бездельничаете. Обуты, одеты, сыты... где совесть? - Голос его уже гремел по классу. Все сидели не шелохнувшись.
Физику-то я знал. И понимал. Но отныне, когда он меня вызывал к доске, смотрел на меня как питон. Кроликом был я. Больше тройки не ставил. При ответах я заикался.
Большой экзотикой для нас были уроки... танцев. Плановые. Считалось, что морской офицер должен обладать минимумом светских манер и уметь танцевать. До манер дело не дошло, а танцы были. Учителем танцев была вполне миловидная, высокая и стройная молодая дама - Сусанна, лет 25. Она нам показывала “па”, сама садилась за рояль и говорила: мальчики, становитесь парами... И делайте: раз, два, три... Надо сказать, что в этом деле я успевал гораздо лучше, чем в других дисциплинах. В клубе по субботам и воскресеньям вечером были танцы. Танцы мне нравились до умопомрачения. Я был готов танцевать хоть всю ночь. А потом, кстати, в Ленинграде, в домах культуры так и было - ночные балы.
Наступала весна 1945 года. Близился конец войны. Это чувствовалось всеми фибрами души. Но и не верилось! Как это так?! Это можно понять только так: началась-то она, когда мне было 12 на 13 лет. Если до 6-8 лет я очень многого не понимал, то и получается, что более половины моей сознательной жизни ушло на войну.
Наконец, прозвучало торжественно, зримо - День Победы!
Летали самолеты и бросали листовки. Из репродукторов гремела музыка. Толпы счастливых людей ходили по улицам. Не верилось! Вечером я оказался на Дворцовой площади. Речь держал И.В.Сталин. Великое совершилось!
Тут же промелькнули экзамены. Начались разговоры: куда на практику? Будет ли практика? Увидим ли корабли? Оказывается, всех нас отправляют в лагерь. Под Выборг, на берег залива Макслахти.
Посадили на поезд в теплушки на Балтийском вокзале. Ехали. Стояли. Снова ехали. Всю ночь. Утром проснулись, высунулись из вагона - Кушелевка! Вот, это да! Это рядом с Финляндским вокзалом! Ха, ха, ха!
С божьей помощью и паровозом на следующий день мы медленно подъезжали к Выборгу. За окнами - траншеи, военная техника, неубранные трупы. Как в кино. И, тем не менее, жизнь. Наконец, собрались до Прибылово. Нас выгрузили и мы пешком направились в лагерь. На входе - обелиск курсанту. Подорвался парень на мине! Нас остановили. Объяснили: есть неубранные минные поля. Практика оказалась превосходной. Шлюпки! И устройство. И гребля. И паруса. И гонки. Невзирая на запреты бродили по лесу. А там были битые самолеты, танки, орудия, мины... Год был ягодный - черники наелись вдоволь!
Не обошлось без потерь. Очень симпатичный наш парень Вересоцкий - погиб! Незадолго до лагерей, делал на перекладине модную тогда “скопку” напоролся на свой ножик в кармане. Попал в госпиталь. Ему что-то зашили. Поехали мы вместе. Он что-то съел. Стало плохо. Увезли парня. Потом сообщили: умер от заворота кишок.
Учебный год начался вполне успешно, если не считать “мелочей” жизни - в классе, когда мы пришли из отпуска, стоял устойчивый отвратительный запах. Не помогали открытые окна. Прошла неделя, другая, запах становился все “гуще и гуще”. Преподаватели - мужики - держались, дамочки - не скрывали своих чувств. Мы сидели, терпели. Наконец, пришло и высокое начальство. Занятия были прерваны. Начали вскрывать полы, т.к. потолок и стены были голые - искать было нечего.
Гипотеза, “что-то” под паркетом сдохло, - подтвердилась. Там просто лежала огромная крыса, уже полуразложившаяся.
Не успели затихнуть разговоры про дохлую крысу, которую - как мы шутили - подбросили шпионы из ЦРУ и, тем самым, подорвать мощь нашего флота, случилось страшное.
А дело было так. В нашей столовой мест для всех рот не хватало. И ели по очереди. Сначала, например, шла обедать первая рота, затем - вторая. Или наоборот. Кстати, это меняло и распорядок дня. Сначала мы, например, шли завтракать, а потом - на физзарядку. Когда мы, удивленные таким “порядком” сказали своему физруку, капитану Дулетову об этом, он ответил: “ничего страшного, пища в желудке плотнее лежать будет...”
Однажды, после обеда мы строем возвращались в свои кубрики. Навстречу строем шла другая рота. Сошлись. На лестничной площадке произошло ”уплотнение” курсантов. Перила рухнули. Несколько ребят полетели вниз. С третьего этажа. На жесткий, кафельный пол. Я прошел мимо перил буквально за минуту до обвала, улегся, было на свою койку, но тут вбежал Сашка Фошин с диким воплем ужаса.
Я выскочил к лестнице. Там стоял вой. Кто-то висел вниз головой, зацепившись штаниной за основание стоек и орал от страха. Кто-то успел зацепиться за стойки противоположного марша лестницы и тоже не молчал. Внизу, на полу лежала груда тел. Кто-то стонал, кто-то молчал. Насмерть разбился только один - курсант Страхов - сын генерал-майора. Всего “внизу” оказалось 5 человек. Всех увезли в госпиталь. Четверо отделались переломами ног, рук, ушибами.
Про Страхова можно добавить. Он был красивый, смелый до отчаянности парень. Была у него привычка ходить по карнизам, которые шли на высоте 3 этажа, это не менее 15 метров. Внизу, во дворе стояло множество железных коек. Если падать, то - только на них! И вот Страхов по наклонному, шириной не более 30 см карнизу, распластав руки ходил, как ни в чем не бывало. Ему равных в этом “упражнении” не было. Он много шутил. Если говорил, то всегда улыбался. Его смерть потрясла нас. Приехал отец с матерью. Мы с винтовками “на плечо” торжественно прошли до Волкова кладбища. Место попалось сырое. В могиле была вода. Мать горько плакала. Отец, прошедший всю войну на фронте, едва ли сдерживал слезы. Раздался прощальный салют. Флот потерял еще одного. Возможно будущего адмирала. Это было 15 ноября 1945 г. А 25 ноября утром, едва ли мы встали по училищу прошел слух: убит милиционером старшина роты Галин! Мы все ошалели: как так? А вот так! В баталерке у нас в роте, лежала его окровавленная суконка. Старшина был крепкий, сильный, рассудительный. Никогда не шумел. Говорил кратко и ясно. Прошел всю войну. С боевыми орденами и медалями. Настоящий воспитатель. С большой буквы. И надо же было случиться такому! Где-то Галин перешел улицу не так. Оказывается рядом милиционер стал ему выговаривать... А старшина, моряк, прошедший огни и воды, войны, минер-подрывник послал его подальше. Раздался выстрел. И все.
Еще одно событие всколыхнуло нашу жизнь. К нам приезжал адмирал флота Николай Герасимович Кузнецов! Надо сказать, что он пользовался огромным авторитетом на флотах. Еще бы. Только флот встретил 22 июля 41 г. во всеоружии, в готовности.
И вот наступил день встречи. Нас построили ротами в клубе. Образовали своеобразное каре. Появился адмирал. Высокий, ладный, удивительно красивый. Кратко поприветствовал нас. Сказал, что мы будущее флота, что у нас будет огромный военно-морской флот, мы - кадры флота!
Сердце мое, с каждым его словом, наполнялось гордостью за свою страну, родину, флот и радостью, что я - частичка этого флота.
И потом, по уставу, как высший начальник, он коротко спросил: жалобы есть? Курсанты стояли, как декабристы. Все были готовы на подвиги.
Но, странное дело: война окончилась, а нас кормить стали все хуже и хуже. Дело дошло до того, что обед невозможно было отличить от ужина. Все меню наше состояло из кислой капусты. На первое щи. На второе капуста тушеная! И так день за днем. Из месяца в месяц. Мы начали вспоминать войну: тушенка! Шоколад бывал. По-видимому, с тех пор мне стали каши, как радость. И пшенная. И гречневая. И рисовая. Любые! И неважно, в россыпь или размазня. Лишь бы побольше!
Озорство наше продолжалось. После вечерней прогулки нам давали ломтик хлеба и чай с сахаром. У кого-то возникла идея: зачем каждый день ходить в столовую? Сегодня ешь ты, а завтра я! И пошло - поехало. Начали играть в морского козла. Как в карты. Раз, два, три! Играющие выбрасывали растопыренные пальцы, считали и, на кого падал счет - тот ел. Дело приняло такой размах, что некоторые, наиболее азартные, проигрывали “чаи” на два, три месяца вперед.
Начальство вдруг заметило, что после прогулки, на вечерний чай ряды курсантов в строю сильно редели. Узнали в чем дело. Обеспокоились и начали борьбу. Но с темной массой бороться невозможно. Однако, “порядок” был наведен. Теперь на чай ходили все. Проигравшие сидели за столом - имитировали свое участие в вечерней трапезе.
А наш брат вошел в раж. Теперь уже начали играть на компоты за обедом, масло и сахар на утреннем завтраке.
Бывали случаи, когда один наиболее удачливый в игре - сгребал компоты с 5-х человек!
Голода уже не было. Но как “умыкнуть” у соседа что-нибудь за столом желания были. Я никогда в такие игры не играл. Был у нас такой курсант - Кормилицин. Прознали, что у него мама - военный врач, а он чистюля, с элементами брезгливости. Тут же нашлись “охотники”. Не успеют дать команду: рота сесть, Кормилицин взять ложку, начинается разговор двоих. Со вполне определенным умыслом.
- Сегодня на камбузе в котле крысу нашли, сам видел, - начинал один.
- Ну и что? - поддерживал другой.
- Что-что - разложилась вся. Жирная такая...
Этого Кормилицину было достаточно. Кормилицин бежал в туалет травить. Все дружно ржали и ели.
Если пакостники хотели компот у него изъять, то кто-нибудь тихо, невнятно скажет: О, таракан в компоте!
Если масло, то: “...масло пахнет, уже черви завелись!”
Если сахар, то начинался разговор о том из чего его делают:
- Знаю, видел, - начинает один. - Из свеклы. На лошади привозят, сваливают в кучу. Кругом грязь. А лошадь, если захочет, прямо так на него и сс...т.
- Потому он и желтоватый, - с серьезным видом добавляет другой.
Но травили Кормилицина не каждый день. Нельзя убивать курицу, которая несет золотые яички! Правда, потом все-таки мама похлопотала за него - он был переведен в другое училище.
Одним и изощренных приемов “повеселиться” было подключение кроватей к электрической сети, т.е. к 220 В. Один конец - на одну кровать, другой - на другую. А у нас была привычка - и все это знали и делали - подпрыгнуть между кроватями с расчетом тут же на прямые руки.
Злоумышленники, поджидая жертву, невинно лежали на своих койках. Наконец, она появляется, подпрыгивает и... с воплем срывается, падая на пол. Затейникам смешно.
Или. Курсант спит. Ноги вылезли за прутья кровати. Их надо “упрятать”. Бралась полоска бумаги, вставлялась между пальцами и поджигалась. Когда становилось больно, спящий начинал сучить ногами. Это было уже интересно! Когда совсем больно - человек просыпался и начинал орать. В ответ ему был слышен только храп. Оказывается, все спали!
Но, в основном, ребята были все хорошие. Доброжелательные. С верой в правду, честность. Уже тогда начало формироваться морское братство. Тем, кто воровал - устраивали темную. Накрывали бушлатами и били. Не зло, но сильно. Обычно такие из училища быстро уходили. Как-то внезапно. Был, скажем, Блюмберг и - нет его.
Уже тогда, как говорится, на горизонте, появлялись дельцы - купить, продать. Твердые, расчетливые парнишки. Они все время прикидывали: сколько что стоит? Один из таких - рыжий, вертлявый еврейчик - как-то подошел ко мне и начал излагать свою “философию”. О жизни, о женщинах. О деньгах. Деньги - все, утверждал он. Одна его фраза запомнилась мне на всю жизнь. “ее” одежда влетает мне в копеечку...” - это мы говорили о том, что надо знать морскому офицеру на английском. Это он привел пример из своего колдунка. Я посмотрел на него с отвращением. Кстати, он из училища исчез также незаметно, как и возник.
Нам давали винтовки с патронами. Ставили в караул. Учили службе. Действовать по уставу. Строго по уставу. Караул - все! И был пост в конце Приютской, за основным корпусом. На воротах. Караульному часовому надо было следить за въездом-выездом грузовых автомашин. Но были и люди, желающие пройти через эти ворота, т.к. идти через КПП - считалось далековато. Однажды, по окончании рабочего дня, летом, кругом светло, к воротам направился рабочий-столяр из обслуживающего персонала училища. Маленький, безвредный мужичонка. Мы его знали, т.к. он ходил по кубрикам, классам и делал мелкий ремонт. Курсант-часовой грозно крикнул: стой! Стой, стрелять буду! Мужик понял это за шутку. Он всегда тут ходил - ближе к дому, да он и с ранением на фронте. Но не знал, одного, что часовым оказался К. и продолжал идти к воротам.
- Стой, стрелять буду! - еще раз прокричал К. Затем вскинул винтовку. Грохнул выстрел. Человек рухнул на землю. Он получил тяжелейшее ранение в полость таза. И стал полным инвалидом. По статьям Устава К. был прав. Его не наказали. Он ходил по училищу как ничего не бывало. Я смотрел на него, как на изверга. Уже тогда я понимал, что Устав не догма, а руководство к действию.
Да, а с винтовками мы походили. На плече. Тяжелая она, стерва. Подготовка к параду начиналась за месяц-полтора. С Лермонтовского мы шагали до Нарвских ворот, к “Миронычу”. На 1 мая и 7 ноября - как святые! Да, не по 4, а по 20 человек в шеренге! И как по ниточке. Штык в штык. А мы-то еще сопляки. И что мы только не придумывали, что облегчить свою участь. Лямки, крючки, петли и так и эдак...
В отпуск, свой первый, я приехал в Кандалакшу, героем. Еще бы моряк! И гонял сдуру по городу на велосипеде в форме. Сил было некуда деть. Как-никак отъелись после 41-43 гг. С невероятным удовольствием ходил на танцы. Начала возникать тяга к девушкам.
Если по серьезному, то война нас малость покалечила. В морально-нравственном, да и в физическом отношениях. У нас самый любопытный период жизни - 12-16 лет - деформировался недетскими хлопотами. Мы как бы “проскочили” во взрослые, будучи по-существу пацанами. В башке была невероятная путаница. И дикая, невероятная неумелость в обращении с девушками-сверстницами налицо. С одной стороны просыпались желания, а с другой - вопросы: как, каким образом? Я даже не знал как снимается юбка. Что они носят лифчики. Что надо к ним “подкатывать” и т.п. Разрыв, который сотворила война в нашем развитии сказывался очень сильно. В мозгу, при случае, все время стояла одна мысль: как можно ее раздеть? Как можно сотворить такое? Позор. Стыд. И рта открыть невозможно. Просить ее? О чем и как. И как я буду смотреть на нее после?!
Однажды жизнь мощным своим ударом опрокинула все эти жалкие умонастроения.
На танцах один из приятелей показал на маленькую, вертлявую девицу.
- Во, если хочешь, дает всегда.
Я ошалело посмотрел на него.
- Давай, давай, - подпихнул он меня к девке.
Если опустить подробности, и впрямь, без больших разговоров, мы улеглись за рядом скамеек на стадионе, на том самом, на котором до войны прыгали с вышки будущие парашютисты.
Девица оказалась и тут шустрой. Я “запихнулся” туда, но не очень удачно. “Там” было холодно и сыро! Старательно “поерзав” на ней я так и не понял: это то к чему я так стремился? Или “это” не это?! Моя дама, видимо, почувствовала мои раздумья, ловко вытряхнула его наружу. Хватит, сказала она при этом. Настроение у меня было неважное. Впечатлений никаких. Еще не подцепил ли я какой-нибудь заразы - размышлял я. Тогда из Германии такого добра навезли не мало.
Домой пришел, снял трусы, вижу: кровь. Оказывается, я все-таки порвал уздечку. Старался, называется.
Но этот случай общения с девицей - несмотря на всю свою необычность, жесткость, простоту, доступность, мало повлиял на меня. Мои более ловкие сверстницы были для меня, как люди из другого мира. И, несмотря на желания природы, я ничего не мог и не умел сделать. Глупость и тупость всегда шли со мной рядом...
За все годы учебы, в отпуск я ехал к отцу с матерью. На север. На меня смотрели с удивлением: на юг, в Крым надо ехать! Но я не понимал, что такое Крым, юг, отдых где-то там. Садился на поезд - и в Кандалакшу. К отцу, к матери. Год-то мы не виделись!
В поездках иногда “везло”. Однажды, когда я стоял в вагоне у окна, мимо проходил какой-то майор, в морской форме, но береговик. Я уже тогда различал плавсостав и береговиков.
- А, морячок, пошли, посидим, - прогудел он мне.
Ну, делать нечего, я пошел за ним. Пришли. Вагон мягкий. Купе отделано бархатом. Красота. Недолго думая, майор достает бутылку коньяка и мы начали пить - ему попросту нужен был собутыльник. Дальше-больше. Майор, набравшись:
- Я-то как-то уцелел, - начал он входить в раж. - Ты знаешь кто я? - дыхнул он на меня, - Я “смерть”! Всем смерть! Кого захочу, того и задавлю! Вон у меня начальник пароходства - адмирал. А я - майор. Но ко мне на цыпочках заходит! Знает, мерзавец, что вмиг сотру. Не пикнет! Плакать будет!.. Денег у меня пачками! Полный стол! Забит! А ты - учись, как жить надо. У власти надо быть! Щит и меч в руках держать надо. Карающий меч - пылко и грозно протянул он.
Я не знал, как отделаться от “благодетеля”, так как от таких разговоров я начал трезветь. Я вспомнил, как в первом классе забрали родителей Меньшиковых! Это же чекист. Гроза врагов. Шпионов...
В один из таких приездов я застал в доме старшего брата. И, надо же, после фронтов, после Вены, после Победы судьба забросила на другой край земли нашей в... Кандалакшу, прямо к родителям! В батальон, который квартировал неподалеку. Многие тогда уцелевшие, после войны на радостях ударились в питье. И брат тоже. До белой горячки. Талантливый человек был. Литературой занимался. Стихи писал. Печатался во фронтовых газетах. Встрече со мной был рад. Гордился, что я - настоящий моряк. Буду. Мои “галочки” на левом рукаве его восхищали. После двух лет прямого запоя он вдруг начал трезветь...
Я, мы, курсанты, только-только начинали баловаться зеленым змием. Интересно! Стопка, две, три и пошла голова “на бок”. Жалко, что мало было денег. А потому - при случае - набирались иногда сверх меры. Только водка. Никаких закусок. Как-то поздним вечером я возвращался из увольнения.
А на углу Вознесенского и 1-ой роты в классической ротонде как раз размещался шинок. Размерами “войти и выйти”. Не повернуться! Подошел к стойке, выпил и выходи. Я так и сделал. Выпил стакан водки. Без передыху. Пока шел до Лермонтовского, во всю ловил, как сейчас любят говорить, кайф. Одним словом, забалдел.
Через те ворота, где стреляли - на КПП застукали бы! - пробрался в училище, в кубрик, улегся в свою кровать на 2-ой ярус. Заснул мгновенно.Вскоре сквозь сон почуял, что начнется “вот-вот”. Но сил хватило только опрокинуть голову вниз. Рвота была классической: вынесло назад все! Это “все” падало вниз неудержимым потоком грязно-желтой-сизой слизи с остатками винегретов и пирожков, что набрал за день... И очень много попало на бушлат моего соседа Бори Махотина. Только их получили. Новенькие! И на тебе! Почему он мне не дал по физиономии? Ругался отчаянно. Отмывал бушлат много раз. Но душок остался до конца срока службы бушлата! Спустя много лет, вспоминая, мы смеялись.
“Принимали” водку не только по прихоти, случаю, но и по праздникам. Так, на 23 февраля - День Красной Армии - я довольный своей судьбой, вышагивал по Невскому. Зашел в “автомат”-закусочную, которая была в то время на углу ул.Рубинштейна и Невского. Чего-нибудь “кусануть”. Ну а “автомат” потому, что сначала платишь деньги, получаешь жетон, а жетон опускаешь в щель! И тут тебе “автоматически” на вертушке с пластмассовым прозрачным колпаком, подается, скажем, пирожок или селедка.
Я был в то время сладкоежка. Конечно, мои желания дальше пирожного простираться и не могли. “Автоматически” и подали мне пару эклеров. Но это было 23 февраля! И отказаться от 150 гр.водки я не мог! “Автоматически” мне подали и водку. Рядом оказался ветеран, видимо, и войны и труда, одним словом - мужик в годах и крайне заношенной одежде. У него на подставке - а тут пили и закусывали только стоя - была водка и селедка. Он посмотрел на меня - сопляка - который к водке в качестве закуски взял пирожные, и по-отечески сказал: не та закусь, надо было брать вот что и показал на селедку.
Но дело было сделано: товар куплен. Деньги израсходованы. Я “хватанул” свои 150 гр. и смачно заел их пирожными. Что называется, убил двух зайцев. Вкус пирожных был необыкновенным. Вышел на Невский. Красота! Не успел пройти и ста шагов до угла Владимирского, как Невский куда-то “поехал”, стал медленно поворачиваться вдоль своей оси. Но до полного оборота дело не дошло - Невский “поехал” в обратную сторону. Еще не дошел до Марата - потянуло во двор, на рвоту. Меня вырвало и опять стало ...светло, нарядно, морозно, празднично. Странная это штука - зеленый змий. Здравого смысла ни на грош. Одни потери. Но пьем. Кричим: уря...
Учеба, тем временем, шла полным ходом. Я успевал больше на удовлетворительно, чем на хорошо и отлично. И не понимал: почему? Раньше-то, до войны, я вполне и весьма успевал! Сейчас - до больших грехов дело не допускал. Учителя наши старались. Но не всегда их семена падали на благодатную почву. Толпа наша была своеобразная, временами капризная. Много было любителей втихаря посмеяться над учителем.
Кстати, все они с приходом к нам на работу - получали клички. Иногда шутейные, иногда не очень благовидные. Русскому, литературе учил нас высокий, худощавый на лицо, вполне интеллигентного вида человек. Голову его венчала большая шапка густых, русых с проседью волос. Он мгновенно получил кличку: швабра! Другого - фамилии, имени - в разговорах мы не знали. Швабра и - все!
А учил он нас неторопливым, спокойным говором. Никогда не кричал, не возмущался. Двойки и пятерки он ставил, а как бы отвешивал. Иногда доброжелательно над чем-нибудь подшучивал. На остроты не набивался, не пытался быть оригинальным. Спокойный и мудрый он восседал за учительским столом, проповедуя силу и красоту русского языка.
Невероятно, но когда нас выпускали, его, единственного из преподавателей, кого не поздравили персонально. Обошли. Умолчали. Я заметил это. Мне было жалко его до слез. Но вот как в жизни бывает. Замечают вертлявых, горластых. Как бы в противовес ему был обласкан нашей толпой учитель по истории. Маленький, лысый человечек, на лице которого еще видны были остатки благородных черт. Полуулыбка не сходила с его лица. Большие красивые карие глаза всегда приветливо смотрели на собеседника. Когда он что-то рассказывал, его руки были где-то под столом, между коленями и он постоянно потирал ими. Губы у него - несмотря на возраст за 50 лет - были всегда свежие, розовые, как у мальчика. Он часто, очень часто скатывался на сальности. Класс одобрительно гудел при этом.
О физике уже упоминал. Он был как скала. Молодой, сильный, уверенный победитель. Никаких шуток. Он, кажется, забыл, что такое улыбка. Его можно было понять: человек прошел все ужасы войны, насмотрелся и “наелся” всего. Военно-морское дело вел полковник, видимо, уже в отставке, т.к. он часто вспоминал старый, еще царский флот. Добродушный толстяк, ласково смотревший на нас как на заблудших детей. Объяснял все предельно понятно. Охотно повторял, если кому-то что-то было непонятно. И внешне и внутренне он был ближе к священнику...
Отцы-командиры были разные. Кого-то судьба загнала в училище по недомыслию. Кто-то был прирожденным воспитателем. Помню Константинова, ст.лейтенанта. Жесткого, волевого, всегда подтянутого морского офицера. Никаких сантиментов. С ним было трудно, но он давал пример честного, добросовестного отношения к службе, как бы она тяжела не была.
Капитан Козырев выступал в роли доброго дядьки, которому временами приходилось приказывать. Но он “сгорел” на “ЧП” в роте. Именно при нем был обвал на трапе с гибелью Страхова и убийство Галина. Виноватые должны были быть!
В очередном отпуске я чуть не “погорел”. С девушкой. Мы долго с ней гуляли. Болтали о том и о сем. Смеялись. Разумеется, были острые желания. У меня. У ней - не знаю. Дошли до кустов, бугорочков, пригорочков. Кругом ни души! Я все как-то не мог взяться “за дело”. Наконец, сделал некоторые движения, свидетельствующие о моих намерениях. Но моей подруге что-то не понравилось. Я, сделал не то и не так. Дальше-больше! Через минуту она уже кричала: помогите, насилуют! Я ошалел. Напугался. Да, это же - тюрьма! Из-за чего?! У меня мгновенно пропали все мои желания. Я дал деру - побежал изо всех сил прочь...
После отпусков мы обычно обменивались своими “успехами”.
Аналогичная история получилась и у Эдика Радуцкого. Шли, тоже говорили, мечтали... Набережная Карповки - дело было в Ленинграде, было, конечно, не очень подходящим местом для полноценного выражения любви. Полезли дружно - он и она - через высоченную ограду. Наконец, он ей говорит: “Так, давай...”. Девица заупрямилась: я не могу, я не хочу...
- Так зачем же через забор-то лезла!..
Так шло наше становление. Через пни и коряги. Не зная броду - но лезли! А, впрочем, были и лихачи. Так один уже приводил девку и принародно все объяснял, что они муж и жена. Спят вместе уже давно. Живут в одной комнате с матерью этой молодой особы. Особе не было и 16 лет, но она явно гордилась своим положением молодой жены. Что запомнилось? Наш курсант хвастался своей половой силой. Тут мы ему завидовали. Особа же была маленького роста, с маловыразительным лицом, с нездоровым цветом кожи и это меня обескураживало.
- И это жена? - думалось и не верилось мне...
Ближе к третьему курсу драки, озорство пошли на убыль. Мелкие стычки в зачет можно не принимать. Помню физиономию Юры Мишкина, одноклассника, - успел нос разбить в кровь за перемену между уроками. Он что-то ляпнул обидное. Но уже звенел звонок, входил учитель. Я успел ему сказать:
- После физики, - поговорим!
И впрямь: не успел прозвенеть звонок, как я бросился к нему. Он едва успел выйти из-за парты. Последовал удар, удар и он оказался на полу. Из носа текла кровь...
Но мира в классе стало больше. Больше занимались - в перерывах между уроками- танцами, танцами и танцами. Учили “па”. Русского бального, вальса-бостона.., фокстротили до упаду. У нас был патефон! И знаменитая замечательная Рио-Рита звучала на дню десятки раз.
Мы взрослели.
Но это не мешало нам упражняться в экзотике. В классе том самом, в котором дохлая крыса мешала нам учиться, каким-то чудом и непонятно от чего осталась стойка. И шла она от пола до потолка. Ну и что мы придумали?
Надо было добраться по этой стойке - только на руках - до потолка, там перевернуться кверху ж-ой и постучать ею в потолок с отпечаткой мела на штанах. Начались дикие тренировки. Никто не мог этого сделать. Но я - сделал! И сделал старшина роты - бывалый и крепкий матрос, старшина 2-ой части. На спор. Под смех и гогот всего класса.
Мы становились сильнее. Секции работали во всю. Бокса, например, разрослась по всему училищу. Мишин-то оказался умным, толковым тренером. Баскетболу учил Голдин. Кстати, он как и Мишин стал известным тренером. Активно работали гимнасты, пловцы...
Боксом всерьез я заниматься не стал. Причина смехотворная. Я боялся, что мне систематически будут расшибать нос. Он у меня и так не классический. А будет, скажем, как у Мишина - видно, что ему били, били, били. Что я буду тогда делать на танцах? Девицы капризны. Вот и останусь с “носом”.
Случайно в кармане оказались деньги. Случайно купил коньки. Начал носиться на коньках. Это превратилось в страсть, любовь, наслаждение... на полвека!
Как-то я бежал по лестнице - у нас они назывались - трапы, как на кораблях - и вдруг на очередной ступеньке увидел цветную бумажку. Остановился. Поднял бумажку и увидел: билеты в театр! До этого я знал, что в Ленинграде много театров. Но как-то все было не до них... А тут прямо в руки...
Время было отпускное - зимние каникулы. В училище почти никого нет. Походил, поспрашивал: чьи же билеты? Потом махнул рукой и пошел сам!
Музкомедия ошеломила меня. Сказочные интерьеры. Разодетая публика. В те времена театр уважали и в драных джинсах, да свитерах туда не ходили! А какие артисты! Одна знаменитая Пельтцер, чего стоила. Какая музыка! Какие голоса! Какие арии! Я обнаружил в себе что-то новое. Оказывается, я мечтатель, романтик и, местами, слюнтяй, изнемогающий от тончайших переливов музыки. В оперетту я начал ходить регулярно. Все это музыкальное богатство начало вливаться в мою душу.
Теперь мой распорядок на увольнение был таков: с утра - каток. До упаду. А вечером - театр. Была при этом одна беда - денег было в обрез. По-существу, не было. Приходилось экономить во всем. Для нормального становления души нужна была девушка... Но что делать, если нет денег? Ведь в театре такой роскошный ресторан. Там такие пирожные, конфеты, вина... Где же найти такую умную...
У кого как, но у меня, несмотря, на бесконечные ожидания конца года, отпуска, вообще окончание училища, время пролетело. Я рад был безмерно, что становилось все ближе и ближе к флоту, кораблям, службе.
Но были и другие мнения. Казарма! Чудильник! Надоело! Когда это кончится?
Наконец, все окончилось. Прошли все экзамены. В июле 1947 нас выпустили. С традиционным выпускным балом, с разрешением курить. С выдачей аттестатов зрелости.
|