|
Верочка. Сладкая и грустная истома. Владивосток встретил меня морозами. Наш корабль стоял твердо… во льдах. Опять на кромке жизни. Упоение коньками. Дом офицеров флота. Я - командир корабля! И… старший лейтенант. Письма Казанского с Балтийского флота. Письма о жизни и любви. Смерть Сталина И.В. Еще раз я на пороге ГУЛАГа. Отпуск.. Разрыв! И любовь…
Верочка. Я уехал обалдевший. От Веры, Верочки, Верунчика. Молодая, сильная, красивая, честная. Это все было на виду. Студентка. Будущий врач. Петербурженка в третьем поколении.
В эти дни мое сердце опять трепетало от сладкой и грустной истомы. Редко бывает так, что человек доволен настоящим. Чаще живет прошлым. Или, когда надеется на будущее. У меня сейчас вспыхнуло на мгновение и озарило надежду на будущее счастье!
Счастье ведь и заключается в духовной удовлетворенности жизни. И никакие материальные блага не заменяет этого. Счастье - это когда я знаю, к чему я стремлюсь и чего я хочу. Даже крупицы успехов в этой борьбе могут доставить радость.
Не знаю у кого как, но для меня духовная удовлетворенность в жизни на большую половину зависит от второй замечательной половины - женщины, жены, матери, хранительницы очага. В жизни должна быть гармония. И способность на душевную отдачу самое себя. У меня появился шанс...
Опять 10 суток вагона. Насмотрелся я в те годы на просторы Родины! Воистину Велика Россия!
Много позже, работая в рамках СЭВа, мы встречались с немцами. И по-дружески, как-то, к слову начал я им объяснять, что такое Россия. Немцы до Москвы дорогу знали. Дальше, говорю, до Владивостока - 10 суток! И днем, и ночью надо ехать. Наши друзья - при этом - недоуменно качали головами: неужели, а? Потом, надо сесть на лайнер и неделю плыть до Петропавловска-на-Камчатке! И этого мало. Чтобы добраться до Уэллена, крайней “жилой” точки на Чукотке - еще неделя! У моих коллег слов не было - звучали одни междометия; мы пили за матушку-Россию.
А пока, в 1952 г. я ехал... Дни нудно тянулись один за другим. Вместе с пейзажами необыкновенной красоты - эти картины наблюдались сутками! - Увидел впервые и другие. Район Могочи. Мороз - 45оС. Железнодорожные пути. Ремонт. Женщины бьют костыли, таскают шпалы и рельсы. Лица широкие, открытые для ветра с забуревшей на них кожей. Смотреть из теплого вагона, да в форме морского офицера на них было невозможно. Женщины вместо скота. И это - строители коммунизма!
Вместе со мной ехал выпускник Киевского политического училища. Молодой, здоровый лоб. Он, кажется, торопился пропить свои отпускные. Всю дорогу не “просыхал”. И по пьянке говорил о том, что он думает о марксизме-ленинизме. Я мысленно поздравил Вооруженные силы с таким ценным приобретением.
К водке я не привык и компанию ему составить не мог. Точнее, - не хотел! Мы так и ехали: он - пил, я - смотрел. С нами еще ехал геолог. Матерый. Вот с ним мы и говорили о смысле жизни. Но меня больше продолжали волновать события моего отпуска. Не было дня, чтобы я не доставал из кармана фотографию. Разумеется ее. И долго на нее смотрел, мечтал.
Владивосток встретил меня морозами. Наш ДК стоял твердо. Кругом был толстый лед. В море, кажется, посылать нас не собирались. И, слава тебе господи! Мы же не ледоколы. И так в прошлом году имели пробоину; пришли с затопленным носовым отсеком. Глубокая моя радость состояла в другом. Если зимой нас гонять не будут - я хорошенько покатаюсь на коньках! У меня же страсть, как у рыбака, охотника, альпиниста...
И вновь пошла служба-службой, а жизнь-жизнью. Моя ретивость в службе себя оправдывала. На корабле установился порядок, который меня и мое начальство вполне устраивало. Все, что надо крутилось и вертелось. Кое-кому из матросов это не нравилось, что естественно, но... что поделать. А некоторые из матросов были “ушлые”. Они были мои годки и застали еще тех матросов, кто воевал. Они хотели бы привилегий и прототипа современной дедовщины.
Но я был временами жесток. Местами - глуп. По молодости и малому опыту службы. Я рисковал. Ведь были случаи на флоте, когда офицеров матросы били, а иногда убивали. Однажды, я сошелся с одним таким, Дудников его фамилия, полвека прошло, но помню - в доке на урезе. Стенка дока поднимается на высоту примерно 15 метров ступенями-урезами. Таких ступеней было две. Вот на второй ступени - это высота до дна дока 10 метров - мы и встретились. Вижу, у него заблестели глаза: никого нет, чуть-чуть толкнуть и помощник полетел! Кто-чего докажет? Я понимал: задержаться на нижнем урезе практически невозможно. Его ширина не более полуметра. Масса. Инерция. Лететь бы мне 10 метров на дно дока. А там - хлам: железные балки, обрезки бревен в навал. А что человеческим костям надо? Раз, и готово. Одни переломы. Это все у меня в башке. Но иду. Смотрю ему в глаза. Это собаке нельзя смотреть в глаза. Человеку - только в глаза. Там все написано. Вижу, не решился! Я - к стенке дока - тогда полетели бы вместе!
- Момент, - говорю я ему, беру его локти в свои руки, - давай разойдемся! Разошлись.
И, странное дело, несколько позже я заметил, что от его былой фанаберии не осталось и следа. Я стал присматриваться к нему. При его демобилизации мы расстались друзьями.
Январь и февраль я ходил на каток каждый свободный день. Укатывался до полного изнеможения. Близилось первенство флота, Приморского края. У меня результаты были - для этих мест - вполне приличные. Но о команде, тренере, плановых тренировках не могло быть и речи. И я катался для себя, для услады души. Ведь мало кто из простых смертных, кто не ведал скоростного бега на коньках, знает, что это такое. Скорость около 40 километров в час! Это в машине мало. А когда лед рядом, под рукой и ногой? Когда это ты, сам, своими силами их выжимаешь? Когда тебя как после трамплина буквально выбрасывает из поворота? Коньки, это - поэзия борьбы! Это - сказочное состояние полета человека над землей. Это - ощущение красоты, движения и твоей силы.
Я “докатался” до третьего места Приморского края. Если бы я имел тренера, да свободное время! А во Владивостоке и льда-то нет. Мороз-морозом, скажем в середине февраля, затем выглянет солнце - все потекло! Как-никак, широта Неаполя и Батума! Потом задует ветер - песок понесло! Лед становится “ржавым”. И катайся, хоть на коньках, хоть на велосипеде.
Время шло. Меня заботил Ленинград и более всего оставшаяся там девушка, Верочка. Как-то там? Чего нового?
Под влиянием отпускных впечатлений, я вначале почти перестал ходить в Дом офицеров флота. Стало неинтересно. Я ждал писем. Писал сам. писал часто. Но, начались с ответами перебои. Конечно, я ничего не знал. Можно было только догадываться: при такой девушке - без ухажеров дело не обходится. Так оно и было. Но об этом позже. А пока я опять, после катков ближе к весне умудрялся “ресторанить”. И не в питье было дело, а в танцах, девушках, обстановке, в которой морские офицеры играли не последнюю роль. Ведь во Владивостоке стоял Тихоокеанский флот! Мы забавлялись, выпуская “пар”.
За зиму во мне, в моих представлениях о дальнейшей жизни произошли существенные сдвиги. Чем больше я увлекался “выпуском пара”, тем больше задумывался над тем, к чему это приведет.
Молодых женщин особо осуждать я не собирался. Тем более “вообще”. Это огромные пласты редкоразнородных особей. Где-то на дне разнузданные, расхлестанные до невозможности молодки, где-то откровенные грязнули и забулдышки - о них и слова-то нет. Например, мы сидели как-то в компании у одной из знакомых. Было скучновато.
- Подождите, сейчас подойдет Нонка, - сказала она, - та всех развеселит.
И, впрямь, минут через десять, входит Нонка. Я ее увидел в первый раз. Подумал: яркая женщина, ничего не скажешь, но с явными излишками кремов и пудр на лице, когда-то было безусловно красивым. Сразу бросились мне в глаза и ее мешки под глазами и сеть мелких морщинок на лице. Она, видимо, привыкла к аплодисментам, к театру, она улыбалась всем сразу. Действительно, компания повеселела. Пошли разговоры. Тосты. И мы, что называется, “поехали”. Малость “поддавши” пошли разговоры о том, кто-кому “давал” - такая была компания. Нонка вполне серьезно начала перечислять, как у нее сегодня прошел день.
- Утром проснулась с Федей - начала загибать она пальчики.
- В 10 я заскочила к Лешке - он такой дурной, такой дурной...
- В два - поехала обедать в “Арагви” - пригласил Шурик, а потом завернули к нему... И так она насчитала семерых мальчиков, которых успела обласкать и пригреть. На часах было 20.20. Возможно, она только трепалась, пытаясь произвести эффект. Но следы ее бурной деятельности были написаны на ее лице. Нонке было - как говорят, по паспорту двадцать пять лет. Выглядела она далеко за тридцать! Я смотрел на нее и думал: вот уж “награда” Господа Бога, предполагая все смертные грехи этой шумной молодки. Случись, окажется такая в женах - пропадешь ни за что. Устанешь жить раньше времени, застрелишься. Исчадие ада! Однако, в жизни может случиться всякое.
Однажды мой знакомый, лейтенант Юра Шубин - дворянского закваса, честный, добросовестный и дисциплинированный офицер, дал в морду своему командиру. Я знал, что поделом. Но парню начальство определило: суд чести! И, как на грех, военным дознавателем назначили меня! То есть мне надо было готовить документы в суд. Я получил консультации следователей, рекомендации прокурора. и по моему выходило: лейтенанта Шубина - оправдать; помощника ст.лейтенанта К. - наказать. Но наказали меня. А Шубина уволили с флота. К чему пишу?
Да, Юра Шубин ушел плавать в торговый флот. И взял в жены официанту из ресторана! Да, да, ту, которую знали все, и услугами которой многие по пьянке пользовались.
Когда я это узнал, мне стало не по себе. Как? Почему? Невероятное, на мой взгляд, внешнее и внутреннее несоответствие людей друг-другу. У Юры и благородное, красивое лицо, уверенная осанка, спокойный и умный говор. Немного надо послушать такого человека, чтобы понять: хороший, порядочный офицер, для которого честь - не пустое слово. У Жанны - так звали эту женщину, если честно, то лицо было уже потрепано в житейских боях. Оно не вызывало симпатий. Ее длинный нос кончался неприятным утолщением и отливал синевой. Как-никак, одно время, она прилично “поддавала”. Я немного знал ее по ресторану, но стоять рядом с ней на улице постеснялся бы. Однако, о внутреннем ее богатстве мне судить было трудно. Официантка!
Что же оказалось на деле? а, у ней “все” было. Но уплыло! А с лица, - не чай пить, как в народе говорят. Но честнее и благороднее женщины, которая поняла, что Юре она нужна не на час, а на всю жизнь, кажется, не было. Сознание, что он увидел в ней то, чего никак не мог увидеть в нарумяненных красотках, перевернуло ее душу. Она посветлела, похорошела, она радостно заулыбалась жизни... Когда, спустя года два, мы обсуждали эту метаморфозу Жанны, кто-то из наших сказал:
- Да, теперь она на шаг никого к себе из нас не допустит. И он был прав. Перед ней открылась возможность стать матерью и хозяйкой дома, выполняя важную миссию женщины.
Служба шла своим чередом. В марте мы узнали, что наш десантный корабль переводят в бригаду учебных кораблей, которые будут обеспечивать практику курсантов Высшего военно-морского училища. Сделано было по-умному. В бригаду ввели эсминец, сторожевик, тральщик, десантный корабль морской охотник и штабной корабль. Возникли вакансии. Мой командир ушел на штабной корабль, а меня назначили командиром десантного корабля! Какая удача!
И тут же приказ Главкома ВМФ - я старший лейтенант! С прохождением службы у нас было строго. По положению старшего лейтенанта можно было получить через год! И вдруг задержка! Почему? Ты лодырь? Ты дуб? У тебя “непруха“? В чем дело? И начинаются страдания. Весьма болезненные, для самолюбия служивого человека. Я был самолюбив! Наверное, как и все.
Мое рвение к службе удвоилось. Теперь я отвечал за все, чтобы ни случилось на корабле! Была весна 1953 года. Еще не наступила пора туманов, апрель - июнь, так давивших Владивосток каждый год. Казалось, солнце светило радостно мне, моей судьбе, моему будущему. Казалось, я летал над Землей. Вот оно, - невероятное счастье жизни!
Тут же шла сдача задач по подготовке корабля к плаванию. Работы было более чем достаточно. В один прекрасный день появился помощник - лейтенант К. Прибыл для дальнейшего прохождения службы - браво доложил он.
Мы познакомились. Сразу же выяснилось: списан с подводных лодок по пьянке. Это меня не обрадовало. Пьянь - народ дермовый, хорошего ничего ждать нельзя. И, тем не менее, - человек, с хорошей подготовкой, объяснять ничего не надо. Классный штурман. После сдачи первой задачи - начались выходы в море. Совершенствование боевой выучки моряков продолжалось. Не знаю, кому как, а для меня это была борьба сродни с поэзией. Да, это была поэзия труда - морской службы - когда работаешь каждый день с 6.00 до 24.00 - т.е. от подъема до отбоя - не зная устали. Когда падаешь, чтобы через шесть часов беспробудного сна снова выскочить из своей постели. Но не всегда! Ночные тревоги были в ходу. Да, в два-три часа ночи раздавались ревуны: “...учебная боевая тревога!” Помощник с секундомером в руках! Через 3 минуты все боевые части корабля должны доложить о готовности к бою.
- Товарищ командир, корабль к бою готов! - следовал доклад помощника - мне. Отлично, Михаил Николаевич!
Поэзия нашего труда заключалась в том, что были ясны цели и видны результаты. Я тогда был уверен, что мой десантный корабль нужен флоту, что флот нужен Родине! Результаты тренировок быстро сказались. На очередных артиллерийских стрельбах по самолету “противника” - конусу, мои ребятки отшибали их, как только самолет-букировщик входил в зону обстрела. Я смотрел на них с восхищением. Простые, русские, деревенские, из глубинки... Молодцы! А как мы выбрасывали морскую пехоту? Кстати, на тот самый берег, где сейчас расположился крупнейший порт - Восточный, рядом с Находкой! Да, мы могли воевать!
А как же “пошла” служба у моих друзей, однокорытников, однокашников? Вот выдержки из писем моего друга Юры Казанского, с которым проучились вместе семь лет, с которым мы просидели за одним столом не один год.
...Весь путь от Кронштадта до Таллина - а это зима 51-52 гг. - был в сильный шторм, скорость наших стотонников была не более 4 узлов, твой 478 ТЩ остался на Гогланде, - разошлись швы обшивки. На море я такого еще не видал, - страху набрался. В тот день на Балтике погибло два транспорта и три корабля; один транспорт мы видели у Таллина, выброшенным на камни. С теплой супружеской постели меня судьбина кинула в этакое пекло, - довольно резкая и жестокая перемена...”.
После прихода в Либаву их - как стажеров - поселили в гостиницу. Они с головой окунулись в жизнь флота.
“...Ты знаешь, сколько еще непорядков здесь, просто иной раз руки опускаются, но изменить сейчас что-либо мы не в силах, делаем возможное в нашем чине и положении. Я прослыл на дивизионе как какой-то чудак, который в этом бардаке пытается что-то сделать, бегает на зарядку, ведет секретную рабочую тетрадь и пр. Большинство же живут по воле волн, подгоняя время, бьют в козла, а пользы здесь получают и приносят мало. Я так существовать не могу и не буду. Наши товарищи с такой жизни запили. Дважды здорово “горел” Кривицкий, имеет 20 суток ареста за пьянку. Дорофееву будет суд чести за то же. Ревенко вообще напился до последней степени, где-то его избили... опух страшно, жутко смотреть. Вот так и коротаем время: трудно, тесно и холодно...”. И дальше... “Сейчас здесь никуда не хожу, в офицерском клубе не был ни разу, везде бля...во, вот уж истинная мерзость и еще дороже становится своя любимая... Я знаю, что тебе также противны твари на прокат...”.
Итак, круг замкнулся. Везде одно и тоже. Но люди оказались разными, “мелочи жизни” были восприняты лейтенантами по разному, это - факт. Еще немного и Кривицкий разобьется на смерть, Шурик Лавров - застрелится, Юрик Хохлов - погибнет во время шторма...
Много позже я узнал, как бегут черепашки, вылупившиеся из яиц на островах. Быстро, быстро, быстро! До воды, до прибоя. Добежали - спаслись! Иначе - смерть. И гибнет их 90 из 100. Так и наша братва - лейтенанты. Реальная жизнь на флотах оказалась намного суровее. Вместо боевых кораблей - немецкие быстроходные десантные баржи и тральщики-угольщики, американские десантные корабли, английские эсминцы второй молодости и остатки нашего флота.
На Балтике вообще был кошмар. В 1941 г. во время знаменитого Таллиннского перехода были потоплены около ста кораблей и транспортных судов. Все эсминцы типа “Новик”!. А за время блокады 41-44 гг. - на минных полях погибли почти все подводные лодки!
Лейтенантов флота фактически никто на флотах не ждал. Разумеется, их “распихивали”, по кораблям, но никто не думал и не хотел думать, что это - живые люди, что им после походов неплохо бы и отдохнуть в своей квартире, в кругу семьи.
Жилья для них нигде, ни в одной у баз флотов - не было! Не было и все тут! Ждите! ...Партия и правительство знают. Прилагают огромные усилия, но... надо подождать... Вот и ждали по 5... 8... 10 лет. Чудовищно трудно было и с обустройством молодых жен: работать было негде, негде и жить.
Этот бег жизни выдержали не все. За первые 2-3 года выбыли “из строя”, по разным обстоятельствам, многие из нас. Я выдержал. Окреп. И был безмерно доволен службой. Теперь меня печалило другое - как-то я построю свою жизнь. Таскаться по кабакам, несмотря на всю их кажущую прелесть: музыку, вино, женщин, дым в полоску - начало становиться поперек глотки!
Мне уже стало казаться: пусть девушка будет малость рябой, немножко косой, пусть будет не бог весть какой хозяйкой, хрен с ним, с ее высшим образованием, не надо! Только бы она была моей... Только бы не таскалась по “шалманам”, только бы знала свою семью, своего ребенка. Только можно было бы надеется, что в твоей постели не валялся другой, пока ты мерз на мостике корабля.
В моем «поэтическом разрезе» это прозвучало так:
Я бы любил любую,
Только красивой была,
Я бы любил любую,
Только бы верной была.
Пусть будет немножко раскосой,
Но как тополь стройна,
Пусть будет смешной говорливой,
Как правда, она пряма.
Пусть будет она домовитой
И как богиня умна,
Чтоб никогда не была сердитой,
Не помешает, если скромна...
Я бы любил любую....
Вот всегда так: все шутим и шутим. Но…
В минуте раздумий о смысле жизни, о Верочке, оставшейся в Ленинграде, это было главное.
Между нами было 10 тыс.километров. Мне оставалось только писать письма. И я писал. Вот строчки почти полувековой давности.
5.01.53 г. ...Ты, по-моему, последним “Да” хорошо и много сказала. Что же? Я искать судьбу кончил. Если действительно ты любишь меня, только трезво, учтя, что я не особенно на лицо и симпатичен, ревнив, что, может быть, я временами груб... то ты можешь смело меня ждать в 1953 году. Это, Верочка, моя точка. Моя душа - твоя.
...Сегодня приснилась ты. Мне показалось, что ты уже и не любишь меня, только посмотрела на меня большими глазами, так крепко и естественно поцеловала, что я проснулся... Я же еще дурачок, наверно. Понимаешь, слабое сердце. Как немного ему надо, чтобы оно радостно билось, не было пустое... Плохо смотрю на свет божий. Вчера, возвращаясь с катка, ехал на подножке трамвая и чуть не выпал из него - задумался! Все еще процесс торможения в башке. О, ты моя отрада и горе...
…Ты восхитила блеском глаз,
умом, улыбкой счастья,
душой открытой, а сейчас
Чего мне ждать? Ненастья?
Когда же полюбив, разлюбишь,
Оставишь одного скучать…
Удел печальный, слышишь?
Смогу ли без тебя провековать…
Верочка, Верочка, неужели я могу с полным правом говорить, что любим тобою? Не смею... Но душу тебе отдал и теперь спокоен, как никогда. Она теперь, как в хорошем кармане, у тебя... Как все же приятно убеждать друг-друга в любви. Как хочется, чтобы это было на самом деле и длилось бесконечно долго... Не в этом ли смысл жизни? ...судьбою начертано мне любить тебя., а зная свои особенности скажу, что это будет длиться до тех пор, пока я буду знать, что ты любишь меня... я хорошо чувствую фальшь в отношениях ...пропадет твоя душа, - не будет и моей. У меня ужасное самолюбие... Я ревнив. Ревность - тень любви...
Твое письмо прочитал раз 10... А второго все нет и нет... Если бы ты знала, какая радость, что тебя ждут письма? Уж если задела мое сердце, то не делай ему плохо. ...Попросил бы тебя утвердиться в мысли, что я буду помнить и любить тебя до тех пор, пока буду. Я хотя открыто, громко, пишу и говорю, что люблю тебя, но знаю, что делаю ошибку. Я просто сентиментальный человек. Можно объясниться раз... Но об этом говорить, повторять сто раз? Не могут ли тут начаться женские нелепости? Я же страшный враг их. А пренебрежение ко мне? Вот уж тут мое самолюбие не потерпит... Понимаешь ли ты меня? Есть на белом свете простота земная - Юрка Х. - который берет твою руку в свои и собирается двинуться на жизнь, вместе! Плохо только, что сердце нельзя взять в руки. Даже своего не возьмешь. Тогда было бы жить намного проще. А сердце - как птица! Не улетало бы! Готовь его к октябрю-ноябрю. Будем объясняться в любви. Это будет весна нашей жизни.
...Получил твое письмо. Рад безмерно. Но конец его меня озаботил.
...О чем это ты “решаешь”. Судя по смыслу, эти решения предельно ответственные. И о боязни... Мне неудобно “вливать” в тебя “храбрость” в семейных вопросах. Что это тебя мучает? Уж не сознания ли того, что ты не умеешь делать кашу? Варить щи, суп так, чтобы не страдала твоя женская гордость? Если это так, то какие это глупости... Не умеешь шить-вязать? Ну не всем же этим заниматься? Какие “жизненные вопросы” возникли у тебя?
С этой недели, как будто, начал входить в колею Владивостокской жизни. Прошедший месяц был тяжелым сном. Сейчас мозги начали прояснятся. ....Никуда не хожу! Только каток. Замучил себя коньками. Кстати, и сейчас только что с катка усталый, спина болит, руки дрожат. Бег получается. Скоро соревнования. Этим я счастлив.
...Мне кажется, что я сделал ошибку, что написал тебе все слишком прямо и просто Вырывается у меня моментами наружу все, что есть на душе... но неизвестно куда это все падает... Ты говорила, что не забудешь, а уже во втором письме ты пишешь... не ругаюсь, не клянусь... Что же можно ожидать к весне, лету? Это небольшой штрих, мешает быть не отражающий твоих чувств, настроений, относительно ко мне... Но это так. Это жестокая жизнь, действительная свобода всего и вся. ...Еще 2-3 письма и я буду уверен, что он меня не осталось в твоей памяти ни следа... Теперь у тебя “опасно” спрашивать, а будешь ли ждать меня? Верочка, Верочка, как мне охота сейчас быть с тобой! Ты бы знала, как я здесь одинок. Второй год службы на исходе, а у меня нет душевных друзей и хороших, надежных знакомых. Только так: привет, привет! Не с кем поделиться думами...
А возраст еще такой, когда сердцу еще рано черстветь, когда в голове еще бродят благородные мысли... А тут обстановка такова, что нет порядочного человека. У большинства по вопросам морали царит страшенная убогость в мыслях: выпить-закусить, подругу “за ребро” - в постель и ...все. Души моей здесь нет и, наверное, никогда не будет. Понимаешь, что нужна ты, хорошая, честная, любящая... тем более, что служба наша не так уж проста. Иногда от ее мерзостей нужно “отходить”. Где? Конечно, только в семье - опоре, где твои глаза, улыбка могут помочь в этом деле.
Рад твоему письму безмерно... Ты пишешь, что неспокойна что-то, тебе не верится, что я приеду такой же “хороший”. Основ для моей порчи нет, благо душа теперь моя полна тобою Не было бы тебя - тогда другое дело! Не нравится мне твое слово “кажется”. Что значит “мне кажется, что люблю”. Тогда уж лучше писать что “чуть-чуть влюблена” или “кажется, что влюблена...” Я мог бы так тоже писать. Ответственности меньше. А раз люблю, значит, точка! Не может морской офицер в таких вопросах “валять Ваньку”. Чтобы я ни делал - ты у меня не выходишь из головы... Получил письмо, - чуть не “выпрыгнул” из коньков. Вот было радости!
Живу пока еще отшельником. Ответственность по службе у меня страшенная. Приходится очень много времени убивать по служебным делам. Теперь на берег схожу максимум 2-3 раза в неделю. Не знаю, когда остановится этот сумасшедший бег жизни, когда она потечет равномерно, без хлопот, вечных ожиданий чего-либо или кого-либо... Или без этого скучно? Нет, наша жизнь теперь такая, что всегда будешь на “острие ножа”...
“...Получил от тебя довольно странное письмо. Спасибо за откровенность. Но я, по совести говоря, даже не знаю, как собраться с мыслями, чтобы ответить тебе здраво...
Во-первых, о твоем знакомом Саше я не знал, а потому предполагать, что ты “выбираешь”, даже не мог. Ты пишешь о дружбе с ним. Чем ты думаешь кончать эту “дружбу”? Тебе 8-10 лет? Ты думаешь с ним дома у себя кубики на полу раскладывать? Или обсуждать прочитанную книгу? Вообщем, дело это - твое! Почему это мне сейчас “никакой” не надо, почему я не пытаюсь найти другую, для выбора, которая может пригодиться при случае? Такая мысль мне кажется несуразной, если не больше. Вот видишь, Верочка, что значит жизнь! Прошло каких-нибудь месяц с небольшим, а ты даешь уже “трещину”. А она под напором этого молодого, реального парня - не то, что я, где-то - весной будет уже не трещиной... Поток новых, страстных ощущений вольется в твою душу.
Милая Верочка, не надо писать, что “разлюбил”, т.е. сваливать на меня то, чего нет. Не задевая за больное. И попрошу тебя - не надо такой откровенности. Мы же взрослые. Поймем все с полуслова. “Вашим-нашим” в отношениях с женщиной-женой - я позволить себе не смогу. Душой играть нельзя! Не ревнивцев - не понимаю. Если ему все равно где она, так о чем же говорить. Спокойным за поведение жены можно быть только в случае безразличия к ней или тупости, или ясного понимания, что ты ее не удовлетворяешь...
Счастье надо ловить, но на прочном основании, а не на песке. Вот таковы мои дела, мои мнения. Люблю тебя, тяжело будет без тебя и знаю, что долго буду помнить...
...Я заметил, что из-за того, что письма идут по 6-10 дней у нас получаются “смешные” неувязки. Сейчас опять мне надо ждать от тебя письма, в котором есть все от нуля до бесконечности. То есть или: ...люблю, твоя или я уже с Сашей... Ты заботишься о том, чтобы я не похудел, а сама гуляешь с курсантом... Каково мне? Письма у нас приносят к обеду. Вот и не ешь толи от горя, толи от радости. Как был, так и остался в своих 60 кг.
У меня спрашивают: ты женился? Нет, собираюсь! Ну, то-то и видно!
...Время в этой круговерти воспринимаю тупо. До сентября-октября осталось 7-8 месяцев. Это очень для меня трудные месяцы. По работе время - летит. Не успеваешь поворачиваться. А остаешься наедине с собой - тьма! Сейчас от воспоминаний по телу растекается какая-то слабость, желания взять тебя за руки, посмотреть в твои глаза, прижаться... Как мне тяжело с душой своей!
Я в размышлениях о жизни…
Я надеюсь только на себя,
На силу рук, на разум просветленный,
От жизни взятых опытов идя -
Иду тропою изветвленной.
Сказать, что цель видна - нельзя,
Не видно знаков к поворотам,
Кругом такая темень, мгла,
И, кстати, это будет для детей уроком.
Немного подумал и добавил…
А как ты в жизни думаешь идти?
Ведь нет же столбовой дороги.
Все больше камни да кусты,
А где же спрятаться от непогоды?
Дорога в жизни только для ума,
Для сердца - узенькая тропка!
Захочешь стать ученым - да!
А быть любимым - дудки!
Конькобежный сезон кончается. Делаю последние “вздохи”. Лед днем сильно подтаивает. Становится грязно-рыжим. Солнце уже высоко. Скоро лето. Миленькая моя! Еще попрошу тебя - ей-богу - не упоминай о своей дружбе с “хорошим, умным”. Я еще могу слышать, что с ним “ничего нет”, а остальное... не надо. Фальшь я чувствую очень хорошо. Воображение у меня развито очень сильно... Ведь не такая же ты хитрая...
...Прошел праздник. Ни от кого - ничего! И встретил слабо. Ни компании, ни шума, ни смеха... Мне 1 мая придется скоротать - эти праздники у меня “невезучие”...
Я перечитал твои письма. Может быть я ответил резковато? Зачем? Надо быть спокойнее. Всегда. Везде. Натуру свою нечего показывать.
Сейчас сердце “скребут кошки”. Очень плохое настроение, работать неохота. Больше размышляю о всякой всячине... Факт тот, что “тонус” внизу. Поднять его может только “боевое” письмо от тебя. Грешен, может быть скрывается и то, что давно не плавали. Ну, не каждую же зиму штормовать! А так, когда в море, то интересно. Интерес, конечно, своеобразный: некогда рассусоливать - хлопот много! Но, в свободные минуты и помечтать на просторе можно. Я же на мостике стою! Видно на десятки миль. Сейчас вспоминаю хорошие денечки прошлой зимы. Штормило-то не каждый день, не всегда! Чтобы выразить всю прелесть моря в полнейший штиль и оно, если можно так сказать улыбается во всю свою неоглядную ширь, да на темносиней его равнине белеют тысячи - тысячи больших и малых льдин и льдинок, а небо поражает своей бледноголубой бездонностью - туши фонари! От такой красоты я готов умереть. Красота моря в такие минуты пронизывает мою душу. Кисти художников-маринистов слабы. Нужна глубокая музыка! Нужны певцы. вроде Тито Гобби!
Все это я пишу потому, что и сейчас во Владивостоке переход к весне. Днем тихо, тепло, вечером - невыразимая прелесть закатов, особенно когда стоишь на Тигровой сопке и смотришь вдаль Амурского залива, на острова; ночью же на небе высыпают миллионы звезд, мерцающих в бездомном воздушном океане. Крупные же - знакомые нам по астрономии - горят ярко, кажется их можно потрогать руками. Вот в такие дни особенно остро ощущаешь, что ты далеко. Хотя и “звезда”, но рукой мне до тебя никак не дотянуться! И еще. Владивосток - когда идешь с моря, когда “влезаешь” в Босфор Восточный и входишь в бухту Золотой Рог - в яркий солнечный день безумно красив. Его губят туманы с марта по июнь. Густые, мерзкие... От тебя нет писем уже 2 недели...
А как же мои друзья? Что у них нового в жизни? Юра Казанский “умудрился” за год послать мне 2 письма.
Правильно. Когда тебя взяли в оборот когтями жизни, ты - запищал, заплакал, застонал. В 1952 году - 6 писем! О холоде, беспрекословности службы, буквоедстве и т.п. штучках. А тут - 2! Интересненько! Оказывается все просто. Попал на торпедные катера! О чем мы с ним мечтали годами. Изучали боевые действия катерников, сами примерялись к ним, и страстно хотели попасть на них служить. Итак, по тексту его письма от 21.03.53 г.
...Очень много приходится заниматься. С утра до ночи. Дисквалификация на ТКА - о чем мы говорили раньше - досужие вымыслы. Нет такого вопроса, который не был бы нужен. Надо знать все! И много. Плавать собираемся рано. Как сойдет лед. Я скоро буду сдавать на допуск к самостоятельному плаванию...
Обстановка спокойная, деловая. “Бумаг” почти нет. Ими занимаются специалисты дивизиона. Вообще-то катерная обстановка располагает к ничего неделанию. Этому я не поддаюсь, гоняю своих старичков-сверхсрочников. Они на меня “шипят”. Я не могу спокойно смотреть на беспорядки, несправедливость. В своей правоте уверен, позиций не сдам. Большое у меня желание всех лежебоков заставить работать, как следует. Но у меня мало опыта в плаваниях - вот в чем загвоздка! И главный козырь у моих супротивников - “ты сперва поплавай на катерах, а потом...”. Служба моя по настоящему только здесь...
...Одна серьезная думка - кто будет теперь командовать так, как Сталин? И кто будет дальше двигать марксизм?
Накануне похорон на Московском вокзале, говорят, кости ломали!
И третье письмо лейтенанта Казанского от 25.05.53 г.
...У меня дела идут хорошо. Нашел все, о чем мечтал. И не зря мы мечтали. Жизнь исключительно деловая. На базе - в хлопотах, но беспечная, веселая, свободная, в море - трудная, серьезная... Задачу сдал. Вымпел поднял. Конечно, “обмочили”. Мой катерок специальный. Больше 30 узлов не может дать. Но обещают дать новые катера. Служить буду, пока не выгонят, а с катеров этих вообще не уйду. Буду специализироваться по командной линии... Соединения катеров в море - грозная сила. Сейчас судя по руководящим документам, им придается все большее и большее значение...
...В Ленинграде все в страхе от разгула амнистированных. Как с цепи спустили собак. Напасть такая на честных людей...
Дома тоже все хорошо. С Валей ругаемся, но в пределах “нормы”. Что делать? В свое время ты говорил: “женский ум ограничен” - и был прав. Ну, например, мама сейчас лежит дома, заболела, все расстраивается после смерти Бореньки. Я ее, конечно, не забываю... Валя на это смотрит косо... Вот тут и стычки... Чего дескать ходить? Дома ты бываешь редко, дочь требует внимания и т.п. фокусы...
По этим письмам Казанского я должен сделать два замечания, т.к. события эти - смерть Сталина и, - вернее их последствия, могли окончиться для меня весьма плачевно.
Во-первых, о Смерти Сталина. В тот день нас собрали на верхней палубе штабного корабля. Построили шеренгами. Из репродукторов постоянно звучала траурная музыка. Было зачитано обращение Партии и Правительства... У кого-то на глазах были слезы. Кто-то плакал, едва удерживая слезы...
И я в то время стоял в строю и меньше всего думал о Сталине. Невероятно. Дико. Но факт. Сейчас все смелые. А тогда - упаси господь бог во сне усомниться в его гениальности, в верности пути к коммунизму...
В меня же, сравнительно давно, в душе поселился черт. Подспудно, тихо-тихо вызревало сознание, что идем-то мы куда-то не туда. Уж слишком много было фактов, слишком много было расхождений между словом и делом. Разумеется, капиталисты - враги человечества. И наши враги! ...Ответа я не знал. Смерть Сталина воспринял спокойно. Ума–то нет! И, когда я стоял на палубе корабля, в башке у меня вертелась мысль: а как же у нас с намеченной встречей? Это меня донимало намного больше, чем смерть нашего “дорогого и любимого”. А кампания собиралась вполне благопристойная.
Да, но если бы я только так думал!
Слава богу, никаких ограничений схода на берег не произошло. И мы “рванули” в ресторан. Но не тот, типа “Золотого Рога”, а в московский вагон-ресторан, который находился в отстое после рейса на Второй речке. Там мы брали вино. Хорошие, марочные. Одним словом, с охапкой - это в натуре - бутылок, в назначенное время мы ввалились к нашим знакомым...
Помянули Сталина, «поддали», начали петь и танцевать… Идиоты!
И тут открылась дверь и на пороге возникла женщина. В годах, ближе к пятидесяти.
- И как вам не стыдно! Такого великого человека хоронят! Плачут миллионы людей! А вы тут устроили пьянку! - тихо, но внятно проговорила она.
Мы мигом отрезвели. До нас дошло, что все, о чем мы шумели и говорили напрямую, по пьянке, о чем думали - все, все слышали “уши”! Пусть невольные. Но если эта женщина прошла фронт, если трудилась в тылу, ради долгожданной Победы под руководством... И если она верила чистосердечно в это... От ул.Китайской, где сидела “тройка” флота до нас было шагов 300... Тогда, за такие разговоры давали минимум 10 лет лагерей. Минимум! А так - в зависимости от настроения полковников - 15, 20, 25 лет. СМЕРШ в то время - сбивался с ног, выискивая таких дураков, как мы! А мы, бараны, сами лезли под нож.
Но женщина, видимо, была по-человечески умной: зачем губить молодые души? Тем более, что мы тихо разошлись, принеся ей извинения...
Во-вторых, об амнистированных. Уже в отпуске, я ехал в троллейбусе по Невскому в театр. Было около 19 часов. На мне была тужурка, белая сорочка, галстук, кортик - все атрибуты морского офицера...
Троллейбус был людьми набит. Если на Московском вокзале малость народа вышло, то на Литейном снова прилично подсело. Вдруг я, прямо перед собой, увидел верзилу, который весьма бесцеремонно “шарил” руками по соседям. Причем, по хитрому, пользуясь неравномерностью движения троллейбуса. Толпа, естественно, в силу инерции качалась то вперед, то назад... А верзила обшарив кого-то слева, тут же полез в щель рукой между людьми по карманам справа. Я даже успел удивиться: чего это они? Молчат, не чувствуют? Вор работал напористо, быстро. Не успел я оглянуться, как он пробрался сквозь толпу и ушел дальше... Все это было как в кино: кадры. Промелькнули и все. Но я похолодел. Как? Вор! Что делать? Почему я не заорал на весь троллейбус: держите вора! И представил себе: рядом со мной стоит его сообщник. Тут же удар по башке свинчаткой или перо в бок. И новый переполох? моряка убили! Шум, гам. Воров нет. Я - в ауте. Да, мне тут на Садовой и выходить! Я же в театр еду! Буквально вывалился из троллейбуса, но с весьма поганым настроением: трус я, позорю флот!
Потом рассказываю Ираиде Александровне об этом случае.
- Ты что, с ума сошел? Они же “работают” по 3-4 человека.
У них на таких крикунов - своя и быстрая управа... Совсем недавно трое таких автобус с маршрута “сняли”. Шоферу нож к глотке и... двери не открывать, понял!.. Так весь Невский и “чистили” всех пассажиров...
Итоги года для меня впечатляющие. По службе я самостоятельно проплавал всю компанию. Это - не шутки! Только одна швартовка корабля чего стоит! Нужно знать и чувствовать корабль, его инерцию, особенно при боковых ветрах... О, это - большое искусство! Глаз и “нюх” меня ни разу не подвел. А боевая подготовка? А моряки? Странно, но я начал замышлять о статьях, в которых бы надо изложить особенность устройства десантного корабля, возможность его усовершенствования; свой взгляд на боевую подготовку моряков в условиях практик курсантов, о воспитании моряков на боевых традициях флота и т. И посылать это в журнал “Морской сборник”, во флотскую газету “Боевая вахта”.
Но это все оказалось возможным позже, потом...
Верочке пишу: ...Жаловаться, что ты редко пишешь, даже неудобно... Как будто меня на белом свете и не существует... Я не могу писать в неизвестность... И, тем не менее, пишу. Я - тебе.
...Понимаешь, у меня сложилось впечатление, что я действительно тебе нужен. И никто другой. Это дает мне силы и надежду. Но я просто немного “забылся”. Ведь все люди. Им собственно любить. Смотреть во все глаза, и внимательно слушать. Кто несет что? Не ошибиться бы!
Дорогая моя, попробуй укрепить мысль, что я вполне сносный парень, что я надежный, что я уже все “распланировал, прошил и прошнуровал”. (Это уже кино. Как у Сорокина!). Ты меня понимаешь! Когда я бы успокоился - это ты должна сделать, было бы большое событие в моей жизни. Без взаимного чувства, ну, что это за жизнь? За одну верность я поднял бы тебя в небеса, а за любовь и верность - поставил бы памятник при жизни...
...У меня жизнь весной закипает. Голова начинает забиваться деловой неразберихой. Сотни дел. Больших и малых. Время летит. На флоте жить интересно. Хотя жизнь тревожная, хлопотная. Отвечать приходиться головой. За всем надо смотреть, везде успеть. Вот, например, позавчера был сильнейший ветер - до 8 баллов - рвало швартовы, било о борт соседа - заснуть не мог всю ночь. И не потому, что боялся, а просто выработалась привычка быть готовым ко всему. А вчера опять... при буксировке нас чуть-чуть не ударил эсминец. Описывать что - к чему - не буду. Тебе будет скучно. Чисто флотское дело. А исход мог бы быть для меня весьма плачевным. Сейчас пишу, а руки дрожат: слишком большая нагрузка для простого смертного...
От тебя ни звука. Ощущение неприятное. Пошли мне свое фото. А ту, единственную я “просмотрел” насквозь. И даже глубже. Верочка, любишь ли ты неказистого, слабосильного, но верного слову... пса Артымона.
К тебе охота прижаться, быть недвижимым, забыться.
Р.S. Принесли от тебя письмо. Ей-богу, таких резких переходов от тебя не ожидал. Верочка, ты ли это; Или ты письма стала писать на пару с Сашей, или сразу после того, как он уходит...
Верочка, интересно, понравилось бы тебе, если бы я написал: “...мне нравится Тамара, умная, честная, веселая и я к ней регулярно хожу, через день... Но люблю я пока тебя. И ты не думай, что я тебя обману. Измены не будет. Разлюблю - напишу...”
Ей-ей, как мне ни плохо, но мне смешно. Ты в этом “...ничего плохого не видишь”. А я тебе пишу, что наши отношения получают нездоровый оттенок... если хочешь, чтобы у нас были хорошие, честные отношения, то тебе придется выбирать. Это точно. Иначе ты научишься лгать. А если станешь на эту дорожку, то тебе останется вспоминать свою честность. Ложь, в этих вопросах, имеет весьма смутное представление о границах. Я, конечно, слабый и серый, чтобы заставить тебя помнить и ощущать меня. Это не кино, а жизнь. В жизни сильные духом встречаются редко. Я может быть сознательно ставлю себя в условия, чтобы помнить тебя. Сознательно гоню от себя всяких... Может быть это моя ошибка, но это так. И так будет до тех пор, пока будет возможность любить тебя. Я так устроен. А ты?
...Ты не замечаешь, что пишешь. Мне непонятно: в начале письма одно, ближе к концу - другое. Ты, как будто жалеешь, что я, якобы, разлюбил тебя? Но ты все еще живешь хорошей памятью обо мне... А где же бы была, когда я тебе писал и писал, а ответов нет и нет? Ведь так же никого не любят. Если мне дорога ты, то я писал и писал. А ты? Ты боялась лжи? Но если у тебя мысли были обо мне, то причем тут Саша... Ты ему отвечала: нет, нет... Так чего же тут было молчать? Ты думала, что будет лучше? Понимаешь, твое письмо нелогично, уж извини...
Скоро уходим в море. На три месяца... Во Владивосток будем приходить изредка...
Служба идет довольно успешно, даже хорошо. Как в сказке - но об этом писать много нельзя. От забот голова идет “вкруг”. Вообщем, отлично!
Ты что-то прокатилась насчет “захолустья”. Уж, как ни далеко Владивосток, но тут девы есть. И очень много. Ты зря на меня “налетаешь, что бы начал писать, если бы был не во Владивостоке”. Где их нет? Ты брось шутить! Наверное, меня может и другая любить, но это уже - другая песня. Почему мил человек? Слишком сложна природа этого явления... Стоит ли говорить на эту тему?
“...Ты чувствуешь или нет, но это уже не любовь, а только слабая привязанность, после вспышки чувств настоящих, больших. Меня не надо уверять ни в чем. Я же писал, что пойму сам. Ты меня не любишь, хотя как и не горько это сознавать... Мне тебя убеждать за 10000 км в чем либо трудно, да я “не способен, хотя мысль работает, а рука не держит перо. К чему писать, если знаешь, что мысль не дойдет до места, а лишь проскользнет по поверхности... Мое сердце, как хороший барометр...
...Спасибо за фото. Милые черты. Я молчу. Мне понравилось твое письмо... Спишь на лекциях... Ха, ха. Я улыбаюсь ...Верочка, для тебя в моем сердце есть всегда место... Пока с тобой окончательно вопрос не решу, для других у меня оно закрыто. В Ленинграде, понятно, увидимся. Только “бог весть” как ты далеко “закатишься с Сашей!” Вообщем, я тебе уже писал, что это дело твое...
...Получил твое письмо за 30 минут до ухода в море. Романтично, не правда ли? Лейтенант флота, любимая девушка, письмо... Но с начала мая довольно часто “выбегаем” в море. Надо, - дела. А сейчас “двинем” дней на 20. Трудновато, но это - мелочи. Напор дела сейчас сменился относительным спокойствием. Вечерами читаю книги... Смотрю на карту, что под стеклом на столе. Китай всего в 15-20 километрах! Мы, наверное, немного забываемся. Строим планы лично жизни... И все это может рухнуть в одночасье... Корабль немного покачивает... Скоро 24.00, т.е. скоро спать...
...За внимание спасибо. Спасибо за честность ко мне. Жаль, что письмо твое веет тяжелой грустью... Жаль, что тебя не “хватило” на год. Очень жаль. Насчет верности тоже не зарекайся. Все может быть. Жизнь в этом отношении просто железна. Условность будет тебя “держать”, но решающее слово скажет обстановка. Я лично жене собираюсь доверят, но не верить. Что я могу еще сказать тебе? Будь счастлива жена моряка? В сентябре надо встретиться. Мне просто любопытно на тебя посмотреть... И, несмотря ни на что, я тебя люблю. И пишу…
Твоя улыбка так прекрасна,
Ты видна в ней вся,
Простота души и свежесть чувства,
Я сказал бы просто, это - красота твоя.
Улыбнешься - солнышко засветит,
Как в пустыне зажурчит вода.
Нет улыбки - зимний вечер
Холодом повеет снега пелена.
Как приятно быть такой на свете,
Быть любимой, чувствовать и знать
Радость в жизни человеку
Ты одной улыбкой можешь дать.
А через месяц я был вынужден написать ей так…
...Мне очень дорого все то, что было между нами. Так, такие волнительные мгновения в жизни бывают не часто. Я чувствовал себя приподнятым над всем миром. Сейчас у нас в жизни от этого не осталось ничего. Все выветрилось... Осталась память. Если у тебя остались кое-какие письма от меня, то там можно найти ответы на все твои вопросы. Зачем мне повторяться?
Ты должна была уже знать, что они писались душой. Верочка, стоит ли поднимать все это? Нашла любовь - люби! Причем тут я? Меня жалеть не надо. Я. временами, железный. Но, опять знакомая грусть, - опять никто не любит. И, “бог весть”, когда опять вспыхнет моя душа благородным огнем...
Я уже давно, примерно с апреля, понял, что на “месте” парень для девушки много ближе, понятнее, роднее... Мои письма шли почти в пустоту. Девушка на выданье - самое неустойчивое создание. Стоит, как на одной ноге. Подул ветер и упала... в объятия. Другому. Да, если бы я и рядом был; На мою душу остались печали. Но клин надо вышибать клином! Я всегда искал утешение в подругах. Другое дело - натура моя бунтовала. Не мог я проводить время с Ноннами и Жаннами. Они были для меня особами “вне игры”, Я всегда “что-то” искал, а потому часто оставался при своих интересах. Чтобы “успевать” в любовных интригах и интрижках надо быть прежде всего циником, надо сразу подвести черту, за которую их ни в коем случае нельзя запускать. А я в этом отношении был человеком слабым. Я всегда хотел видеть в девушке человеческое начало, людские добродетели. И, самое главное, я убедился, что невзирая на “легкость” поведения, - что они “дают” и тому и другому и третьему - многие из них очень хорошие, добрые, стремящиеся найти себе пару, построить свой семейный очаг... Они и “давали”. А что делать? Все они знали: раз не даешь, два не даешь - так и усохнешь на корню. Одна из них мне так и говорила: - Этому дай, тому дай - что делать, ей богу не знаю. Кто мне-то что даст? Мне ее искренне жаль. Меня один подонок - офицер постарше - учил так: е... и всяких, бог увидит - хорошую пошлет!
В Дом офицеров и рестораны я ходил уже с тяжелым чувством, если не сказать с отвращением. Моя душевная ломка никого не касалась. Внешне я никому вида для каких-либо сомнений не подавал. Крутился в танцах как все! А душу ели сомнения. В плаваниях я находил отдушину. В море девушек нет!
Флот в те времена - крейсера, миноносцы - ходили мало. Говорили: нет топлива! Это можно было понять. После войны шло восстановление хозяйства. Нищета давила страну... Но десантные корабли “толкались”. Шла подготовка офицеров флота, а мы обеспечивали их практику.
Во второй половине июня, на начало июля в районе залива Петра Великого туманы уходили в небытие до следующей весны. Устанавливалась хорошая, ясная теплая погода. Наши плавания были всего навсего до залива Славянского. А якорь я бросал, конкретно, в бухте Миноносок. Тут были курсанты, шлюпки, стрельбище, Правда, на эту тишь и благодать накладывалась боевая подготовка корабля. Я сам себе говорил: если бы такая служба, да где-нибудь там, поближе к Ленинграду, на Балтике, в Таллине, Риге... Я видел, но плохо понимал, где я нахожусь! Залив Славянский - большой, емкий для стоянки флота, глубоководный хорошо защищенный от непогоды: с моря островами, с суши сопками и отрогами гор Тиобошаня. Как-то в воскресный день устроил матросам военизированный поход, - взял всех кто был не на вахте - именно, туда! В горы. С моря гора, казалось, рядом, а по суше - шли часов пять! Увалы, бурелом, дикая растительность... Все устали “до ручки”. Но увиденное - с высоты около 500 метров над уровнем моря - превзошло все ожидания. Залив Славянский с высоты показался маленькой, как бы игрушечной бухточкой, но за ней открылась панорама Амурского залива с цепью изумительных по красоте островов Рейнеке, Рикорда, Римского-Корсакова…, а за ними красота Японского моря. Кругом - безбрежность мохнатых сопок, лысеющих ближе к океану, а за спиной - мощные гряды гор - Китай! Пишу о красоте земной, которая уже встречалась мне много раз. Но почему эта картина как картина с моря отрогов Сихоте-Алиня в восходе солнца запомнились мне на всю жизнь? Потому, наверное, что это море и горы; потому, что край этот еще дикий! Потому, что сюда просто так не добраться; потому, что эти картины нам достались не простым трудом - службой на кораблях Тихоокеанского флота. Второй раз в жизни - не увидишь! Это вам не Европа с облезлыми, меловыми утесами Дувра.
А на корабле - служба! Все шло своим чередом.
Дисциплина, порядок, организованность, - основа основ службы. Мы могли сняться с якоря и идти в море каждый день, каждый час!
Но были и “светлые мгновения” - ночная охота на пеленгасов, мощную, крупную рыбу, которой было много в пойме речушки, впадающей в залив.
На носу шлюпки устанавливался фонарь, освещающий ночное дно, охотник с острогой стоял на носу, гребцы тихо-тихо гребли.
Пеленгасы ходили поодиночке. Острога - в воде! Удар должен быть мгновенный! Если острога бьет сначала по воде, если до рыбины каких-то 10 сантиметров - она успевает увильнуть. За ночь их набивали до сотни, т.к. появились и мастера “боя”. И надо представить радость команды, когда все видели и знали, что на второе блюдо, вместо пшенки, готовят - жареный пеленгас, запах которого пьянил и которого не быстро увидишь и в ресторане. Я предпочитал есть только жареную икру.
В нашей практике было еще одно, не очень святое, но важное “мгновение” - мы с большим удовольствием “сходились” с сейнерами. Увидев его на горизонте, уже выбирающим сети, устремлялись к нему. Нам нужны были крабы и рыба. Время было еще тяжкое. Рыбаки не видели даже простых круп - риса, пшена, сечки... Кашами мы были сыты. За полмешка сечки они нам были готовы отдать весь улов...
На палубе сейнера было все, чем богат океан... Вся “операция” длилась несколько минут. Вся команда ела крабы, сваренные в натуральной, морской воде моря! До отвала!
Я крабы - идиот - не ел. Все 10 лет, пока был на Дальнем Востоке. И только, уезжая в 1960 г. понял нелепость своего отношения к крабам. А вся предыстория этого проста до невозможности.
До войны году в 39 мать пустила в дом жильцов - 2-х командиров Красной Армии - как тогда говорили. Ну, людям негде было жить!
И, как-то под праздник, они попросили мать кое-что прикупить. По этому случаю она и купила пару банок крабов, на пробу. Превосходных, дальневосточных. Командиры сели за стол угощаться. Дошло дело до крабов. Попробовали, а крабы тогда были в диковинку, и есть не стали. На следующий день я услышал, как мать ругалась: ...ясное дело - жрать нельзя, собаки понюхали и те отошли... нахвалила, мерзавка-продавщица... С тех пор я и помню - собаки не ели!
И вот картинка. На мостик поднимается кок - товарищ командир, крабы! И подает огромное блюдо с свежеотварными крабами - одними фалангами, крупными, яркими... Возьмешь одну, разломишь - сок течет, мясо белоснежное, нежнейшее. Понюхаешь, в рот возьмешь, пожуешь малость и еле-еле проглотишь...
С крабами у меня анекдот был. Я был приглашен знакомой девушкой. К ней. Был какой-то праздник. Оказалось, что в среде капитанов пароходства. Стол был накрыт, можно сказать, душевно. Короче - богато. Было все. Я, конечно, попробовал понемногу и того и другого. Особенно мне понравился один из салатов. Ну, я его себе и подкладывал, благо блюдо было у меня под носом. Удивительно вкусный!
Вечер закончился очень хорошо. Наутро - смех, ей-богу - не удержался и спросил у своей знакомой:
- Слушай, ты уж извини, но что это я вчера ел? Салат, но... какая-то экзотика?
- Крабовый салат - просто ответила она. Мне стало плохо. Служба временами, входит в какой-то стандарт. Так и у меня. Душевные подъемы спали. Переписка с Верочкой еле дышала. Лето прошло. Осень - во Владивостоке - в разгаре красоты природы. От “нечего делать” я начал ходить в яхт-клуб ТОФа.
Но, начались хлопоты по подготовке к отпуску. Надо было привести в порядок и душу и мысли. Наконец, просвистел свисток паровоза и поезд покатил на Москву.
Подъезжая к Ленинграду, как в прошлом году, я уже не испытывал никаких душевных надрывов.
В думах о Верочке возникала даже злость. Будь, что будет!...
Не хочу морочить голову тобою,
Ты не та, что мне судьбой дана,
И тебе не надо жертвовать собою,
Я останусь только другом, навсегда.
Не обманывай себя мечтами,
Будто я хорош. Но я и не злодей,
Просто не могу нести согласно с Вами
Тяжесть брачных, золотых цепей.
Владивосток - был “невыездной”, как бы сказали сейчас. Служить 20 лет. До гроба. Любите Ленинград? Кто вам мешает? И ездите туда каждый год пожалуйста! И билет бесплатный и 15 суток на дорогу! Только не стоните, не жалуйтесь, что вас кто-то обижает.
Я ехал со сложным чувством: как-то встретимся с Верочкой?
А встретились, на удивление, хорошо. Я - уже старший лейтенант флота! В форме! Она такая же ясноглазая, красивая, фигуристая... Как ни в чем не бывало, как будто она вчера меня проводила. Меня снова “заколотило”. Еще, оказывается, есть шанс! Оказывается, мои письма были ей далеко не безразличны... Вот, тебе, на!
Я, без лишних слов, когда мы на следующий день гуляли в Таврическом саду, сделал ей предложение. Она согласилась. Об ее отношениях с Сашей я не любопытствовал, хотя, как оказалось, и напрасно. Но мы забегали... Тут и магазины и визиты...
Одним из основных визитов был к Казанским. Дом на Воинова, 44 был для меня святым. Несчетное число вечеров в 50-51 годах было проведено нашей кампанией там. Привечала нас любезнейшая Ираида Александровна - мать Юрия Казанского, - петербуженка, учительница, умнейшая женщина, - на долю которой в жизни выпала немало горя. И смерть мужа, и голод, и холод, и блокада с двумя малышами на руках. Для меня она была олицетворением русской женщины. И мягким говором и лицом, и великим духом. По Некрасову. Не зайти к ней было нельзя. Вот мы с Верочкой и зашли. Посидели, поговорили, посмеялись превратностям судьбы. Она дружески поддержала наши намерения...
И, надо же, уже на выходе от Ираиды Александровны в дверях дома, в каких-то разговорах я тупо пошутил:
- А что это про тебя подружки говорили, что ты, дескать, книжки читать не любишь, шить не умеешь...
Кажется, большего оскорбления ей никто сделать не мог. Я тогда не знал, что ее подруга по институту была вроде гремучей змеи. Познакомить-то решилась, но и лучшей гадости – сказать так про подругу найти не смогла. Она хорошо знала, что Верочка ни шить, ни вязать не умела. Когда она учились ей было не до книг - есть было нечего, в то время, как Валентина, как дочь интенданта, могла позволить себе все.
Верочка вскочила как ужаленная, и неожиданно осевшим голосом спросила:
- Кто это тебе сказал?
- Ясно, кто, Валентина! - бодро ответил я, не подозревая о последствиях.
- Ну, тогда мне с тобой говорить больше не о чем! Я пошла!
Я от такого поворота событий опешил. Верочка не пошла. Побежала. По Потемкинской до Салтыкова-Щедрина, и к Литейному. Мне что делать? Одно слово перевернуло все наизнанку. Делать было нечего. Я быстро пошел ей вслед. Надо было разобраться. Что такое шить? Что такое вязать? Это же мирская глупость! Миллионы женщин этим не занимаются и счастливы!
Наконец, на Литейном она присела на скамейку - в то время она была. Подошел я. Но разговора не получилось.
- Собираешь про меня сплетни, что-то подозреваешь.., - с болью в голосе говорила она.
Мои извинения не помогали.
- Я пойду домой, за мной не ходи. - Она поднялась и тихо пошла по Литейному к Невскому.
Так мы с ней расстались буквально на 3-й день после встречи и взаимных объяснений в любви.
Делать было нечего. Радушное настроение мое выветрилось. И прочно. Я был в шоке. Вспыхнувшая было надежда обрести честную, порядочную девушку - рухнула.
На следующий день - после дурного сна – я бродил по городу. Все его красоты куда-то уплыли в сторону. В голове неотвязно шастало одно и тоже: что делать? Что делать? Что делать?
Моя шутка была не из лучших, но и девушка оказалась не без норова. Другая просто бы посмеялась...
Еще раз задал себе вопрос: что делать? И оказался в Доме офицеров. Там и кабак, там и масса женщин, которые, может быть, были в таком же положении, как и я, а может быть и в худшем, которые хотели бы немножко отвлечься от своей обыденной жизни, выпить и закусить, потанцевать; флиртануть от надоевших до смерти своих мужей. Мне нужно было сбить шок!
Конечно, я выпил немного вина, конечно, одна из молодых женщин приняла мое приглашение потанцевать, конечно, я ее проводил на Боровую и... переночевал. Оказалось - по ее словам она - жена капитана 1 ранга, весьма ответственного чиновника флота.
И “застрял” я у этой дамы почти на неделю. Как иногда говорят на флоте “повесил болт на все проблемы”. И правильно сделал, т.б. дама оказалась весьма интересной. Мы с ней успешно походили по музеям, успели в театр... Она жаловалась на жизнь: Мне всего 26 лет, сижу дома. Муж все время в командировках, где-то в Казахстане, - одуреть можно. От первой жены у него сын... какая тут любовь? Выскочила, как дурочка в 18 лет. И как в капкане... Ну, вот видите, - она заулыбалась, глядя на меня - живу. Ночи с ней были бурными. Без объяснений.
На исходе недели я набрался “с духом” и позвонил Верочке.
- Может быть, нам надо поговорить, - спросил я ее.
- Надо, - ответила она своим нежнейшим голоском. И у меня опять захватило дух.
При встрече я, без обиняков, у нее спросил: Как все-таки мы будем решать наши проблемы? У меня отпуска осталось две недели с небольшим. Если ты принимаешь мое предложение, это - одно. Если, нет - то другое дело. Я просто выкину все свои фантазии из головы...
И мы договорились! Я женюсь! Она будет моей женой! Опять я увидел Солнце. Тучи куда-то разбежались. 30 сентября 1953 г. мы пишем заявление в ЗАГСе. 7-го октября - запись! Тогда я и не знал, что на свете есть взятки, что “мадам” можно было немножко “облагодетельствовать” и записали бы нас сразу... Не знал. И не догадывался!
Но как можно было ждать невесту целую неделю? И свадьбу сыграли 3-го! Да, октября. За 25 дней до моего 25-летия! Моей матери Верочка не понравилась. Мать своим “внутренним нюхом” учуяла: не все ладно, не все хорошо будет. Уговаривала меня, отговаривала, просила... На свадьбе сидела в черном платье. Словно ворона каркала...
Сама Верочка захотела, чтобы на свадьбе был Саша. Я его увидел. Молодой, симпатичный, курсант 5 курса, практически выпускник Дзержинки - высшего военно-морского училища. Без пяти минут инженер-механик, лейтенант. Любил он Верочку честно и без памяти. Когда узнал, что Верочка выходит замуж, не стыдясь, на кухне при соседке, заплакал. Да, было такое дело. Возможно, он и был для нее идеальной парой. Да, видно не судьба!
Да, а я был и не против его присутствия на свадьбе, хотя радости от таких “прощаний” не испытывал. Но, моя мать, когда об этом узнала, хватилась за голову: никак, нынче молодежь свихнулась? Мне пришлось Верочку убеждать тяжело и долго. С видимым сожалением, она соглашалась:
- Не надо устраивать кино. Ты - моя жена. Все остальное надо забыть, - убеждал я ее.
Отгремели “фанфары” свадьбы. Я был счастлив. Дышал полной грудью. Иногда ломило душу от сознания, что ей еще учиться целый год! А пока шел медовый месяц длиной в 12 дней!
В моей записной книжке штурмана о тех днях - ничего. Пустые строчки! Только “выбежали” дважды в музыкальную комедию и все! Как говорится, легли на дно медовых дней... Потом, несмотря на улыбки - очень скучное прощание на вокзале - чему радоваться? Поезд и гудок! Я ехал опять в душевную пустоту. На год! Можно было сойти с ума: На кого оставляю молодую, красивую жену? Впереди только письма... Да, за все надо платить.
|