|
Морской корпус – Высшее военно-морское училище. Шутки «морского козла». Училище поразило меня. Быт. Учеба. Преподаватели. Спорт. «Бейте первыми». Курсовые вечера. Артисты мариинки и филармонии. Первая морская практика на кораблях Балтийского флота. «Русалка». Тень смерша. Страсть к скоростному бегу на коньках. Богини нашей жизни. Страдания.
Нас “раскидали” по Высшим военно-морским училищам. Блатников - куда они захотели. Например, в инженерно-строительное; в медицинскую академию, в “Дзержинку”. С другой стороны перед руководством училища была задача: а кого куда? Отличников - во Фрунзе? А двоечников-троечников - во Владивосток? С этим были не согласны, прежде всего, принимающие выпускников училища. Решили так: круглые отличники - выбирают училище. Их было не много, человек двадцать. Тех, кто учился на “хор” и “отл” разделили на равные партии и “закинули” в приказ Главкома без спроса. В Баку, Владивосток и Ленинград - училище Фрунзе. А всякую “шелупонь”, отъявленных лоботрясов, бездельников, малоспособных к учебе и т.п., троечников, в том числе и меня бросили на “морского козла” вытаскивать свое счастье по билетам.
В один прекрасный день накрыли стол зеленым сукном, разложили билеты, в которых были указаны училища и начали нас вызывать из строя...
Дело прошлое. Мне выпал не слепой случай. Все свои мечтания о флоте я связывал с учебой в училище Фрунзе. Во-первых, это старейшее, самое знаменитое учебное заведение в России. Свое начало берет от указа Петра 1 от 1701 года, от навигацкой школы. Все выдающиеся адмиралы Российского флота - его воспитанники. Это бывший Морской корпус!
Я влюбился в город. До остервенения. До невозможности. Каждая его мостовая для меня - святыня! Каждая улица - памятник. В нем сосредоточено было все культурное наследие России за 250 лет. Не мог я его покинуть. Ну, никак!
До построения нас перед столом, как раз и раскладывали билеты, в которых было прописано: Баку, Владивосток... Я вертелся где-то тут рядом. Вдруг слышу как начальник курса тихо говорит своему помощнику: а куда Фрунзе положим? Сердце мое заколотилось. Глазом я увидел, начало раскладки. Но начальство вдруг сообразило, что “подряд” билеты раскладывать нельзя! И последовало команда: Нет, лучше “размещайте” со всеми... Колоду начали раскладывать в беспорядке. Первые три-пять билетов остались лежать нетронутыми...
Далее, последовали команды: “становись”, “равняйсь”, “смирно”. “Слушай приказ”. И последовали вызовы по фамилиям.
Моденов... Баку!
Никитин... Владивосток!
Билеты брали в разнобой. Системы не было. Наконец, кто-то взял билет из замеченных мною. Я замер.
- Высшее военно-морское, краснознаменное, ордена Ленина училище Фрунзе, Ленинград, - прозвучал голос начальника курса. Сердце мое встрепенулось надеждой. Я впился глазами в то место, где лежали ОНИ.
Потом опять пошла чересполосица. Я внимательно следил. Кто-то снова взял билет из заветного места. И снова прозвучало: ...Ленинград! Но там остался один листик! Я стоял ни жив, ни мертв. Теперь я точно знал, что это ОН. Это уже была пытка. Звучали фамилии, но я их почти не различал. Я впивался глазами в стол только тогда, когда - курсант брал билет. Где брал? На кучу разбросанных билетов я не рассчитывал: беспорядок, есть беспорядок.
Наконец, прозвучала моя фамилия. Я подошел к столу, дрожащей рукой взял билет и передал его начальнику курса. Мгновения хватило, чтобы я успел увидеть: Фрунзе. В душе вспыхнула одуренная, сладостная радость.
- Курсант Холопов переводится для дальнейшей учебы в Высшее военно-морское... город Ленинград - прозвучали слова приказа. Я не знал куда себя деть. Хотелось кричать, прыгать, дурачиться. Случилось невероятное. Случилось необычное. Случилось то, что определило мой путь. Последний крутой поворот на большую дорогу флота и жизни. Так мне казалось. Тогда я, в самом первом приближении не представлял, что меня ждет впереди...
Отпуск пролетел незаметно. В мелких хлопотах и радостях. Я стремился быстрее попасть в училище. И ходить с палашом на боку на зависть всем и вся. Я - гардемарин, будущий офицер Российского флота. К тому времени мы отчетливо себе представляли значение флота для России. Знаменитое Петровское “...Всяко, который одну армию имеет, одну руку имеет, флот имеет - другую руку имеет...” сидело в башке прочно. Мы и предполагать не могли о невероятном развитии авиации, ракетной техники, средств обнаружения... Малы были. Глупы по возрасту.
Училище поразило меня. Поразили меня компасный зал, голубая гостиная, картинная галерея, богатый музей, спальни, в которых по традиции жили выпускники училища. В полголоса говорилось: здесь спали знаменитые адмирал Ушаков, Лазарев, Корнилов, Нахимов, Беллинзгаузен, Литке, Крузенштерн... Десятки, сотни имен, олицетворяющих гордость и честь Великой России. Казалось, я попал в волшебный, сказочный мир. Рядом со мной был Станюкович, Даль, Римский-Корсаков, Верещагин...
Но будни оказались суровы. Помещения, в которых мы спали на первых двух курсах - кубрики - оказались на первом этаже, с окнами во двор, сырыми и холодными. Учебные классы - тоже. Естественно, существовала система нарядов нужных и, как нам казалось, ненужных. Стойте, ребята, бдите! Нам было невдомек, что начальство сознательно задавало нам практику служить. В том числе и караульной. Жизнь выбраковывала слабых. Имея на руках боевые патроны ну как было не застрелиться от неразделенной любви! Это же так просто. Загнал патрон в патронник, нажал на пусковой крючок и... все. Жизнь с ее оправданиями окончена. Навсегда. Безвозвратно. Но это - экзотика. Факт психической неустойчивости. Таких парней было очень и очень мало. Основная масса курсантов, это - боевые, сильные, смелые, энергичные ребята. Будущее флота. Таких просто так было не сломить. Уж на что были тяготы со старшинами, но и это было нам нипочем.
Надо отметить, что здесь мы встретились с новым для нас явлением. К нам командирами отделений и старшинами классов назначались курсанты третьего и четвертого курсов. Им - практика, нам - учеба.
Нам вспоминалось знаменитое выражение Фридриха Великого - короля прусского “...солдат должен бояться палки капрала больше неприятеля...” У нас дело до палок не доходило, но старшины - не все, разумеется, - зверствовали. Наряды сыпались, как горох. За все. За разговоры в строю, за вопрос, за ответ, за курение... Неувольнение можно было получить и не подозревая. Например, стоят курсанты в строю. Идет увольнение “на берег”. Назначены встречи. Куплены билеты. Каждый предвкушает радостные события... Но, старшина делает последний штрих. Начинает измерять линейкой расстояния от шва плеча до звездочки на рукаве.
- О! а, у вас, сэр, она выше на сантиметр от положенного! Выйти из строя!
Вот и все. Сходил в увольнение.
А бесконечные наряды на дневальство? Скажем, сразу получаешь их три! А наряды драить паркет в картинной галерее, каминном зале, вообще в бесчисленных и длиннющих коридорах на всех 4-х этажах! Километры. А гальюны? В силу “шустрости” характера я получал взыскания, кажется, больше всех. Забегая вперед, скажу, что при выпуске из училища со мной не знали что делать. Пять не снятых взысканий! ЧП. И, в тоже время, жизнь в училище шла своим чередом. К учебе я начал относиться серьезнее. Как-то, еще до начала занятий задумался: чего верчу башкой? Почему два, да три? Я не понимаю, что мне говорят? Я не запоминаю? Какая-то мозговая разболтанность! Где-то в глубине души не находил, но чувствовал оправдание - война! Она меня все же шибанула. И голод. И холод. И невероятный конгломерат впечатлений. Физически вроде отошел - в подготию пришел ростом 150 см, во Фрунзе - 167 см! А внутри - каша!
С первых дней учебы взялся как следует за математику. Удивительно, но проблемы с двойками как-то исчезли само-собой. Я оказался надежным троечником! Так и пошел. Мои товарищи по классу так на меня и смотрели, на букву Х - ту, которая почти в конце алфавита. Меня это мало занимало. Другое дело - я искренне восхищался теми, кто успевал на 5! Кругом пять! Или тех, кто успевал, скажем, в английском и шел на “голову” впереди всех. Молодцы, ребята!
Кстати, избыточная любовь к иностранному языку в нашей реальной жизни оказалась не безопасной.
После первого курса - в отпуске – курсант К., один из наших светлых голов, оказался в ресторане, в Мурманске. Конечно, не поговорить на английском, да с английскими моряками было нельзя. Практика! Учеба! Становление будущего флотоводца! Оказывается его “засекли” бдительные сотрудники “Смерша”. К. мы больше не видели. А он поражал нас своими знаниями, своей энергией и хваткой. Это был бы блестящий офицер флота.
Странное дело, базовые дисциплины, такие, например, как высшая математика меня интересовало мало. Глубины и значимости я в то время еще не понимал. Физика, это - другое дело. Это все жизненно важно. А душа “плыла” на лекциях военно-морской истории, географии... Только потом, спустя 30-40 лет я узнал, что “Весы” - мой гороскоп, что те, кто родился под “весами” - романтики, мечтатели... одним словом - губошлепы. Вот после этого и не верь алхимии!
Странно также и то, что преподаватели в своем основном составе - были сильные. Очень сильные.
Математику читал опытнейший, матерый “волк” в своем деле. Вдалбливал по настоящему. Увернуться было невозможно. Сам он признавался: “...Читаю курс с нарушениями всех методических канонов, но другого решения проблемы усвоения материала вами не знаю...” И чеканил каждое свое слово. Его курс, как потом выяснилось, был на вес золота. Не надо было никаких толстенных учебников. Он дал нам все. И сейчас, спустя более чем полувека, помню его маленькую фигурку в темном пиджачке, острыми глазками, коротко остриженной головой...”.
А про преподавателей старших курсов и говорить нечего: вышколенные офицеры, досконально знающие свое дело с хорошими, “поставленными” голосами людей, привыкших к управлению людьми.
Мастера!
Редко, но были и другие. Например, физик. Толстый, лысый, неопрятный, у доски вечно теряющий мел и, кстати, всегда в вымазанном мелом пиджаке. Речь сбивчивая, невнятная. Лоб от натуги постоянно потный. Видно было старание “передать” нам свои, возможно, серьезные знания, но... увы. Мы болтали, смеялись, спали на его уроках.
И еще пример. Капитан 1 ранга Краснитский. Высокий, стройный. Красиво стареющий офицер старой школы. Читал нам электротехнику. На него можно было смотреть и радоваться. Благородство проступало во всех его движениях и говоре.
На контрольных, мы - серая пролетарская шпана - пользовались его избыточным благородством. Списывали материал нещадно! Он сидел рядом за столом и не слышал, как шуршат страницы книг, лекций... он не видел, как мы суетились... Он был выше этих мелких человеческих страстей. Во время лекций, - паузы, которые он делал, как истинный мастер своего дела, он мечтательно говорил о смысле и ценностях в жизни, об остром своем желании ...проехать и посмотреть просторы России...
Среди офицерского преподавательского состава уже в первый год были потери.
Мы привыкли к тому, что наш начальник курса, капитан 1 ранга К. приходил к нам в кубрик, едва раздавался сигнал: подъем! Естественно, что раздавалась команда “смирно” и мы соскакивали по этой команде, как “есть”. Как правило это было смешно, т.к. нам строго-настрого запрещалось спать в белье. Ну, и вскакивали... Этот офицер, он был уже в годах, захватил гардемаринство, нас учил иметь честь и совесть.
Потом как-то он не пришел на подъем. Не пришел и на неделе. Потом пошел слух: взят, как шпион.
Взрывчатые вещества и пороха - вместо общей химии, что давали в обычном Вузе - читал капитан 2 ранга С. Ярко, динамично. Его увлеченность предметом увлекала нас. Я лично знавал его и по катку в ЦПКиО, что на Елагином острове - катались не раз вместе. Он был прост в обращении, не чинился.
Потом к нам пришел читать курс другой преподаватель.
- А где капитан 2 ранга С., - спрашивали мы.
- Переведен на другое место службы, - глухо отвечал тот.
Потом опять слух: враг народа! Разоблачен СМЕРШем. Шпиономания была в ходу.
Капитан 2 ранга Бриль, красавец-франт, гроза петербургских красоток, большой любитель потрепаться и первоклассный специалист своего дела так и говорил: шпионы кругом! Город наводнен! Вы знаете сколько их? Например, у нас в Ленинграде? И, понизив голос сообщал: полторы тысячи! И подумав, добавлял: не менее. И не какие-нибудь парикмахеры, как в Порт-Артуре в 1904 году, а... и поднимал большой палец руки кверху.
Нам было не до смеху. Мы только таращили на Бриля глаза: откуда он все это знает?
Жизнь в училище бурлила. На всех курсах. Спорт уже прочно входил в сознание, как необходимость. Если на первом курсе была дана общефизическая подготовка - лыжи, бег, прыжки и т.п., то на втором - плавание! Кстати, в те годы в Ленинграде было всего 3 бассейна! И один из них - в бывшем морском корпусе, т.е. у нас. Курсант, который не смог овладеть основами плавания - отчислялся! Морской офицер должен уметь плавать! И точка. Таков был приказ. А на 3-м курсе - бокс! Морской офицер должен уметь постоять за себя. И мы боксировали.
Отцы-командиры были у нас умные. Воспитатели по духу. Помню, как-то в класс зашел начальник училища контр-адмирал Кузнецов. Но не Николай Герасимович, а Константин Матвеевич. Он был маленький, пузатенький. Ходил - как колобок катился.
Да, ради смеха можно упомянуто, что он в училище часто приезжал с женой. Это было интересно для всех. Жена была крупная, мощная женщина выше его на голову. Она шла впереди. Он - сзади. Кому подавать команду “смирно”, если за корпусом жены адмирала не видно Неопределенных ситуаций для нее не существовало - она давала “отмашку”. Об этом знали все и беззлобно смеялись.
Тем не менее контр-адмирал свое место понимал хорошо и находил время вот так, просто заходить в класс и разговаривать с нами о жизни и морской службе.
От него впервые я услышал: “...да, за себя ребята надо уметь постоять. И вообще, знаете, если вы встретили противника и не видите возможность уклониться от боя, то бейте первыми, бейте, как можно сильнее, и бейте в его самое слабое место...”
Каков пассаж! На всю жизнь!
Ежегодные зимние спартакиады захватывали дух. Еще бы! Первенство училищ города! Кое-кто вырвался на Союз. Появились мастера спорта. Бетехтин - чемпион Союза! Пять рекордов по брассу! Перворазрядников было - тьма. Тогда еще были введены весьма интересные значки, глядя на который можно было спортсмена и не спрашивать: какой вид спорта и какой разряд у владельца. Все было видно. Эти значки пользовались большой популярностью, но все испортила тупость чиновников, т.к. они, в целях экономии, сделали т.н. общий знак. Тем не менее у нас ходили парни с 2, 3, 4 такими знаками. Они вызывали восхищение.
Официально я в спорте не достиг ничего. Все какая-то “непруха”. Побежали на 3 км - у меня не хватило 2 сек. На лыжах - сорвал крепления. Тот, которого я “делал”, успешно получил 3 разряд! Плавание - пролежал с гриппом в санчасти и т.п. Мне оставалось только рвать и метать. Но год-то короткий, до безобразия! Все шло по программе. Прозевал - будь здоров! Средненько я успевал и в штанге, боксе, стрельбе. Занимался фехтованием. И до остервенения - коньками, а позже - парусами.
Спартакиады носили и зрелищный характер. В актовом зале во время боев сидели сотни зрителей. Была масса приглашенных, особенно девушек. Их реакция удивляла даже бывалых спортсменов.
Как-то наутро, после боев, наш мичман-торпедист нам и говорит: ну, у Вас и девушки пошли. Сижу, смотрю. Она рядом со мной. Сидит, повизгивает. Потом вопить начала: “...Коля, дай ему, дай!..” А у партнера уже физиономия вся разбита в кровь, по рингу едва двигается, а она остановиться не может, кровожадная...
Были курьезы. Так, однажды, объявляя очередную пару, судья сказал: “...Вызываются на ринг боксеры тяжелого веса, чемпион Советского Союза по плаванию Александр Бетехтин и чемпион Ленинграда по баскетболу Эрик Баудер. Конечно, зал взорвался смехом. И аплодисментами.
Хороши были курсовые вечера. Готовились фактически, не переставая. От курса к курсу. Зал революции был так и расписан: сегодня - мы, а завтра - вы. Программы хранились в тайне. Каждый курс хотел удивить других - всеми своими шутками, фокусами, чтением стихов, плясками...
Толпа на выдумки была сильна. И если в первых номерах выступали хоровые коллективы - конечно, надо было петь о партии, Родине, Сталине - то потом матросские пляски. Кстати, и хоры были превосходные, как-никак приглашались специалисты из филармонии.
Матросские пляски ставились великолепно. Парни все молодые, сильные, способные. Ставили танцы - артисты из кордебалета Мариинки. Это уже не шутки. И вопрос ставился так: не кто плохо выступает - таких не было - а кто лучше всех!
Искрометность, красота, размах флотской души, вдохновение и сила оставляли от плясок незабываемое впечатление. яблочко исполняли все. Но все по разному. И группами, и в одиночку. Со всякими выдумками, хитроумными вывертами души и тела, псевдопадениями, припрыгиваниями, подскоками, в поварских колпаках, с ложками и чумичками. В бешеный темп пляски иногда врывались и девушки. Туши фонари!
Но в основой-основ был моряк в тельняшке с бескозыркой на голове. Ухарь. Вихрь. Демон. Олицетворение флота и русской души.
Временами, когда я смотрел на сцену, у меня в голове гнездилась мысль: а могут ли так, с такой душой и вдохновением выразить все это артисты? И приходил к выводу: не могут. Потому, что для них все, что они говорят и делают - материал чужой. Они входят в образ, заучивая, запоминая. А тут - все от натуры, от жизни, от плоти и пота. Все - свое! Артистов в народе - тьма.
Отцы-командиры заботились о нас и еще в одном направлении. Они хотели, чтобы морской офицер не только знал военно-морское дело, но и вобрал бы в себя элементы общей культуры. Они знали, что после выпуска молодые лейтенанты разъедутся по флотам и флотилиям. Поедут служить в отдаленные города, базы, глухие углы, где ничего нет, кроме двух десятков домов, да пирса с кораблями. А что они привезут с собой? Что они передадут своим матросам-подчиненным? Элементы общечеловеческой культуры или их задавит угрюмая безвестность, безысходность или беспробудное пьянство.
В училище постоянно работали кружки самодеятельности, спортивные секции; постоянно выступали артисты Мариинки. Они были кураторы! Попечители. Постоянно выступали артисты филармонии и музкомедии. Были у нас и крупнейшие ученые. Перечислять фамилии артистов, лекторов-просветителей тех времен уже поздно. Они все ушли на покой. Только спустя 10-15 лет я понял, что нам показывали свое мастерство очень большие артисты. Сцена и они все еще - как живые - стоят перед глазами...
В эти годы я особенно остро почувствовал, что Ленинград - кладезь культуры. Огромный, мощный пласт жизни России за последние 250 лет ее бытия. Я “ударился” в театры. Репертуар “Мариинки” 48-50 гг. и малого театра был прослушан и просмотрен полностью Не имея никакой подготовки в области музыки, я начал листать справочники, пособия и т.п. - что такое оркестр? Какие инструменты, как они звучат, как они внешне выглядят и т.п. Какие голоса? Мужские, женские. Читал, конспектировал, бегал в оперу. Ничего в сущности не понимая в ней. Чего это они “тянут”, если можно сказать просто? Во мне сидело упорство. Я хотел узнать и понять: почему люди создали такую форму выражения? В чем “соль” оперы? Временами мое упорство принимало уродливые формы. Надо себе представить, что в моем расписании общего из типовых воскресных дней было: с 14.00 до 18.00 - ЦПКиО, каток. В 19.00 - опера! Укатавшись в “усмерть” какой из меня был слушатель оперы? Во время второго акта, я уже переставал понимать, где я нахожусь! И опера едва не превращалась в сказочный сон. Наконец, однажды, когда зазвучала увертюра к опере !Иван Сусанин” я почувствовал, что какая-то божественная сила начала тихо вливаться в мою душу. Кажется, я начал прозревать и созревать...
Чего греха таить? В мир комедии я бежал бегом. Там думать было нечего. Если в “Сусанине” крепостной отдавал свою жизнь за царя, или князь Игорь боролся за свою землю, то тут “...красотки, красотки...”.
Это было жизненно, весело, смешно. Богатство музыки, а шли “Сильва”, “Боядера”, “Веселая вдова” и т.п., хорошие голоса примадонн, великолепные декорации, все, все влекло меня к музкомедию! Я искренне переживал за героев комедии. От души радовался, смеялся и торопился не пропустить очередную премьеру...
У меня была еще одна “зубная боль” - архитектура. Я ходил по городу и всеми своими глазами чувствовал его красоту! Не знал, не понимал. А чувствовал. Не мог оставаться равнодушным к прекрасным творениям человеческого гения. Откуда все взялось?
Вот я и “взялся” за БСЭ! И опять читал, конспектировал, зарисовывал, запоминал...
Теперь мои прогулки по городу стали обретать совсем другой смысл.
Однако, приближалась практика после первого курса! Куда? Мы гадали. Жизнь оказалась проще-простого. Нас “кинули” в Кронштадт - Колыбель российского флота. На линкор “Марат”, бывший; когда-то олицетворявший мощь Российского флота. Но время и война сделали свое дело. Нос с Фок-мачтой ушел в 1941 г. в воду, а на плаву осталось 3/4 корабля с тремя трехорудийными башнями. Вот на этом блокшиве нас и разместили.
Надо сказать, что для практики первокурсников ничего лучше придумать было нельзя. На бывшей красе и гордости Балтфлота было все, что надо было курсантам. Остатки корабля не могли дать только передний ход. Не было штурманской рубки. А все остальное было еще “живым”. Это было лето 1948 г. Конечно, не успели мы получить койки, как “рванули” по кораблю. Нам хотелось узнать все и сразу. Манила экзотика и таинственность. По остаткам гротмачты мы взобрались под клотик. Увидевший нас капитан 2 ранга - как оказалось старпом - сурово рявкнул на нас: Вы что тут делаете?
- Нас... тут... интересно.., - начали было мямлить мы.
- Марш вниз! – скомандовал он.
Мы посыпались вниз, как горох. Суровые командиры нас не остановили. Через каких-то час-два мы уже были в машинном отсеке: А это что? А это зачем? А эта дверь куда?
Добрались до ахтерпика! За нами по привычке матрос закрыл и задраил дверь водонепроницаемой переборки. Мне вдруг стало в душе неуютно. Перед глазами на уровне, примерно, пяти метров ниже ватерлинии была броня кормы. Дальше - корабля не было! Все, корабль окончился! Овальная форма корпуса кормы не смягчала тягостного впечатления. Наоборот! Я почувствовал себя как в какой-то капсуле. Закрытой, завинченной наглухо, заштампованной. И назад хода не было. Меня как бы замуровали! Возникла мысль: а что делать если пробоина? Ничего. Вода рванет на тебя, а воздух со свистом вырвется наружу. Это и будет конец твоей жизни. Еще минута и мне захотелось выбраться из этого капкана-страшилища. Со слабыми нервами и обостренным пониманием “что от чего бывает” в ахтерпике линкора делать было нечего.
Интерес к кораблю у нас долго не пропадал, пока мы тщательно его не изучили, не зарисовали, не сдали все зачеты... Но Кронштадт был полон других кораблей, участников боевых действий. И мы побежали... Подводная лодка М-171, Щ-303, С-13 - все знаменитые! Эсминцы, торпедные катера, морские охотники, наконец, немецкие ТЩ - угольщики... Кругом люди, люди, люди - участники боевых походов. Я - балдел! Мы напрямую соприкасались с живой историей флота. Мы не видели убитых, утонувших, покалеченных... Мы видели уцелевших! Молодых, сильных парней, которые радовались победе и жизни. Меня завораживала героика флота.
Практика на линкоре шла своим чередом. Побудка, приборка, физзарядка, завтрак, занятия и т.п.
По субботам была большая приборка. Флот строго соблюдал традиции старого: мы должны были драить турчаками тиковую палубу с песком. Она становилась желтовато-белесой, с нежнейшим оттенком, характерным для тика. Мы должны были драить все и вся. Кругом! Особенно медь, которой на корабле было в изобилии.
Во время одной из таких приборок, я, кажется, стал виновником одного ЧП. Дело было так. Я дриал палубу у входного бронированного люка, около третьей башни главного калибра. Устал. Перестал драить. Начал глазеть по сторонам: у кого как идет приборка. И надо же! “Поиграл” чекой, которая блокировала стопор броневой плиты. Забылся. ...А тут боцман рявкнул на меня: Чего стоишь? Приборке скоро конец! Я занялся снова палубой... Прошло не более часа. Уже обедали. Вдруг услышали шум: что? Что случилось? Оказывается, эта плита придавила курсанта! В возникшей суматохе сразу не разобрались, плиту подняли, а курсант вниз головой полетел на нижнюю палубу. Это был наш одноклассник, Вася Алексеев. Рана оказалась тяжелейшей. Разрыв стенок печени...
После второго курса у нас была штурманская практика. В один прекрасный день на Неве мы увидели красивый, стройный теплоход - учебный корабль “Неман”. Он достался нам от Германии, во время войны был базой подводных лодок, а назывался “Изар”. Вот от него и вырывались в океан “волчьи стаи”, которые наводили ужас на торговые суда, которые были в море. До войны был банановозом. Звали его “Пума”.
Конечно, “торгаш”, как корабль большого интереса для нас не представлял.
Но штурманское дело? Это необыкновенно интересно. И поплыли мимо нас Кронштадские форты-бастионы, гавани, хорошо знакомые по прошлому году, величественный Морской собор - святыня нашего флота... Еще немного и все это начало таять на горизонте и наконец, скрылось. Впереди было море, океан! Дорога всех великих путешествий наших знаменитых флотоводцев, исследователей. Дорога славы и смерти. Потом, когда были опубликованы материалы о реалиях войны, мне всегда хотелось бы встать на колени и поклониться Богу, - он кого-то еще оставил в живых! Ибо, весь путь в Таллинн устлан трупами погибших моряков.
Но мы были молоды, сильны, неукротимы. Светило солнце, легкий ветерок едва касался воды, поднималась рябь, видимость уходила в бесконечность, небо излучало божественную благодать... Мы “брали” высоту Солнца! И определяли место корабля в море. Мы становились судоводителями.
Волнительность, экстаз души мешал моей работе. Я худо складывал “два плюс два” и мое место временами оказывалось на берегу. Я чертыхался и плевался. Снова складывал, вычитал, умножал, делил, сверялся с таблицами...
Идиотская арифметика! И это в то время, когда от одного взгляда с мостика корабля в бескрайнюю ширь моря и неба душа замирает от сознания твоей сопричастности и единения с вечной красотой и разумностью природы. Ведь надо сотворить такое!
Тем временем наш корабль шел 16 узловым ходом. Вот и бухточка Сюркуля. Вот и следы войны - выброшенный на отмель транспорт с полуоторванным носом, весь избитый волнами, ветрами, непогодой...
На рассвете следующего дня мы подходили к Таллинну. Вначале над линией горизонта появилась тоненькая полоска Вышгорода. Затем, она стала “толстеть”, разрастаться; вскоре начали вырисовываться контуры средневекового храма - кирки Олая. Наконец, мы на рейде стали на якорь. Мы, по существу, за границей! Страшно захотелось на берег. Посмотреть, что ТАМ. Довелось сходить и на берег. Таллинн впрямь поразил нас своей самобытностью. Узенькими улочками средневековья, старинными башнями, мощью могучих камней на крепостных валах; иностранным говором. И мы идем не торопясь, вразвалочку, по этим улицам: нам все в диковину. Русского нет ничего, хотя русских много. При увольнении бдительные партполитработники предупредили: в городе еще много недобитых, фашиствующих эстонцев, будьте осторожны, бдительны... И мы шли, бдительно разглядывая нерусские названия магазинов, аптек, забегаловок... Фашиствующие эстонцы в городе, конечно, были, но мы их не нашли. Пленил нас парк , как всякий парк, который любит и лелеет народ и власть. Чистота и ухоженность была видна во всем, хотя следы войны были видны.
Прямо на пляже лежали разбитые танки! Некому и некогда было их убирать! Тут же разговоры о героической обороне города, участии курсантов нашего училища. Полегли все! Конечно, героями.
Особыми симпатиями пользовался у нас памятник броненосной лодке “Русалка”. Да, была в море. Застал шторм и... разбило ее. Потонула. Эффектность памятника - очевидна. Женщина-мать, она же богиня с крестом в руке и горящим взором, обращенным к морю: Господи, упокой души погибших! Мир их праху! Аминь! Нам, рвущимся в море, казалось: это не для нас. У нас своя судьба! Кто, кем и когда найдет свою смерть, казалось нам далеким и нереальным. Радость жизни била через край.
Практика после третьего курса была более разнообразной и интересной. Вначале нас бросили на канонерскую лодку “Красное Знамя” - героиню Монзундских боев в 18 году. Тогда она называлась “Храброй”. Ее с тех пор перевооружили. Сейчас она имела 4 - 130 мм пушек, знаменитых, обуховских, 37 мм автоматы и твердые 12 узлов хода. Мы - курсанты были сверхкомплекта, как, впрочем, и везде. Спали - где попало. Кстати, в кубриках в июле спать было невозможно. Под нами, в частности, был дизель-генератор, работающий все 24 часа и на палубе босиком стоять было нельзя. Духота страшная. А потому спали на верхней палубе, например, под платформами автоматов, под шлюпками. Кто, где, что находил. Я расчехлил одну из них и спал прямо на рыбинах. Так мы пошли снова в Таллинн, на артиллерийские полигоны.
Теперь мы уже учились стрелять из пушек. Проводились т.н. стволиковые стрельбы. То есть в ствол 130 мм пушки вставлялись стволы 45 мм и палили! После недели стрельб нас перебросили на знаменитейший минный заградитель «Марти». Великолепное, специально переоборудованное судно из царской яхты “Штандарт”. Он принимал на борт уйму больших корабельных мин. Командовал им капитан 1 ранга Мещерской, из рода тех самых князей Мещерских. Как он уцелел в горниле 37 гг. - нам было непонятно. Всю неделю мы готовили и сбрасывали мины! Это назывались учебные минные постановки.
Еще неделю мы проходили практику на больших канонерских лодках - основе-основ десантных операций в шхерных районах. Ну, как-никак, а 75-85 мм танковая башня, 37 мм зенит автомат, 2 ДШК, т.е. крупнокалиберных пулеметов, 18 узлов хода и осадка около одного метра позволила этому небольшому кораблю, особенно если они шли дивизионом, с десантом, творить чудеса. Так это и было в 44 году во время боев за Выборг. Вот мы на них и сходили в Выборг. Увлекательное путешествие!
В том же дивизионе были и морские охотники - знаменитейшие кораблики, которые несли дозоры, занимались высадкой десантов, диверсионных групп, имели радиолокационную аппаратуру и гонялись за подводными лодками противника. Тут мы проходили практику по сбрасыванию глубинных бомб. Это было одно из эффективнейших зрелищ, т.б. что мы принимали самое непосредственное участие в этом деле. И было рыбы после взрывов бомб видимо-невидимо! Вода пестрела белыми пятнами, ибо тысячи рыбок плавали на поверхности.
Затем нас “бросили” на подводные лодки. Нам надо было показать, как это происходит на практике. Положение командира лодки можно было понять - теснота страшная. Нас, 25 человек “загрузили” по отсекам после краткой информации. Это нельзя ни в коем случае делать. Категорически! Лодка же должна уйти под воду. Но должна и всплыть! Сотни различных вентилей, кнопок, сигнальных ламп, звонков и т.п. В центральном отсеке от всего этого разбегаются глаза. Подводная лодка - сложнейший организм, работоспособность и безопасность которого зависит от всех и каждого. Один ошибся - погибли все.
Одним словом, нас “погрузили” на глубину 45 метров и “подняли”. Покормили за счет команды. И с великим удовольствием “сдали” на базу. Курсанты - народ дорогой. Случись, что - командиру не удержать погоны на плечах. Сорвут мгновенно. Много позже, когда жизнь показала, как быстро и неотвратимо возникают ЧП с гибелью людей, я вспоминал это наше групповое погружение. Учить людей так нельзя. Этот показ мог оказаться очень дорогим.
А пока мы шутили и смеялись. Например, дали обед - отлично! Когда обедали, скорчившись на койках - тоже хорошо. Наелись! Встали, как не - ели. Вася Толкачев - потом контр-адмирал - пошутил: Так мы же выпрямились - вот обед и провалился!
После кратковременного “визита” на подводные лодки нас отправили на дивизион мелких тральщиков - стотонников. Мы не успели оглянуться как нас “бросили” на боевое И “успокоили” - будут платить ”загробные”, т.е. 30% к нашему копеечному курсантскому жалованию. Да, дивизион построился в строй пеленга поставил трапы и пошел! Мы тралили северный фарватер, напротив Зеленогорска... Слава богу, без наших потерь.
В ту памятную практику нас “подняли” и в воздух. Морские офицеры должны знать много! И даже то, как выглядит военно-морская база, линкоры, крейсера, миноносцы, ПЛ и др. “живность” с воздуха...
Практика окончилась. Все разъехались по домам, в отпуск. У меня же остались долги: по весне я болел. Что-то было с желудком. И провалялся в санчасти, а также в госпитале. И как раз на время экзаменов. Надо было сдавать математику. После окончания практики, до начала нового учебного года. Делать было нечего - надо учить. И нас, таких, было человек десять. Через неделю на экзамене я так лихо начал отвечать, что математик, обычно ставивший мне тройки, с удивлением посмотрел на меня: странно, странно, молодой человек. А молодому человеку нужно было ехать в отпуск!
К тому времени - а шел 1950 г. - родители уже жили в Новосибирске, в Ельцовке, в своем маленьком домике. Подвижническая натура отца - потомка беглых холопов - разговоры о сибирских краях и привели их туда. Мне - куда ехать - было все равно. Я сел на поезд и приехал в Новосибирск. Оперный театр в Новосибирске в то время был “на уровне”. И тому была причина. Всю войну ведущие оперные певцы, артисты балета, крупные театральные художники были вынуждены работать тут. Это и обеспечило высокое качество постановок в послевоенное время. Я с большим удовольствием стал осваивать весь репертуар театра. Но отпуск был слишком коротким. Днем: то, да се, вечером - театры, танцульки в доме офицеров. Девушки меня интересовали. Знакомился. И с одной и с другой... Но я в то время был странным, точнее глухим, как, впрочем, и сейчас. Я боялся, что мне может... понравиться, очень понравиться какая-нибудь. И я “прилипну” к ней, к Новосибирску... Боялся я этого больше всего. Мне нужны были “мотыльки”. Вот этого то у меня и не получалось.
Если она, девушка не очень нравится - то зачем с ней валандаться. А нравиться, то - это и есть реальная опасность “влипнуть”. Конечно, я дурак. Но с натурой ничего не сделать. Я не был прохиндеем, циником, пошляком, хамом... Я был, есть и остался романтиком-губошлепом. Серенькие, не выразительные девицы меня не интересовали вообще, а к красоткам я боялся подойти. Да и не удивительно. Опыта никакого. Никто не мог объяснить, растолковать, подсказать. Самое интересное для развития нормальных взаимоотношений между юношей и девушкой, это в 15-18 лет, выпало для моего поколения на 41-49 гг. Годы борьбы за жизнь, за кусок хлеба. Мало кто сейчас знает, что послевоенные годы были далеко не легкими.
Но Желя - так звали девушку - в Новосибирске была! Она мне нравилась. Симпатичная, я бы сказал - кругом мягкая. И в говоре и в теле. Но через год, когда мы встретились снова, она уже успела выйти замуж за лейтенанта, уехать было на Украину, переболеть тифом, сделать аборт... и возвратиться к маме. Кстати, заслуженной учительнице, еще в те времена награжденной орденом Ленина! Все это “узналось” очень быстро. И ее мама переживала, заметив мое резко изменившееся настроение. Но что сделаешь? Мне надо было по жизни лететь дальше!
Четвертый курс для меня самый памятный. Я начал более серьезно заниматься делом - шли специальные предметы; еще больше налег на театры и спорт. Душа моя чувствовала реальную опасность расставания с Ленинградом, его незабываемой красотой - живым, сказочным музеем и историей культуры России. Еще хлеще проходили наши курсовые вечера. Я лично был в каком-то духовном подъеме. Занятость была выше всяких пределов. О нас особо начали заботиться отцы-командиры, как-никак - выпуск на носу! Лекции сменялись практическими занятиями, занятия - самоподготовкой! На самоподготовке в классе царила тишина! Громко разговаривать было нельзя! Нельзя было заниматься посторонними делами! И все это было очень-очень серьезно. Лаборатории были великолепными - по своей оснащенности приборами и специалистами. Куда там гражданскому вузу тех времен до вуза флота! На флот шло все самое-самое! Современнейшие турбины, двигатели, радиолокация, гидролокация, вычислительная техника - все из секретнейших, мощных НИИ шло на заводы и воплощалось в корабли, самолеты, военную технику. Вся страна работала на защиту интересов простого народа от проклятых капиталистов.
И, тем не менее, на самоподготовке мы халтурили. Эти два часа были единственной отдушиной для свободных размышлений, писанины дневников, писем, чтения книг...Однажды мои “размышления” чуть не окончились плачевно. Разумеется для меня.
Была очередная годовщина смерти Владимира Ильича - вождя всех угнетенных. Выступал известный тогда деятель партии Поспелов. Я начал читать его доклад, предполагая найти там что-нибудь интересное, т.б. что на очередных занятиях по марксизму все равно нас будут “долбать” по этому докладу.
Чем больше я углублялся в текст, тем больше меня разбирало любопытство. Ведь надо же так: умер Ленин, а по тексту - Сталин, Сталин, Сталин! Я решил подчеркивать в тексте: Сталин - красным карандашом; Ленин - синим. Газета получилась красной!
Это сейчас с идеологией все просто. Опубликовано много материалов о Сталине, Ленине, революции и т.п. А в те годы было не так. Если о Сталине у меня где-то там подспудно, внутри возникали какие-то сомнения, Ленин был и гением, и знаменем, и умнейшим, и добрейшим и... Он был непогрешим!? Если у нас что не так - это его исказили, не поняли, забыли..! И мне стало обидно за Ильича! Я не выдержал:… черт знает что такое! Умер Ленин, а в газете - Сталин, Сталин... Сказал громко, с недоумением и даже злостью. На весь класс. И газету развернул: … синим - Ленин, красным - Сталин… Во! В классе воцарилась мертвая тишина! Все смотрели друг на друга молча. Прозвенел звонок на окончание занятий. Больше на эту тему не раздалось ни звука: все уже были взрослые и понимали, чем это пахнет! Как у меня хватило “ума” сказать такое - я не могу объяснить и сейчас, спустя 50 лет. Если бы кто-то из класса преступил порог СМЕРШ вместо лейтенантских погон я получил бы 10 лет лагерей. Это был 1951 г.
Теперь я всегда при встречах с одноклассниками, ветеранами флота - пью водку. За наше светлое, юношеское морское братство, которое не смогла сломить дикая и страшная идеология марксизма...
Однако, дни летели! Хотя мы не могли дождаться выпуска. Уплотненных рабочих дней недели не хватало. По субботам тоже учились! И этого не хватало. Ввели факультативы. Один из них в субботу с 16 до 18, а порой - в воскресенье с 10 до 12. По общей культуре! Только внимайте разуму, ребята! Все для Вас - будущих офицеров Флота!
В спорте я окончательно определился: коньки! Беговые. Забегая вперед надо сказать, что официальных результатов и тут у меня не получилось. Но страсть к ним у меня жила более полувека. При более-менее систематических тренировках, с командой и тренером, я, конечно, бегал бы по мастерам. У меня, как потом оказалось, были очень сильные “дыхалка”, ноги и сердце! Но, увы, как спортсмен я не состоялся, хотя мечтал о Медео и Давосе.
Ближе к концу учебного года наш Зал Революции вечерами по субботам и воскресеньям стал наполняться все более и более красивыми девушками. Наконец, их стало так много, что глаза начали “разъезжаться” в разные стороны. Удивительное, сказочное, душевно приподнятое время. Тем более, что мне наконец-то попали в руки Тургеневская “Первая любовь”, Ася... Читать эти великолепные произведения я уходил в знаменитую нашу голубую гостиницу. Усаживался в глубокое кресло и уходил в мир прекрасного...
С первыми весенними лучами Солнца, которые начали прогревать Землю, растаскивать серые, темные тучи и высветлять горизонт, хотелось лететь. Я всегда завидовал птицам: они парят. Они летают. Они далеко видят.
Наконец, наступило время экзаменов. И годовых и государственных! Всего 15! На два месяца сроком. Через каждые 2-3 дня! Началась изнурительная пора. Немного может быть странно, но все экзамены я сдал на 4 и 5. Странно потому, что я был лютый троечник! Странно, что я экзамены воспринял как тяжкий, но благородный труд. Я экзаменам был... рад.
Но на пути становления офицера флота был еще один экзамен - практика в ранге мичмана флота.
Нас, не долго думая, “бросили” в Кронштадт, в дивизион 100 тонников - малых тральщиков, тех самых, на которых мы занимались боевым тралением в прошлом году. Но если тогда нас на каждом тральщике было по 5-6 человек, вполне безответственных людей, которым надо было только смотреть и учиться, то сейчас наше положение круто изменилось. Мы были стажеры на должностях! Я, например, был на должности помощника командира корабля-штурмана; мой сосед по смежному столу в классе Боря Жигалев - минер, командир боевой части 2-3.
Командир корабля по причине долгого командования этим кораблем и задержки очередного звания полагал, что с него “хватит”. И пропадал в кабаках и на бабах. В каюте только отсыпался.
Тем не менее, корабль выходил из ремонта и должен был сдавать задачу “курс надводного корабля”!
Мне с первого дня пришлось “вертеться”. Но стажеры заменить офицеров не могут. Первая попытка сдать задачу окончились провалом. Все остались спокойны. Ну, не будет еще месяц “плавающих”. Чего еще? У помощника сквозила было нотка на халтуру, т.е. своих дивизионных специалистов-приятелей но... не прошло. Командир особого интереса к состоянию дел в боевых частях не проявлял. Его интерес повысился за... день до сдачи задачи! И козе ясно, что так работать нельзя. Пришлось начинать все сначала.
Очень любопытная вещь это - сопротивление, нужда, необходимость. Они зовут, требуют борьбы, усилий мысли, заставляют бегать и волноваться. Нет сопротивления и... стоп! Таков русский человек. И, вообще, что делается без борьбы?
Тут была необходимость, нужда, сопротивление. Надо было работать. Мы - стажеры - входили “в роль”.
Коренной вопрос жизни на корабле - дисциплина, взаимоотношения офицера с подчиненным, личным составом. Что же я записал по этому поводу в своем дневнике 15 июля 1951 г. “...Этот вопрос не простой. Хуже всего дело обстоит с молодым “старьем”, т.е. новоиспеченными командирами отделений. У них еще надо вышибать гонор, который они еще не заслужили. Позволить им “шуметь” - дело плохое. Зажимать надо в корне. Но как зажать? У каждого человека должно быть больное место. Например, сам в училище до “смерти” боялся 1 наряда вне очереди и великолепно отсиживал месяц ”без берега”. Так и другие. Таким, которым можно было “кол на голове тесать” очень и очень мало. Ведь тогда надо было быть сильным человек или оглупевшим совсем. То и другое редко. Как правило, все люди близко от нормы, лишь отклоняясь немного в сторону. Вот этого молодого с гонором надо раз-два крепко ударить по больному месту, когда он соизволит “отпсиховать”. Обязательно ударить и ни в коем случае не пропускать, ибо это - лазейка для его неверных мыслей о роли и значении своего командира. Это закон. Раз спустить, два спустить, а потом он начнет “качать свои права”. Тут не будет твоей принципиальности, твоей силы. Он будет просто “класть болт” на твои распоряжения все чаще и чаще. Выправлять положение будет намного сложнее. Можно изредка давать “отдушину”, но предварительно стукнув как следует... Политика “палки о двух концах” стара как мир и единственно верная. Нужно реагировать вовремя и выбирать силу удара.
Я еще мало знаю и не имею опыта управления людьми, но мне кажется, что когда вопрос касается принципов службы, то увольте заранее, я хочу действовать решительно, твердо, сурово...
Такие вот мысли появились у меня при столкновении с реальной практикой службы на корабле. Это - фрагмент. А что еще будет потом?
Но служба - службой, а я - человек, человечек. Со своим внутренним сугубо личным, миром.
Как-то поговорил с помощником командира по душам о жизни, о женщинах. Он, кстати, оказался, несмотря на суровый и “потерянный” вид бывалого лейтенанта флота, думающим и добрым молодым человеком.
И опять строчки из дневника... Нужна крепкая любовь и вера в хорошую жену, девушку, и интерес к своему делу. Допустить пьянство - а флот всегда отчаянно пил, - потерять ясный смысл жизни, это - последнее.
Смысл жизни - служба Родине - я видел. А с девушками было сложнее. Я входил в возраст, когда на этом фронте можно было душевно пострадать. О женитьбе я не думал: упаси Господь Бог от такой напасти, мне всего 22 года, я даже не лейтенант, куда забросит судьба, и, вообще, я слишком мало ИХ видел и знал... Но девушки?! Богини нашей жизни?! Они же нужны, как воздух! Я страдал. В «стихоплетениях» мои тайные думы звучали примерно так.
Я мог бы брести болотами,
Если надо - идти в темноту,
Пройти таежными тропами
Полжизни, а может быть всю.
И не ради гордыни, зависти,
И не ради обмана глаз,
Как весною на яблони завязи-
мое время такое сейчас.
Где она пригорюнилась, светлая,
Где она скучает одна
В тихой заводи, незаметная
Царевна-лягушка моя.
И не надо ее красивою,
И не надо под стать,
Если бы только милою
Мог бы ее назвать.
А моя чертова натура, острое желание всех этих лет ходить по музеям, сыграли со мной злую шутку. Парадокс, но факт. В Эрмитаже, а я был одним из первых его посетителей после войны. В Русском музее, я насмотрелся картин величайших художников, скульптур величайших скульпторов. Лица и фигуры этих женщин стояли у меня перед глазами теперь всегда. Как каноны. Точки отсчета. А что было мне делать с собой? Со своей усредненной физиономией: А классики говорили: лицо - зеркало души! Вот тебе и душевный капкан! Кто я?! Где те, красоты, которые пойдут навстречу мне? Как быть, если я же усредненности не приемлю! А сам далеко не Апполон.
С определением возраста взаимоотношения у молодого человека с девушками-молодыми женщинами - обретают вполне целенаправленный характер. Начинается поиск друг-друга “на раз”, на год, на всю жизнь. От этой канвы, имеющей в своей основе общебиологический характер, никому из здоровых людей не уйти. Эта “петля” потянула и меня.
Мичманом, на тральщике я уже страдал по Тамаре. Познакомились мы с ней на встрече Нового, знаменательного для меня 1951 г. Она, конечно, не была каноном. Но меня поразили ее большие, безумно чистые глаза, могучая шапка темнорусых волос, очень приятная, мягкая улыбка и рот, полный ровных белоснежных зубов. Вообщем, понравилась, и все тут! Мы дурачились, смеялись и радовались жизни. Ближе к июню я был у нее в гостях, в Гатчине. Гулянье с ней в знаменитом парке закончилось расставанием, защемившим мою душу сладостной тоской ожидания встреч. Впереди был Кронштадт. С его неумолимой неизбежностью: мне надо идти на стажировку!
И вот я на корабле, после дневной круговерти, поздним вечером сажусь писать письма. Не знаю, что я ей писал, а в дневнике остались следующие строчки. ...Если бы ты была вместе со мной все время, всю жизнь. Ласковая, хорошая, любящая. Ну. что бы мне тогда тяготы морской службы? Все бы, было пройдено, преодолено. Если бы ты все время глядела ласкового своими чистыми глазами. И любила честно и твердо. Мне почему-то кажется, что ты никогда не стала бы ныть и плакаться. Ты твердая. А наша жизнь на первых порах трудная... Я знал очень мало тебя, ты проблеснула и все. Может быть потому у меня и горечь в душе? Ты даже не представляешь себе, как мне нужна ты, даже сейчас, не говоря о будущем. Если бы меня согрела сейчас своим ласковым словом, улыбкой... Если я тебе не писал прямо, то пишу здесь. Каждый день после 7 я подходил к столику, где лежали письма, пришедшие на корабль, и с трепетом их перебирал. О, боже! Нет, нет, нет. И так до 30-го. Целый месяц! Я перестал уважать себя. Да, ты здорово меня поддела, можешь смеяться!”
Степень моей наивности, незнания жизни стала проясняться много позже, с десятилетиями, но избавиться от нее я так и не смог.
Ясно одно: любовь, девушка и мечтания, несмотря на кажущуюся однородность понятий не одно и тоже. Между ними могут быть и пропасти.
Вечерами я - по старой, неискоренимой училищной привычке ходил на танцы, в дом офицеров. В свете своих трепетных чувств к Тамаре, видя “как и что” делается, в своем дневнике я “зверел”.
...Особы, которые пусты, у которых в голове ни на грамм мозга, ни на грош совести, которые имеют только женскую хитрость, тело и беспринципность. Сознают ли они свое серое существование, всю мерзость своего поведения, свою грязную роль в жизни флотского офицера?
Во всем своем громадном смысле встает жизнь, все ее непредвиденные зигзаги, вероятность гнусных положений, вся серьезность и ее трудность. Как быть? Что делать? Сейчас, пока ясно в голове, надо укрепить мысль: танцульки в клубе, это - не отдых и не времяпровождение. От них несет гнилью жизни, легкой заразой. Интерес к делу, книгам, спорту, семье - что может быть честнее, здоровее, лучше!.. (15 июля 51 г.)
Можно было бы и похвалить себя за подобные рассуждения. Но и эти сентенции оказались весьма слабыми. Все почти правильно сказано. Но жизнь очень скоро развернула меня и в этом отношении, в другую сторону.
|